Тут я сказал, что приехал с единственной целью – увидеть его и Нестора и что только с ними я могу поговорить о нашей последней встрече с доном Хуаном и доном Хенаро и рассеять мою неуверенность по поводу этой встречи.
– Мы связаны друг с другом, – сказал он. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Однако я должен предупредить, что я не такой сильный, как ты думаешь. Лучше бы нам, наверное, не говорить вообще. Но, с другой стороны, если мы не поговорим, то никогда ничего не поймем.
Тщательно подбирая слова, я объяснил, что все мое затруднительное положение заключается в одном-единственном рациональном вопросе.
– Скажи мне, Паблито, – спросил я. – Мы действительно прыгнули в пропасть?
– Я не знаю, – ответил он. – Я действительно не знаю.
– Но ведь ты был рядом со мной?
– В том-то и дело. Был ли я там в самом деле?
Я был раздражен его загадочными ответами. У меня было такое чувство, что, если бы я встряхнул его или стиснул, что-то в нем бы освободилось. Мне казалось, что он намеренно утаивает нечто важное. Я сказал, что он, видимо, решил быть скрытным со мной, хотя нас связывают узы полного доверия.
Паблито качнул головой, как бы молча возражая против моего обвинения. Я попросил его описать все переживания, начиная с момента, когда дон Хуан и дон Хенаро готовили нас к заключительному прыжку.
Ответ Паблито был невнятным и путаным. Все, что он мог вспомнить о последних минутах перед нашим прыжком в пропасть, – это то, что дон Хуан и дон Хенаро попрощались с нами и скрылись в темноте. В тот момент его сила иссякла и он был на грани срыва, но я взял его за руку и повел к краю пропасти, и там он отключился.
– Что случилось потом, после того, как ты отключился, Паблито?
– Я не знаю.
– Были ли у тебя видения? Что ты видел?
– Что касается меня, то у меня не было никаких видений, а если и были, то я не мог уделить им должного внимания. Мое отсутствие безупречности мешает мне вспомнить их.
– А потом что случилось?
– Я проснулся на старом месте Хенаро. Не знаю, как я туда попал.
Он замолчал, а я лихорадочно подыскивал в уме какой-нибудь вопрос или критическое замечание в надежде разговорить его. Фактически, в ответе Паблито не было ничего, что могло бы помочь объяснить случившееся. Я почувствовал себя обманутым и почти рассердился. Меня одолевало смешанное чувство разочарования в Паблито и жалости к нам обоим.
– Мне жаль, что я так разочаровал тебя, – сказал Паблито.
Моей мгновенной реакцией на его слова было скрыть свои ощущения и заверить его, что я вовсе не разочарован.
– Я маг, – сказал он, – скверный маг, но этого достаточно, чтобы знать, что мое тело говорит мне. И сейчас оно говорит мне, что ты на меня сердишься.
– Я не сержусь, Паблито! – воскликнул я.
– Это говорит твой разум, но не твое тело, – сказал он. – Твое тело сердится. Твой разум, однако, не находит причины сердиться на меня – так что ты попал под перекрестный огонь. Самое малое, что я могу для тебя сделать, – так это распутать все это. Твое тело сердится, так как оно знает, что я небезупречен и что только безупречный воин может помочь тебе. Твое тело сердится потому, что знает, что я опустошаю тебя. Оно поняло это в ту минуту, когда я вошел в эту дверь.
Я не знал, что сказать, и почувствовал внезапный приступ раскаяния. По-видимому, он был прав, когда говорил, что мое тело знало все это. Во всяком случае, прямота его тирады притупила остроту моего разочарования. Я спросил себя, не играет ли сейчас Паблито в какую-то игру со мной? Мне показалось, что с его прямотой и уверенностью он, видимо, не мог быть таким слабым, каким себя изображает. Я сказал ему об этом.
– Моя слабость привела к тому, что у меня даже появилось томление, – сказал он шепотом. – Я томлюсь по жизни обычного человека. Можешь ли ты поверить в это?
– Этого не может быть, Паблито! – воскликнул я.
– Может, – ответил он. – Я тоскую по своей привилегии ходить по земле как обычный человек, без этого ужасного бремени.
Я нашел его позицию просто невозможной и снова и снова восклицал, что этого не может быть. Паблито посмотрел на меня и вздохнул. Внезапно меня осенило. Он, по-видимому, готов был разрыдаться. Мое понимание этого повлекло за собой интенсивное сочувствие. Никто из нас не мог помочь друг другу. В этот момент на кухню вернулась Ла Горда. Паблито, казалось, мгновенно оживился. Он вскочил на ноги и затопал по полу.
– Какого дьявола тебе надо?! – завопил он визгливым нервным голосом. – Почему ты шныряешь вокруг?
Ла Горда обратилась ко мне, словно его и не существовало. Она вежливо сказала, что собирается пойти в дом к донье Соледад.
– На кой черт нам беспокоиться, куда ты идешь? – взвизгнул он. – Можешь отправляться хоть к чертовой матери!
Он затопал по полу, как капризный ребенок. Ла Горда, не обращая на него внимания, стояла и улыбалась.
– Давай уйдем из этого дома, Маэстро, – громко сказал он.
Его внезапный переход от печали к гневу заворожил меня. Я целиком ушел в наблюдение за ним. Одной из его характерных черт была изумляющая меня необыкновенная легкость движений. Даже когда он топал ногами, движения его были грациозны.
Внезапно он протянул руку над столом и чуть не вырвал мой блокнот. Он схватил его большим и указательным пальцами правой руки. Мне пришлось удерживать его изо всех сил обеими руками. В его тяге была огромная сила, так что, если бы он действительно хотел забрать блокнот, он сделал бы это без труда. Но он отпустил его, и, когда он убирал руку, у меня появилось мимолетное впечатление, что она чем-то удлинена. Это случилось так быстро, что я мог объяснить это иллюзией, вызванной внезапностью толчка, произведенного огромной силой его попытки выдернуть блокнот. Но я был уже научен тому, что нельзя объяснять действия этих людей обычным образом, поэтому не стал и пытаться.
– Что у тебя в руке, Паблито? – спросил я.
Он отпрянул и изумленно спрятал руку за спину, смущенно пробормотав, что нам надо поскорее оставить этот дом, так как здесь ему становится дурно.
Ла Горда громко рассмеялась и сказала, что Паблито такой же хороший притворщик, как Хосефина, а может, даже и лучше. И если я буду настаивать, чтобы он сказал, что у него в руке, он упадет в обморок и Нестору придется выхаживать его несколько месяцев.
Паблито начал задыхаться. Его лицо побагровело. Ла Горда равнодушно велела ему прекратить спектакль, потому что здесь нет достойной его публики. Она уходит, а у меня не хватит терпения. Затем она обернулась ко мне и властно сказала, чтобы я не ходил к Хенарос.
– Почему, к дьяволу, нет? – завопил Паблито и подскочил к ней, словно пытаясь помешать ей уйти. – Какое нахальство! Говорить Маэстро, что он должен делать!
– У нас была стычка с союзниками прошлой ночью, – сказала Ла Горда Паблито как нечто само собой разумеющееся. – Нагваль и я еще не пришли в себя после этого. Я бы на твоем месте, Паблито, уделила внимание работе. Ситуация изменилась. Все изменилось после его приезда.
Ла Горда вышла через переднюю дверь. Я начал понимать, что она действительно выглядит очень усталой. То ли ее туфли были ей чересчур тесны, то ли она была настолько слаба, что едва волочила ноги. Она казалась маленькой и хрупкой.
Я подумал, что, должно быть, и сам выгляжу усталым. Поскольку в доме не было зеркал, мне захотелось выйти наружу и посмотреть на себя в боковое зеркальце моей машины. Я, наверное, так бы и сделал, но Паблито помешал мне. Очень искренне он попросил меня не верить ни слову из того, что она сказала о нем как о притворщике. Я предложил ему не беспокоиться об этом.
– Ты страшно не любишь Ла Горду, правда? – спросил я.
– Можешь повторить еще раз, – сказал он с лютым видом. – Ты лучше других знаешь, как опасны эти женщины. Нагваль сказал, что однажды ты приедешь сюда и попадешь к ним в лапы. Он умолял нас быть начеку и предупредить тебя об их замыслах. Нагваль сказал, что у тебя имеется одна из четырех возможностей: если бы наша сила была достаточной, мы могли бы привести тебя к себе, предостеречь и спасти тебя; если бы у нас было мало силы, то мы пришли бы сюда как раз для того, чтобы увидеть твой труп; третьей – было бы найти тебя пленником доньи Соледад или одной из этих омерзительных баб; четвертой и самой невероятной было бы найти тебя живым и здоровым.
Нагваль сказал, что, если ты останешься в живых, ты сам станешь Нагвалем и мы должны будем верить тебе, потому что только ты сможешь нам помочь.
– Я сделаю для тебя все, что смогу, Паблито. Ты знаешь это.
– Не только для меня. Я не один. Свидетель и Бениньо со мной. Мы вместе, и ты должен помочь всем нам.
– Конечно, Паблито. Об ином не может быть и речи.
– Люди здесь, в округе, никогда не беспокоили нас. Все наши проблемы связаны с этими безобразными мужеподобными уродинами. Мы не знаем, что делать с ними. Нагваль приказал нам оставаться возле них несмотря ни на что. Раньше я был очень счастлив. Теперь я, кажется, больше не смогу наладить свою жизнь.
– Что случилось, Паблито?
– Эти ведьмы выжили меня из дому. Они взяли верх и выбросили меня из дому, как мусор. Теперь я живу в доме Хенаро вместе с Нестором и Бениньо. Нагваль сказал, что такое может случиться, и дал Ла Горде задание быть посредником между нами и этими тремя суками, но Ла Горда все еще остается той же, кого Нагваль обычно называл «Двести Двадцать Задниц». Он дал ей это прозвище потому, что она весила двести двадцать фунтов, и она носила его много лет.
При воспоминании о Ла Горде Паблито фыркнул от смеха.
– Она была самой жирной и вонючей недотепой, какую только можно представить, – продолжал он. – Сейчас она весит вдвое меньше, но по своему уму все еще остается такой же толстой и ленивой и ничего не может сделать для нас. Но теперь ты здесь, Маэстро, и наши беды позади. Теперь нас четверо против четверых.
Я хотел вставить замечание, но он остановил меня.