Раньше, бывало, приводила Василька мать, а теперь сам к Нине прибегал. И знала Полина: будет он у нее усмотрен и ухожен, делом занят и забавой ублажен. Вечером зайдет за малым, оглядит его и вздохнет:
— Парень вроде потише стал. Спать уложишь, а он сидит на кровати и бормочет разное… Сказки ему читаешь, что ли? Все пристает — расскажи да расскажи. Тут времени нет, а он — сказки. Подрастешь, говорю, в школу пойдешь, сам читать будешь. А он что? Тогда я тебе расскажу, говорит. И зачнет! Господи, спасу нет! Тут одно, тут другое, а он дуднит тебе в ухо, пока не цыкнешь… Ну как, твои-то пишут тебе?
— Давно письма не было.
— Видела я твоих стариков на базаре, картошку твою продавали. Деньги тебе отдают?
— Да зачем они мне? Есть у меня всё…
Полина подбирала губы, сурово и властно говорила:
— Не нужны? А им куда же копить? Молода ты еще, а в старухи записалась. Насбирала бы, уехала отсюда. Деньги ой как нужны! Мой-то Павел, слыхала, косой Варьке дворик разделал — любо-дорого, загляденье одно! Денег, что ли, дала? Бери, говорит, яблок. Своих-то, что ли, у меня нет?
И пойдут разговоры про нехватки, про цены базарные. Слушал Василек бабьи разговоры, и странные сказки сочинялись в голове. Молоко, яйца, картошка, яблоки — все, что перебирали женщины в разговоре, улетали на базар, а там машина стояла, глотала все и обратно денежки выплевывала. А денежки были не простые, на железных лапках, крикучие, занозливые и дрались меж собой. Скучные какие-то, ржавые сочинялись сказки. Убегал от них Василек на улицу, спускался в ровочек, где в омутке плескались утки и прыгали солдаты Воробей-царя: Турухан, Кипреян, Митрофан и Алихан…
А однажды Полина уехала с мужем в город. Василька отвезли к бабке, к матери Полины, в соседнюю Жуковку. Вернуться думали не раньше как через неделю. Однако на второй день прикатил Василек в деревню. Сам, значит, без бабки, на колхозной полуторке. Вылез из шоферской кабины — и прямо к Нине.
— Ты откуда? — удивилась Нина.
— От бабки удрал.
— Это как — удрал?
— А так вот: бегунки привели!
— Какие еще бегунки?
Василек снял сандальку, задрал пятку и показал:
— А вот тут бегунки! Они в пяточках да в пальчиках живут!
— Ах ты, пятки-пальчики! — рассмеялась Нина, вспомнив потешку, которую сама и сочинила.
Так и остался у нее Василек.
К вечеру приехали из района старики Пылаевы — погостить и на огороде помочь. Сели вместе обедать. Василек первый к столу, первый и ложку в миску. Старая Пелагея Васильевна повязала его полотенцем, утерла ему нос и пристроилась рядом. Сидят взрослые, больше молчат, смотрят, как Василек молотит. Переглядываются.
— Ровно сроду не ел, — сказала Васильевна, подвигая к нему миску. — Не кормят тебя, что ли?
— Это у меня волчок там, есть просит. — И стукнул себя по животу.
— Какой волчок, что болтаешь?
И пошел, пошел городить. Старики только уши развесили.
После обеда сидят за столом, не расходятся, разговор между взрослыми странный возник.
— Николай-то свататься не приходил? — спросила мать.
— Приходил.
— Ну, а ты что?
— Да на что я ему, старуха? Пускай помоложе поищет.
— Дура! Так и век твой пройдет, в девках останешься!
Василек залез на колени к Нине, угрюмо смотрел на Васильевну, сопел.
— Пускай замуж не выходит.
— А почто ей замуж не выйти? Может, ты возьмешь?
— Пускай за меня идет.
— Так ты же маленький.
— Маленький, а подрасту, большой буду.
— Так Нина старухой станет.
— Не станет, — сказал Василек, — она завсегда такая будет.
— Спасибо тебе на добром слове. — Нина потрепала его по щеке. — Иди-ка лучше во двор, прохладись, от тебя жаром несет, как от печки.
Когда Василек убежал, Васильевна сказала сурово:
— Ты, Нинка, не больно малого приучай. Смотри тут за ним, корми, а сама носится по свету, как чумовая. Бабы-то мне на базаре всякое говорили…
— Не зову я его, сам бегает. На кой он мне…
На другой день пришла бабка из Жуковки. Ходила по всей деревне, плакала, искала беглеца.
— Не у вас тут Вася-то наш? Вот ить беда: дочка уехала, на меня свалила, а с ним горе одно. Случись чего с мальчонкой, я буду виноватая. Люди сказали — посмотри у Пылаевых…
Василек, завидев бабку, спрятался на сеновал, а бабка сидела в избе, причитала, жаловалась на соседей, на колхозного председателя, на дочь, на внуков, а наговорившись досыта, стала собираться.
— Ну, так я на вас в надежде, — сказала она, прощаясь.
— Да что с ним сделается, — махнула Васильевна рукой. — И так тут цельными днями пропадает.
Когда бабка ушла, Василек выбрался из своего убежища, нашел своих дружков-приятелей и гонял по деревне до самой ночи.
Дня через три наутро прикатил домой Павел. Приехал один, без Полины — та еще в городе оставалась кое-чего прикупить. Бросил бульдозер во дворе — и к Пылаевым.
Вошел в избу — тихо. Взрослых нет. Василек сидит за столом, язык прикусил, рисует что-то на белой картонке.
— Здравствуй, сынок!
Василек оглянулся, похлопал глазами — и снова к картонке.
— Один, значит? — спросил Павел и присел на лавку. Слегка удивился встрече такой, но виду не подал, достал папиросу. — Как тебе тут? Ничего?
— Я сейчас… — Василек оглянулся и снова к картонке. — Дорисую теремок, а то Нина придет…
Привстал Павел, глазом кинул за плечо Василька — что он рисует там? Домина в три этажа, в окошках человечки, кошки, птицы. Эк его! И когда только научился? Оглядел Павел избу. Полевые букеты по окнам, на стенах березовые охапочки, дух от них легкий и чистый. Его бы Полину сюда, подумал он. Углы барахлом бы забила, духоту развела. А эта чудная какая-то, безгрешная.
В сенях послышались шаги. Василек — швырк табуретку в сторону, бросился к двери, чуть Нину с ног не сбил.
— А я раньше-то кончил! — и показал ей картонку, но тут же, забыв о ней, в сумку залез: чего там принесла?
— Ишь цапун рукастый! — рассердился Павел и встал. — Воли ему много даешь…
Нина оторвала от себя Василька и сумку всю отдала.
— Здравствуй, Паша, — сказала она и покраснела. — Ничего, он меня слушается. Правда, Вася?
— Правда, — кивнул Василек, запихнул за щеку кусок сахара и, вспомнив о картонке, потащил Нину к столу. — Вот тут синица-певица, а тут дятел-работник. А кошка в клетке будет жить. Здесь у них столовая, а там кино показывают.
— А кто у них киномехаником? — спросила Нина.
— Кто? — наморщил лоб Василек. — Яшка-козел.
Павел смущенно хмыкнул в кулак и снова присел на скамью. «Умеет она с ними, — подумал он и несмело оглядел Нину. — И вообще ничего…»
Нина и Василек расселяли зверье в новом доме и о Павле совсем забыли. А он докурил папиросу, встал и тихо вышел во двор. Потрогал привалившийся плетень и в сарай заглянул. «Помочь бы надо, — подумал он. — Сама ничего не попросит».
Вечером из города вернулась Полина. Заглянула сперва в Жуковку, к матери, там и Павла застала — дрова теще колол.
— А где Вася наш? — спросила она, оглядывая двор.
— У Нинки. Сбежал от бабки.
— Чего это он удумал?
— А то и удумал. Скучно ему с вами, а у ней затейливость к ребятам.
— Это почему же «с вами»?
— Ты, поди, и минуты с ним не посидишь…
— Сам бы с ним посидел, — огрызнулась Полина и пошла в избу.
Старуха хлопотала у печи.
— Чем это вы, мама, внуку своему не угодили, что он сбежал от вас?
Мать всплеснула руками и присела на лавку.
— Доченька ты моя, плюнь в глаза, кто скажет чего…
Как начала, так и остановиться не могла: мол, так и этак ублажала мальчишку, ей и самой невдомек, отчего это вдруг убежал.
— Видела я эту Нинку, чтой-то не понравилась она мне, — покачала она головой. — Глаз у нее недобрый, заманчивый. Слышь, бают на селе: Полина, дескать, мать никудышная, так он себе новую подыскал. Своих-то у нее нет, вот и греется.
В избу вошел Павел, остановился в дверях:
— Чего ты, мать, треплешь зря? Про какой глаз заманчивый?
— А ты в наш бабий разговор не встревай, — отмахнулась старуха. — Не твоя забота.
— Тьфу ты, старая! — сплюнул Павел и вышел, хлопнув дверьми. Последнее дело — связываться с тещей.
А бабка подступила к дочке и, бросив взгляд в окошко, задышала ей в самое лицо:
— Чего это он за нее заступается, а? Как думаешь?
— Ладно, мамаша, сама разберусь.
Павел ушел куда-то к дружкам, а Полина добралась до деревни одна. С бабами в пути повстречалась и на Нинку разговор навела. Ничего худого о ней не услыхала, однако все равно от темных подозрений тяжелело сердце. Домой к себе не зашла, а прямо к Пылаевым.
— Тут у вас мой? — спросила она, не глядя никому в глаза.
Василек был в горнице, все сидели за самоваром и пили чай. Полина сняла с него полотенце, оглядела его, сытого да гладкого, и вывела из-за стола.
— Благодарствую на всем, — сухо сказала она и ушла.
Ушла, так и не оставив Нине платочка, купленного в городе.
С тех пор больше не появлялся Василек у Пылаевых.
Пришла осень, с дождями, листопадом и ранними вечерами. Когда смеркалось, Нина, закончив с делами, садилась к окну, глядела на улицу. Мимо проходили девчата и парни — в клуб торопились, и слышно было, как неслись оттуда звуки гармошки, топот и смех. Вспоминала Нина, как и она, бывало, редко, но все же бегала туда. Только давно все это было, так давно, что и не знаешь, точно ли бегала. Все это ей казалось далеким теперь и пустым, даже зависти не было к молодым.
Вдруг начинался дождь. Он крапал по листьям еще неубранной свеклы, шуршал по соломенной крыше, однотонно стучал по окошку. Над деревней нависала низкая туча, быстро темнело. Порывами, словно птицы, сбитые ветром, падали в лужи листья. Нина зажигала лампу, бралась за вязанье, но откладывала и снова сидела у окна. В избах напротив загорался свет. Она включала приемник, влезала на печь, разгребала теплые тулупы, укладывалась там поудобнее и слушала радио. Где-то шумела жизнь, собирались семьи за столом, возились дети. А она вот одна и одна…