ила ее на пол. Я непроизвольно отпрыгнул, как из-за шума, так и потому, что под тяжестью дров женщина чуть не упала мне на колени.
Она бросила на меня взгляд и опустила глаза, казалось смущенная своей неловкостью. Выпрямив спину, она вздохнула с явным облегчением. Видимо, охапка была слишком тяжелой для ее старого тела.
Когда она встряхнула руками, прядь волос выбилась из-под грязной темно-коричневой повязки, завязанной на лбу. У нее были длинные седые волосы, выглядевшие грязными и спутанными.
Она улыбнулась мне и слегка кивнула. Все ее зубы, наверное, выпали. Видна была только черная яма беззубого рта. Она прикрыла лицо рукой и засмеялась. Затем сбросила сандалии и вошла в дом, не дав мне сказать ни слова. Роза направилась следом.
Я был ошарашен. Со слов доньи Соледад я считал, что Хосефина примерно того же возраста, что и Лидия с Розой. Я повернулся к Лидии. Она внимательно смотрела на меня.
— Я понятия не имел, что она такая старая, — сказал я.
— Да, она старовата, — сказала Лидия, словно это было совершенно естественно.
— Разве у нее есть ребенок? — спросил я.
— Да, она повсюду таскает его за собой и никогда не оставляет его с нами. Она все боится, что мы собираемся его съесть.
— Это мальчик?
— Мальчик.
— Сколько ему лет?
— Он у нее уже довольно давно. Но я не знаю точно, сколько ему лет. Мы считали, что в ее возрасте не стоило бы иметь ребенка. Но она не обращает на нас внимания.
— Чей это ребенок?
— Хосефины, конечно.
— Я имел в виду, кто его отец?
— Нагуаль, кто же еще?
Ситуация была явно нелепой и неприятно действующей на нервы.
— Я полагаю, что в мире Нагуаля возможно все, — сказал я.
Это были скорее мысли вслух, чем комментарий для Лидии.
— Еще бы! — сказала она и засмеялась.
Гнетущая атмосфера этих обветренных холмов стала совершенно невыносимой. В этой местности воистину было что-то вызывающее отвращение, а Хосефина стала последним ударом. Вдобавок к уродливому, старому, зловонному телу и отсутствию зубов, видимо, у нее был еще и паралич каких-то лицевых мышц. Нервы левой стороны ее лица, судя по всему, были повреждены, что очень неприятно деформировало ее левый глаз и левую половину рта.
Мое угнетенное настроение переросло в настоящую муку. Какое-то время я забавлялся с идеей, к тому времени ставшей мне хорошо знакомой, идеей того, чтобы побежать к машине и уехать прочь.
Я пожаловался Лидии, что плохо себя чувствую. Она засмеялась и заметила, что меня, безусловно, испугала Хосефина.
— Она на всех так действует, — сказала Лидия. — Все ненавидят ее характер. Она противнее таракана.
— Помню, я как-то видел ее, но тогда она казалась молодой.
— Все меняется, — философски произнесла Лидия. — Так или иначе. Посмотри на Соледад. Какая перемена, а? И ты изменился. Я помню тебя менее массивным. Ты все больше становишься похожим на Нагуаля.
Мне хотелось сказать, что перемена Хосефины была отвратительной, но испугался, что она услышит меня. Я посмотрел на обветренные холмы на противоположной стороне долины. Мне как будто хотелось сбежать от них.
— Нагуаль дал нам этот дом, — сказала Лидия, — но он не предназначен для отдыха. У нас был другой дом, который был действительно прекрасен. Это место для увеличения энергии. Эти горы там сведут тебя с ума.
Уверенность, с которой она читала мои чувства, дала мне передышку. Я не знал, что сказать.
— Мы все по натуре ленивы и не любим напрягаться, — продолжала она. — Нагуаль знал это и, должно быть, понимал, что это место заставит нас лезть на стены.
Резко встав, она сказала, что хочет есть. Мы прошли на кухню, отгороженную только двумя стенами. В открытом конце ее, справа от двери, была глиняная печь; в другом конце, где стенки образовывали угол, находилась большая площадка для еды с длинным столом и тремя скамейками. Пол был вымощен галькой. Плоская крыша находилась на высоте около десяти футов и опиралась на обе стены и на толстые брусья с открытых сторон.
Лидия положила мне из горшка миску бобов с мясом, приготовленных на медленном огне, и подогрела несколько небольших лепешек. Вошла Роза, села рядом со мной и попросила Лидию дать еды и ей.
Я погрузился в наблюдение за тем, как Лидия большим черпаком набирала бобы и мясо. Создавалось впечатление, что она на глаз отмеряет точную порцию. Она, должно быть, заметила, что я восхищен ее манипуляциями. Отобрав два или три боба из миски Розы, она положила их обратно в горшок, и в этот момент я краем глаза заметил входящую Хосефину. Посмотреть на нее я не решился.
Она села напротив меня. Я почувствовал тошноту. Я понимал, что не смогу есть, пока эта женщина смотрит на меня. Пытаясь снять напряжение, я шутливо сказал, что в миске у Розы оказалось еще два лишних боба, а она и не заметила. Лидия отделила два боба с точностью, заставившей меня задохнуться от изумления. Я нервно засмеялся, зная, что как только Лидия сядет, я вынужден буду оторвать взгляд от печки и повернуться к Хосефине.
В конце концов мне пришлось нехотя взглянуть на Хосефину. Наступила мертвая тишина. Я недоверчиво уставился на нее. От удивления я раскрыл рот и услышал громкий смех Лидии и Розы. Мне понадобилось немало времени для приведения своих мыслей и чувств в относительный порядок.
Напротив меня сидела не та Хосефина, которую я видел совсем недавно, а очень хорошенькая девушка. Черты ее лица не были индейскими, как у Лидии и Розы; она скорее походила на женщину латинской расы. У нее был светло-оливковый цвет лица, очень маленький рот и прекрасный точеный нос, мелкие белые зубы и коротко подстриженные вьющиеся черные волосы. Кроме того, у нее на левой щеке была ямочка, придававшая ее улыбке определенную дерзость.
Это была та девушка, которую я мельком видел несколько лет назад. Она стерпела мой пристальный осмотр. Выражение ее глаз было дружелюбным. Мною постепенно овладела неконтролируемая нервозность. В конце концов я стал корчить из себя шута, отчаянно изображая неподдельное замешательство.
Они смеялись, как дети. Когда их смех стих, я попросил рассказать о цели маскарада Хосефины.
— Она практикует искусство сталкинга, — сказала Лидия. — Нагуаль научил нас вводить людей в заблуждение, чтобы они не обращали на нас внимания. Хосефина очень хорошенькая, и когда она ходит ночью одна, никто к ней не пристанет, если она будет выглядеть безобразной и старой. Но если она становится сама собой, ты и сам знаешь, что может произойти.
Хосефина утвердительно кивнула головой, и вдруг ее лицо исказилось безобразной гримасой.
— Она может ходить с таким лицом целый день, — сказала Лидия.
Я возразил, что если бы жил неподалеку, то скорее обратил бы больше внимания на Хосефину из-за ее маскировки, чем если бы она была без нее.
— Этот обман был рассчитана на тебя, — сказала Лидия, и все трое рассмеялись. — Посмотри, как она тебя запутала. Ты обратил больше внимания на ребенка, чем на нее.
Лидия прошла в комнату, вынесла оттуда тряпичный сверток, похожий на запеленатого ребенка и бросила на стол передо мной. Я расхохотался вместе с ними.
— Вы все умеете создавать такие обманчивые внешности?
— Нет, только Хосефина. Никто в округе не знает, какая она на самом деле, — ответила Лидия. Хосефина кивнула мне и молча улыбнулась. Она мне страшно понравилась. В ней было что-то простодушное и милое.
— Скажи что-нибудь, Хосефина, — сказал я, взяв ее за предплечья.
Она смущенно посмотрела на меня и отпрянула. Я решил, что, причинил ей боль. Я отпустил ее. Она выпрямилась, скривила свой маленький ротик и разразилась невероятным ворчанием и визгом. Неожиданно ее черты изменились. Серия безобразных неконтролируемых спазмов исказила лицо, только что бывшее таким спокойным.
Я с ужасом смотрел на нее. Лидия потянула меня за рукав.
— Зачем ты испугал ее, болван? — прошептала она. — Разве ты не знаешь, что она онемела и вообще перестала говорить?
Хосефина, очевидно, поняла ее и, казалось, стала протестовать. Она погрозила Лидии кулаком и вновь разразилась очень громкими и устрашающими воплями, а потом поперхнулась и закашлялась. Роза начала растирать ей спину. Лидия хотела ей помочь, но Хосефина чуть не ударила ее по лицу.
Лидия села рядом со мной и беспомощно пожала плечами.
— Она такая, — шепнула она мне. Хосефина повернулась к ней. Ее лицо было искажено безобразной гневной гримасой. Она открыла свой рот и на пределе голоса проревела какие-то очень пугающие гортанные звуки.
Лидия соскользнула со скамейки и незаметно покинула кухню. Роза держала Хосефину за руки. Хосефина, казалось, была олицетворением ярости. Она кривила свой рот и гримасничала. За считанные секунды она потеряла всю прелесть и простодушие, так очаровавшие меня. Я не знал, что делать. Я попытался попросить прощения, но нечеловеческие вопли Хосефины заглушили меня. Наконец Роза увела ее в дом.
Лидия вернулась и села напротив меня.
— У нее здесь что-то не в порядке, — сказала она, прикасаясь к голове.
— Когда это случилось?
— Давно. Нагуаль, должно быть, что-то сделал с ней, потому что она внезапно перестала говорить.
Лидия казалась опечаленной. Я подумал даже, что ей вовсе не хотелось, чтобы я это заметил, печаль обнаружилась помимо ее воли. Я готов был сказать ей, что не стоит так бороться с собой, пытаясь скрыть свои эмоции.
— Как Хосефина общается с вами? Пишет?
— Прекрати говорить глупости. Она не пишет. Она — не ты. Она с помощью рук и ног говорит нам все, что хочет.
Хосефина и Роза вернулись на кухню и встали возле меня. Я подумал, что Хосефина опять кажется образцом простодушия и доброжелательности. Ее чарующее спокойствие не давало ни малейшего повода считать, что она могла быть такой безобразной и такой жесткой. Глядя на нее, я вдруг понял, что ее невероятные способности к жестикуляции вызваны потерей речи. Я подумал, что столь искусным в имитации может быть лишь человек, утративший дар словесного общения.