Они приближались к ягуару, останавливались всего в двух футах от него, но при малейшем движении хищника поспешно отступали. Чтобы наблюдать за нравами этих животных с возможно более близкого расстояния, мы сели в маленький челнок, следовавший за нашей пирогой. Очень редко случается, чтобы тигр нападал на челноки, добираясь до них вплавь, и это происходит лишь тогда, когда его кровожадность разыгралась от длительного голодания.
Шум наших весел заставил зверя медленно встать и спрятаться за кустами Sauso, окаймлявшими берег. Грифы захотели воспользоваться его отсутствием и сожрать Chiguire. Но тигр, несмотря на близость нашего челнока, бросился к ним; охваченный яростью, которая проявлялась в его поступи и в движениях хвоста, он утащил добычу в лес.
Индейцы жалели, что не захватили с собой копий, чтобы высадиться на берег и напасть на тигра. Они привыкли к этому оружию и справедливо не рассчитывали на наши ружья, часто дававшие осечку в воздухе, столь насыщенном влагой.
Продолжая плыть вниз по течению, мы увидели большое стадо водосвинок, недавно обращенных в бегство тигром, который схватил одну из них. Животные спокойно смотрели, как мы высаживались на берег. Некоторые сидели, уставившись на нас и шевеля на манер кроликов верхней губой. Они, казалось, не боялись людей, но при виде нашей большой собаки пустились наутек.
Задние ноги у них длиннее передних, а потому они бегают легким галопом, но так медленно, что нам удалось поймать двух из них. Chiguire, плавающие очень проворно, на бегу испускают легкий стон, словно им тяжело дышать. Водосвинка – самое крупное животное из грызунов; она защищается только в случае крайней необходимости, когда ее окружают со всех сторон и ранят.
Коренные зубы, в особенности задние, у нее исключительно крепкие и довольно длинные, и она может ими разорвать лапу тигру или ногу лошади. Ее мясо довольно неприятно пахнет мускусом. Тем не менее в здешних местах из него делают ветчину, и это почти оправдывает название водяной свиньи, данное Chiguire некоторыми старинными натуралистами. Монахи-миссионеры, ничуть не колеблясь, едят эту ветчину во время поста.
По их зоологической классификации, броненосец, Chiguire и ламантин занимают место рядом с черепахами; первый – потому, что он покрыт твердым панцирем, чем-то вроде раковины; остальные два – потому, что они земноводные. На берегах Санто-Доминго, Апуре и Арауки, в болотах и затопленных саваннах Llanos водится так много Chiguire, что от них страдают пастбища.
Они поедают траву, от которой лучше всего жиреют лошади и которая носит название Chiguirero (трава водосвинок). Они питаются также рыбой; мы с удивлением увидели, как животное, испуганное приближением человека, нырнуло и оставалось 8—10 минут под водой.
Ночь мы, как всегда, провели под открытым небом, хотя и на плантации, хозяин которой занимался охотой на тигров. Он ходил почти голый, и кожа у него была черновато-коричневого цвета, как у самбо; это не мешало ему считать себя белым. Он позвал свою жену и дочь, таких же голых, как и он сам, донью Изабеллу и донью Мануэлу.
Он никогда не покидал берегов Апуре, но все же проявлял живой интерес «к мадридским новостям, к тем войнам, которые никак не могут окончиться, и ко всему, что там происходит (todas las casas de allа́)»: он знал, что испанский король вскоре должен посетить «их сиятельства в Каракасской стране»; во всяком случае, с сожалением добавил он, «так как придворные едят только пшеничный хлеб, они ни в коем случае не пожелают ехать дальше города Ла-Виктория, и здесь мы их не увидим».
Я принес с собой Chiguire, надеясь, что его нам зажарят; однако хозяин стал убеждать, что nos otros cavalleros blancos, белые люди, как он и я, созданы не для того, чтобы есть «индейскую дичь». Он предложил нам оленя, убитого им накануне стрелой, так как у него не было ни пороха, ни огнестрельного оружия.
Мы предполагали, что банановая рощица скрывает от нас хижину усадьбы; но этот человек, столь гордый своим благородством и цветом кожи, не дал себе труда построить даже шалаш из пальмовых листьев. Он предложил нам повесить наши гамаки рядом с его гамаком, между двумя деревьями, и с удовлетворенным видом заверил нас, что мы застанем его под крышей, когда поднимемся по течению в период дождей.
Вскоре нам пришлось посетовать на философию, которая поощряет лень и внушает человеку безразличие ко всем жизненным удобствам. После полуночи поднялся ураганный ветер, молнии прорезали горизонт, гремел гром, и мы промокли до костей. Во время грозы один довольно странный случай развеселил нас на несколько минут.
Кот доньи Изабеллы взобрался на тамариндовое дерево, у подножия которого мы расположились. Он свалился в гамак одного из наших спутников; оцарапанный когтями кота, разбуженный от крепчайшего сна, тот подумал, что на него напал какой-то дикий лесной зверь. Мы прибежали на его крики и с трудом вывели его из заблуждения.
В то время как дождь ливнем лил на наши гамаки и на выгруженные из лодки приборы, дон Иньясио не переставал поздравлять нас с удачей – с тем, что мы не заночевали на берегу, а находимся в его владениях, с белыми, знатными людьми («entre gente blanco y de trato»).
Насквозь промокшие, мы с трудом могли себя убедить в преимуществах нашего положения и с некоторым нетерпением выслушали длинный рассказ хозяина о его самочинном походе на реку Мета, о доблести, проявленной им в кровавой битве с индейцами гуаибо, и об «услугах, которые он оказал богу и своему королю, отняв детей (los Indiecitos) у родителей, чтобы поместить их в миссию».
Как странно было встретить в этой обширной пустыне, у человека, считавшего себя европейцем и не имевшего другого пристанища, кроме сени дерева, все чванливые притязания, все врожденные предрассудки, все заблуждения многовековой цивилизации!
1 апреля. На восходе мы покинули сеньора дона Иньясо и его жену, сеньору донью Изабеллу. Погода стала прохладнее. Температура воздуха, которая обычно равнялась днем 30–35°, понизилась до 24°. Температура воды в реке изменялась очень мало; она держалась постоянно между 26 и 27°. Течение уносило огромное количество деревьев.
Можно было бы предположить, что в совершенно ровной местности, где глаз не различает ни малейшей возвышенности, река силой своего течения должна была бы прорыть прямое русло. Взгляд на карту, составленную мной на основании маршрутной съемки, убеждает в противном. Берега, подмываемые водой, оказывают неодинаковое сопротивление, и почти незаметных неровностей почвы достаточно для образования крутых извилин.
Впрочем, ниже Joval, где русло реки немного расширяется, оно представляет собой как бы прорытый по прямой линии канал, окаймленный с обеих сторон очень высокими деревьями. Эта часть реки называется Каньо-Рико; по моим измерениям, ее ширина здесь равна 136 туазам. Мы проплыли мимо низкого острова, населенного тысячами фламинго, розовых колпиц, цапель и водяных курочек, являвших взору смешение самых разнообразных красок.
Эти птицы так тесно жались друг к другу, что, казалось, не могли сделать ни малейшего движения. Остров, на котором они живут, называется Исла-де-Авес [Птичий остров]. Ниже по течению мы миновали место, где от Апуре отходит ответвление (река Аричуна) к Кабульяре, и он теряет много воды.
Мы остановились на правом берегу в маленькой индейской миссии, где жили индейцы из племени гуамо. В ней было всего 16–18 хижин, построенных из пальмовых листьев, однако в статистических сведениях, ежегодно представляемых миссионерами двору, эта группа хижин носит название деревни Санта-Барбара-де-Аричуна.
Индейское племя гуамо очень трудно приучить к оседлости. По своим нравам они имеют много общего с ачагуа, гуаибо и отомаками, отличаясь такой же мстительностью и склонностью к бродяжничеству; но язык у них совершенно другой. Большинство индейцев этих четырех племен живет рыбной ловлей и охотой на равнинах, расположенных между Апуре, Метой и Гуавьяре и часто затопляемых.
Сама природа этих мест словно побуждает людей к бродячей жизни. Как мы вскоре увидим, в горах близ Оринокских порогов племена пираоа, маку и макиритаре отличаются склонностью к земледелию, у них более мягкие нравы и хижины внутри очень чисты.
На горных хребтах среди непроходимых лесов человек вынужден осесть и возделывать маленький клочок земли. Земледелие там не требует больших забот, между тем как в стране, где нет других дорог, кроме рек, охотник ведет тяжелую, полную невзгод жизнь. Гуамо из миссии Санта-Барбара не смогли снабдить нас продовольствием, в котором мы нуждались. Они выращивают лишь немного маниока. Они, по-видимому, гостеприимны; когда мы входили в их хижины, они угощали нас сушеной рыбой и водой (на их языке куб). Вода у них была охлаждена в пористых сосудах.
За Вуэльта-дель-Кочино-Рото, в месте, где река прорезала себе новое русло, мы провели ночь на очень широком голом песчаном берегу. Так как лес был непроходим, нам стоило очень большого труда набрать сухого топлива для костров, около которых индейцы чувствуют себя в безопасности от ночных нападений тигра. Наш собственный опыт как будто подтверждает это убеждение; но де Асара уверяет, что в Парагвае в его время в саванне тигр утащил человека, сидевшего у горящего костра.
Ночь была тихая и ясная; луна ярко светила. На песчаном берегу лежали крокодилы. Они устроились так, чтобы видеть огонь. Нам показалось, что яркий свет привлекал их, как он привлекает рыб, речных раков и других водяных обитателей. Индейцы показали нам на песке следы трех тигров, в том числе двух очень молодых.
То была, несомненно, самка с двумя детенышами, которая вела их к реке на водопой. Не найдя на берегу ни одного дерева, мы воткнули в землю весла, чтобы привязать к ним гамаки. Все было довольно спокойно до 11 часов ночи, когда в соседнем лесу поднялся такой оглушительный шум, что мы почти не смогли сомкнуть глаз.
Среди множества голосов диких зверей, кричавших одновременно, наши индейцы различали лишь те, что иногда слышались по отдельности. Это были тихие звуки флейты, издаваемые сапажу, стоны обезьян-ревунов, рев тигра, кугуара или американского безгривого льва, крики пекари, ленивцев, гокко, парраков [гуаны] и некоторых других птиц из отряда куриных.