По словам Розы, Хосефине очень хотелось опять заговорить, так как я ей очень понравился.
— Пока ты не появился, она была счастлива и так, — резко сказала Лидия.
Хосефина кротко кивнула, подтверждая слова Лидии, и издала короткий ряд звуков.
— Мне бы хотелось, чтобы здесь была Ла Горда, — сказала Роза. — Лидия всегда раздражает Хосефину.
— Мне этого совсем не хочется, — запротестовала Лидия.
Хосефина улыбнулась ей и протянула руку, пытаясь коснуться ее. Казалось, она хочет примирения. Лидия резко оттолкнула ее руку.
— Да ну тебя, немая идиотка, — пробормотала она.
Хосефина не рассердилась. Она смотрела вдаль. В ее глазах было столько печали, что было больно смотреть. Я чувствовал себя обязанным вступиться за нее.
— Ей кажется, что она единственная женщина в мире, у которой есть проблемы, — раздраженно бросила Лидия. — Нагуаль велел нам обращаться с ней круто и без снисхождения, пока она не перестанет чувствовать жалость к самой себе.
Роза посмотрела на меня и кивком подтвердила сказанное.
Повернувшись к Розе, Лидия велела ей отойти от Хосефины. Роза послушно отошла и села на скамейку рядом со мной.
— Нагуаль сказал, что в один прекрасный день она снова заговорит, — сказала мне Лидия.
— Эй! — сказала Роза, дергая меня за рукав. — Может, это ты поможешь ей заговорить?
— Да! — отозвалась Лидия, словно у нее мелькнула та же мысль. — Может быть, ради этого мы и должны были ждать тебя.
— Ну, конечно же! — воскликнула Роза с выражением истинного озарения.
Они вскочили и стали обнимать Хосефину.
— Ты снова будешь говорить! — кричала Роза, встряхивая Хосефину за плечи.
Хосефина открыла глаза и начала вращать ими. Она издавала приглушенные вздохи, похожие на всхлипы, а потом заметалась из стороны в сторону, крича, как животное. Ее возбуждение было таким сильным, что она, казалось, не могла сжать челюсти. Я искренне думал, что она находится на грани нервного расстройства. Лидия и Роза подбежали к ней и стали помогать ей закрыть рот. Но они не пытались успокоить ее.
— Ты снова будешь говорить! — кричали они. — Ты снова будешь говорить!
От криков, стонов и всхлипов Хосефины у меня по коже прошел озноб. Я был совершенно сбит с толку и решил попытаться поговорить с ними спокойно. Я взывал к их разуму, но вдруг до меня дошло, что его у них — по моим стандартам — было крайне мало. Я расхаживал перед ними по кухне взад-вперед, пытаясь сообразить, что же мне делать.
— Поможешь ты ей или нет? — требовала Лидия.
— Ну пожалуйста, сэр, пожалуйста, — умоляла меня Роза.
Я сказал им, что они сошли с ума, и я просто не представляю, что надо делать. Но говоря это, я обнаружил вдруг в глубине своего разума странное чувство оптимизма и уверенности. Сначала я хотел отбросить его, но оно завладело мною. Однажды у меня уже было подобное переживание, когда одна моя близкая подруга была смертельно больна. Мне казалось, что смогу помочь ей выздороветь и выйти из больницы, где она умирала. Я даже консультировался по этому поводу с доном Хуаном.
— Точно. Ты можешь вылечить ее и вырвать из лап смерти, — сказал он.
— Как? — спросил я.
— Это очень просто, — начал он. — Ты только должен напомнить ей, что она неизлечимо больна. Так как это крайний случай, то у нее есть сила. Ей больше нечего терять. Она уже потеряла все. Когда человеку нечего терять, он становится отважным. Мы малодушны только тогда, когда есть еще что-то, за что мы можем цепляться.
— Но разве одного напоминания достаточно?
— Нет. Но это даст ей необходимую поддержку. Затем она должна оттолкнуть болезнь левой рукой. Она должна толкать вперед свою левую руку, сжатую в кулак, как бы держась за дверную ручку. Она должна с усилием толкать и толкать ее, говоря болезни: «Прочь, прочь, прочь». Скажи, что поскольку ей больше ничего не остается, она должна посвятить каждую секунду оставшейся жизни выполнению этого движения. Я уверяю тебя, что она сможет выкарабкаться, если захочет.
— Это звучит так просто.
Дон Хуан хмыкнул.
— Это кажется простым, — сказал он. — Но это не так. Чтобы сделать это, твоей подруге необходим безупречный дух.
Он долго смотрел на меня, как будто пытаясь измерить тревогу и печаль, которые я испытывал по отношению к своей подруге.
— Правда, если бы у твоей подруги был безупречный дух, — добавил он, — то она бы там не оказалась.
Я передал ей то, что сказал мне дон Хуан. Но она была уже слишком слаба даже для того, чтобы попробовать двигать рукой.
В случае же с Хосефиной моя уверенность основывалась на том, что она была воином с безупречным духом. Я размышлял, нельзя ли и ей применить то же самое движение рукой.
Я сказал Хосефине, что ее неспособность говорить вызвана какой-то блокировкой.
— Да, да, это блокировка, — повторяли Лидия и Роза вслед за мной.
Я объяснил Хосефине движение рукой и сказал ей, что она должна вытолкнуть эту блокировку, двигая рукой таким образом.
Глаза Хосефины застыли. Видимо, она находилась в трансе и шевелила губами, производя едва слышные звуки. Она попыталась двинуть рукой, но была так возбуждена, что размахивала ею без всякой координации. Я попытался скорректировать ее движения, но она, похоже, находилась в состоянии настолько помраченном, что даже не слышала моих слов. Ее глаза расфокусировались и я понял, что она находится на грани потери сознания. Роза, по-видимому, осознавала происходящее: она отпрыгнула в сторону, схватила чашку с водой и плеснула ее Хосефине в лицо. Глаза Хосефины закатились, обнажив белки. Она долго моргала, пока смогла сфокусировать их снова. Она шевелила губами, но не могла произнести ни звука.
— Коснись ее горла! — закричала мне Роза.
— Нет! Нет! — в ответ закричала Лидия. — Коснись ее головы! Это у нее в голове, ты, болван!
Она схватила меня за руку, и я неохотно дал ей положить ее на голову Хосефины.
Хосефина задрожала и с трудом издала серию слабых звуков. Они показались мне более мелодичными, чем те нечеловеческие вопли, которые она производила раньше.
Роза, кажется, тоже заметила разницу.
— Ты слышишь? Ты слышишь это? — шепотом спросила она.
Но тут Хосефина издала серию еще более гротескных звуков, чем раньше. Успокоившись, она коротко всхлипнула и затем снова вошла в состояние эйфории. В конце концов Лидия и Роза успокоили ее. Совершенно изможденная, она уселась на скамейку, с трудом подняла веки, взглянула на меня и кротко улыбнулась.
— Мне очень, очень жаль, — сказал я, беря ее за руку.
Задрожав всем телом, она опустила голову и снова начала плакать. Я ощутил волну горячего сочувствия к ней. В этот момент я бы отдал жизнь, чтобы помочь ей.
Она сдавленно всхлипывала, пытаясь заговорить со мной. Лидия и Роза, по-видимому, были так захвачены ее драмой, что непроизвольно повторяли ее гримасы.
— Ради всего святого, сделай что-нибудь! — воскликнула Роза умоляюще.
Я испытал невыносимую тревогу. Хосефина поднялась и обняла меня, или, пожалуй, неистово вцепившись в меня, рванула прочь от стола. В этот момент Лидия и Роза с удивительным проворством и скоростью обеими руками схватили меня за плечи, одновременно делая мне подсечку. Вес тела Хосефины, повисшей на мне, плюс быстрота маневра Лидии и Розы заставили меня потерять равновесие. Все они двигались одновременно, и, прежде чем я понял, что произошло, повалили меня на пол так, что Хосефина оказалась сверху. Я чувствовал ее сердцебиение. Она прижалась ко мне с такой силой, что стук ее сердца отдавался у меня в ушах. Я ощущал его биение буквально в собственной груди и попытался оттолкнуть ее, но она держалась крепко. Лидия и Роза придавили к полу мои руки и ноги, навалившись всей тяжестью своих тел. Роза хихикнула, как ненормальная и стала покусывать мой бок. Ее маленькие острые зубы лязгали, ее рот кусал, открываясь и закрываясь в нервных спазмах.
Я чувствовал смесь боли, физического отвращения и ужаса. Я задыхался. Мои глаза вышли из фокуса. Я знал, что на этот раз мне конец. Внезапно я вновь «услышал» сухой треск ломающейся трубки в основании шеи, и знакомое щекочущее чувство, появившееся на макушке головы, дрожью пробежало по всему телу.
В следующее мгновение я увидел всю сцену с другой стороны кухни. Девушки, лежа на полу, пристально смотрели на меня.
— Вы что делаете, люди? — сказал кто-то громко и властно.
Тут у меня появилось невероятное ощущение. Я чувствовал, что Хосефина отпустила меня и встала. Я лежал на полу, и в то же время стоял на некотором расстоянии от них, глядя на только что переступившую порог незнакомую женщину. Она пошла по направлению ко мне и остановилась в шести-семи футах. Какое-то мгновение она пристально смотрела на меня. Я мгновенно понял, что это и есть Ла Горда. Она хотела знать, что здесь происходит.
— Мы только что сыграли с ним небольшую шутку, — вдруг сказала Хосефина, прочищая горло. — Я изображала из себя немую.
Трое девушек сгрудились вместе и начали смеяться. Ла Горда бесстрастно смотрела на меня.
Они разыгрывали меня! Моя глупость и доверчивость показались мне настолько непростительными, что у меня начался почти неконтролируемый приступ истерического смеха. Мое тело задрожало.
Я знал, что Хосефина не просто шутила, как она заявила только что. Они явно преследовали какую-то цель. Я физически ощущал тело Хосефины как какую-то силу, стремившуюся проникнуть внутрь моего тела.
То, что Роза покусывала мой бок, было явной уловкой для отвлечения моего внимания — это совпало с ощущением, что сердце Хосефины начинает биться у меня в груди.
Я слышал, как Ла Горда убеждает меня успокоиться.
В средней части тела я почувствовал какую-то нервную вибрацию, а потом нахлынула волна спокойного холодного гнева. Я ненавидел их. С меня было достаточно. Я собирался подобрать куртку и блокнот и уйти из дома, хотя еще не полностью пришел в себя. Мне было немного дурно, чувства были расстроены. У меня сохранилось ощущение, что когда я впервые взглянул на девушек через кухню, я на самом деле смотрел на них с высоты, большей уровня моих глаз, откуда-то из-под крыши.