Она просила мать съездить в Москву, но та все отмахивалась, много дел. Да и Василич при разговорах о Москве плотно сжимал губы, и Люба видела, что он недоволен.
После восьмого класса было решено, что Люба пойдет в медучилище в городе, тридцать верст от дома. В училище давали общежитие.
В сентябре Люба заметила, что мать поправилась. И точно, все подтвердилось: мать сказала, что они с Василичем ждут ребенка. В марте у Любы родилась сестричка – маленькая Диночка. Василич был на седьмом небе от счастья. Сам смастерил малышке кроватку и пеленальный столик.
Опять пришло лето, и опять завертелась шумная жизнь. По вечерам собирались жильцы – теперь Любе разрешали сидеть в саду за столом допоздна.
В августе она уехала в город поступать в училище. Ей дали комнату в общежитии. Учиться Любе нравилось, нравилось ходить в белом накрахмаленном, тугом халате и в белой шапочке. В общежитии была веселая жизнь, но Люба много училась – она твердо решила после диплома ехать в Краснодар или в Москву поступать в институт.
На выходные Люба приезжала домой. Играла с маленькой Диночкой, а Василич все ее жалел, велел, чтобы она отдыхала, и все старался накормить – какая там в общежитии еда.
Мать как-то грустно заметила:
– Видишь, как жизнь повернула. Я теперь и в зеркало на себя смотреть боюсь, какая стала.
– Плохо тебе? – испугалась Люба.
– Да не плохо, но как-то не так, – отвечала мать. – И хозяйство это, и кухня, и стирка – вон, погляди, какие руки сделались. – И она протянула Любе свои руки – совсем без ногтей, загорелые, с потрескавшейся и шершавой кожей. – Вот, – усмехнулась мать, – хотела замуж и получила. – Потом помолчала и добавила: – Грустно все это, Любаня. Неужели, думаю, так жизнь и пройдет?
Люба окончила училище и пошла работать в больницу – решила, что надо поднабраться практики, а институт год-другой подождет.
В январе ей исполнилось восемнадцать, а в мае она выскочила замуж. Мужу было двадцать три года, он только окончил институт и первый год работал хирургом в местной больнице. Им дали комнату в семейном общежитии. Люба была счастлива. Мужа она любила, и жили они душа в душу.
А примерно через полгода пришла телеграмма от Василича, в которой он просил ее срочно приехать.
Люба ехала с захолонутым сердцем – чувствовала, что дома что-то случилось. От станции бежала так, что сердце выпрыгивало. Встретил ее Василич с Диночкой на руках и рассказал, что мать уехала. Закрутила роман с отдыхающим, молодым парнем из Архангельска. Тихо собралась, оставила Василичу записку, собрала вещи – и была такова.
– А Диночка? – прошептала ошарашенная Люба.
– Вот видишь, и Диночка ее не остановила, – вздохнул Василич.
Люба взяла на руки маленькую Диночку, села на ступеньку и заплакала.
– Чайник пойду поставлю, – буркнул Василич. – Голодная небось.
Потом они долго с Василичем пили чай и молчали.
Ночью Люба легла спать с Диночкой – прижала ее к себе и опять заплакала. А к утру она уже все решила, быстро собралась и уехала в город.
Муж был на дежурстве. Она сварила обед, прибралась в комнате и стала ждать его. Муж пришел с работы возбужденный и радостно сообщил Любе, что в Новороссийске ему дали отделение в городской больнице. Люба смотрела на него молча.
– Не рада? – удивился он.
Она покачала головой:
– Рада, что ты!
А потом объяснила, что возвращается домой, рассказала ему всю историю. Муж долго молчал, мерил комнату шагами, а потом спросил:
– Неужели для тебя это дороже меня?
– Есть еще один выход, – ответила Люба, – мы вместе возвращаемся в поселок. Работу ты себе всегда найдешь.
– Ну ты даешь! – возмутился муж. – Ты что, не поняла? Мне предлагают отделение! Это же такой шанс! Возьми, в конце концов, сестру с собой! Проживем как-нибудь.
Люба покачала головой:
– А Василич? Отнять у него сейчас и Диночку? Да он и не отдаст. Разве ты бы отдал? А он один не справится. Ему и так тяжело, тяжелей не бывает.
– Ну знаешь! – возмутился муж. – Ему тяжело, а обо мне ты подумала?
– А что ты? Ты здоровый и молодой. Две руки, две ноги, голова, специальность. Ты не пропадешь, – ответила Люба и стала собирать чемодан.
Муж ее не удерживал. В поселок она вернулась поздно вечером, а утром началась обычная жизнь. Василич, как всегда, что-то чинил, подбивал, обрезал деревья, кормил кур, а Люба возилась с Диночкой, стирала, готовила – ворох домашних дел.
Она устроилась на работу в медсанчасть – больницы в поселке не было. Брала сутки через трое, так решили с Василичем. Кое-как справлялись. А через месяц Люба поняла, что беременна. Сказала об этом Василичу – он вздохнул и ответил:
– Ничего, Любаня, подымем, куда денемся.
Прошла теплая, бесснежная зима, и настала весна. Опять закружили хлопоты – готовились к летнему сезону.
От матери пришло одно короткое письмо, где она просила прощения у всех – у Любы, у Диночки и у Василича. Писала, что за свое счастье платит непомерной ценой. Обещала, как только все наладится, приехать и забрать Диночку.
Люба Василичу письмо не показала. Лето прошло в суете и суматохе, а осенью Люба родила сына Митьку.
– Напиши мужу, – говорил Василич.
Люба качала головой:
– Ни к чему. Он от меня сразу отказался. Не захотел понять, выбрал карьеру. О чем говорить?
Но тосковала по мужу сильно. Ночами без конца плакала. Василич за стенкой слышал, тяжело ворочался и вздыхал. А утром глядел на Любу несчастными, полными сострадания глазами.
– Ты-то за что мучаешься? – вздыхал он.
Прошло три года. Митька уже вовсю бегал и болтал без умолку. Диночку он называл сестрой, а Василича – дедом.
Люба уже давно простила и мужа, и мать и почти не верила, что в ее жизни что-то может измениться.
Она гуляла по берегу с детьми, собирали камешки и ракушки. Люба нагнулась и увидела маленький овальный серый камень с дырочкой посередине.
– Куриный бог! – удивилась она. – Сколько лет живу на море – и в первый раз нашла!
Она вспомнила Москву, детство, счастье оттого, что наконец увидит море, и тайную надежду, что она, именно она, найдет маленький, гладкий камень со сквозной дырочкой. Камень со смешным названием, который, как говорят, приносит счастье.
Люба почему-то расплакалась, обняла детей и быстрым шагом пошла к дому. Она держала руку в кармане куртки и сжимала в кулаке последнюю надежду на счастье.
А в это время Василич наливал чай Любиному мужу. Тот только что приехал, и на крыльце стоял его большой серый чемодан. Любин муж рассказывал Василичу про жизненные планы и еще про то, что хирургу везде работы хватит – и в городе, и в маленьком поселке. Главное, чтобы твои родные и любимые были рядом.
Счастье есть!
Всю жизнь она ненавидела эту Дуську. Всю жизнь. На сердце было черно. Понимала, что зависть. Но ничего с собой поделать не могла. Ненавидела так, что во рту появлялась горькая и едкая слюна.
А Дуське все по барабану. Пропорхала всю жизнь, как та стрекоза. Только стрекоза осталась ни с чем, а у этой – пожалуйста, все складно. Квартира от первого мужа – три комнаты, кирпичный дом, окна в Нескучный сад. Машина от второго, плюс гараж. Дача – от третьего, по Казанке, одной земли тридцать соток, на участке сосны, дом двухэтажный.
Если по пальцам – три мужа официальных, все покойники. Заслуженная вдова. А любовников – так вообще вагон.
Все на нее, как мухи на говно.
Всю жизнь пропела, проплясала.
А посмотреть – так ничего особенного. Маленькая, зад оттопырен. Личико мелкое, глазки, носик – все кукольное. Кудряшки. Ресницами хлоп-хлоп. Взгляд наивный. Хочется защитить, закрыть крепким плечом.
А у нее, у Тамары… Да что говорить.
Был один по молодости – еще в техникуме учились. Чуб, фикса золотая, папироска в углу рта. Сплевывал через зубы. Обнимал так, что сердце заходилось. Говорил, что, мол, Томка такая тощая! Хлопал по заду и ржал, как конь. Она тогда старалась: сметану банками ела с белым хлебом, масло сливочное – ну, ни грамма не прибавлялось. Мать говорила: счастливая ты, Тома, вся в отца, всю жизнь поджарой пробегаешь, на легких ногах.
А она уже тогда Дуське завидовала – у той пуговки на груди лопались.
Да, так этот, с фиксой, через полгода ее бросил. Взял парикмахершу с двумя детьми. Ну и черт с ним!
Потом, года через три, когда она уже в жилконторе работала, появился Владик. Ей казалось – красавец. Высокий, тонкий, плащ габардиновый, шляпа велюр. Усики мелкие, причесочка – волосок к волоску. Аккуратист – все время руки мыл и белым платком вытирал. Работал на базе, бухгалтером, но на торгаша не похож. Интеллигент. По театрам ходили, по Москве гуляли. Рассказывал, что жена бросила, алчная, дескать, была. Тамара его жалела. Правда, замуж не звал – говорил, жилищные условия сложные, жил с матерью в комнате на Кировской. Сел за растрату. Тамара тогда чуть с ума не сошла. Передачи носила, письма писала. А однажды он ответил: оставь меня в покое. Она ничего не поняла, но писать перестала.
А Дуська все время замуж выходила. С первым мужем, инженером, пять лет прожила, пока тот не умер в одночасье от инфаркта. Совсем молодой был.
Через год опять выскочила. За майора. Тот ее вообще на руках носил. Рыбной костью подавился – спасти не удалось. Нелепая смерть. Дуська тогда траур надела. Но надолго ее не хватило – через два года опять замуж выскочила.
Третий муж был академиком. Каких-то там естественных наук. Тихий, пожилой. Очки на кончике носа. Дуську звал Дульсинеей, смешно. Этот от старости умер. Через двенадцать лет. Разница в возрасте у них была большая.
Дуська звонила и докладывала. Про своих любовников. Всё. Один машину ей чинил. Слесарь, простота. Но Дуська смеялась и говорила: есть у него одно достоинство, большое-пребольшое. Потом спуталась с учеником своего академика, моложе себя лет на пятнадцать. Хороший, говорила, мальчик, но робкий, неопытный. Потом с врачом закрутила, с тем, что аппендицит ей резал. Был еще сосед из квартиры напротив, его жена Дуську пирогами угощала. Слушать все это было противно.