– Насколько я понимаю, вживляемый имплант – это такая штука, которая приживается и становится частью человека. Частью его живого организма. Так? Так. Прошло уже столько времени, что всё, что могло прижиться, уже прижилось. Я теперь хочу, чтобы эту железяку во мне нельзя было программировать. Разве не понятно?
– Понятно. Но я не знаю, можно ли разделить функции этой железяки. Как сделать так, чтобы жить было можно, а программировать – нельзя. А если нельзя разделить? Если это опасно для твоей жизни?
– Тогда, – сказала Милана, – я откажусь от такой жизни. Тогда я буду считать, что самое главное в моей жизни уже состоялось.
Глава VI
От изучения бумаг доктора Левандовского отвлекло какое-то непонятное движение за окнами его кабинета, расположенного в углу первого этажа клиники. Одно окно выходило на просторный задний двор, из второго был виден ярдах в ста КПП со шлагбаумом на въезде на территорию медцентра.
Очевидных для всех входов-выходов в кабинет тоже было два. Один – из внутреннего коридора; а второй вёл на террасу, чтобы доктор мог отдохнуть от посетителей, глядя на подстриженный газон и живописные кусты заднего двора.
За окнами вприпрыжку кружил гнедой красавец жеребец, а вокруг него беспомощно бегали два спецназовца – это были охранники медцентра, которым вообще-то не разрешалось выходить из своего служебного помещения без крайней нужды, чтобы не смущать своим обмундированием и оружием мирных пациентов.
На жеребце не было уздечки. Он, очевидно, получал удовольствие оттого, что носящиеся вокруг него люди не имели никакой возможности как-то повлиять на свободу его перемещения. Он время от времени издавал радостное негромкое ржание, вставал на дыбы, менял направление бега. Иногда останавливался, подпуская охранников к себе на расстояние пары ярдов, и снова срывался с места.
Доктор вышел на террасу; жеребцом было невозможно не залюбоваться. Тот был, очевидно, той же породы квотерхорс, что и первая лошадь двадцатилетнего Эдди Левандовского, на которой он учился ездить верхом, прежде чем принять участие в своих первых состязаниях по родео. Шоколадный цвет крупа переходил в почти чёрный на ногах, а грива и хвост вообще были иссиня-чёрными. На лбу белое пятно, и на три ноги, кроме правой передней, как будто надеты белые носочки. Белые вкрапления в тёмный раскрас, нехарактерные для этой породы, делали жеребца ещё красивее.
Охранники уже совсем сбились с ног. Чтобы автоматы не мешали им бегать, они сдвинули их за спину. Сейчас к ним присоединился третий, на ходу крича:
– Они поехали за сетью… А пока попробуем его заарканить!
В руках у него действительно была длинная толстая верёвка с петлёй. Левандовский махнул рукой, привлекая их внимание, и неожиданно громким и властным голосом крикнул:
– Не трогайте его! Пусть резвится. Как он сюда попал?
Все три охранника одновременно пожали плечами. Доктор продолжал смотреть на жеребца.
– Нравится? – раздался за спиной Левандовского негромкий голос.
Доктор от неожиданности даже вздрогнул и обернулся. Справа от двери к стене террасы непринуждённо прислонился Джеральд. С другой стороны от двери в кабинет, вставив большие пальцы в карманы джинсов, стоял Фрэнк. Оба были в соответствии с погодой в лёгких рубашках с коротким рукавом и без всяких знаков отличия.
– Кто вы такие?
Вместо ответа Джеральд спросил:
– На какое имя тебе удобнее отзываться: доктор Левандовский, Гарри Роут или Владимир Лански?
Несколько секунд доктор по очереди смотрел на незваных гостей.
– Не имеет значения. Итак, кто вы и что вам здесь нужно?
– Джеральд Нортридж. Управление внешней разведки Российской Федерации.
– Фрэнк Дуглас. Интерпол. – Фрэнк наполовину достал из нагрудного кармана жетон и опустил его обратно.
– Пора, – сказал Джеральд, – ответить за преступления.
Едва заметная усмешка искривила губы Левандовского. Он снова некоторое время помолчал.
– Пройдёмте в мой кабинет, – и доктор сделал приглашающий жест рукой.
– Нет, не стоит. Мы вполне можем пообщаться и здесь.
– Как угодно. Тем более что и говорить нам не о чем. Во-первых, раз уж вы произнесли слово «преступление», это подразумевает присутствие адвоката. А его здесь нет. Во-вторых, у вас, генерал, – доктор сделал акцент на последнем слове, – на меня ничего нет и не может быть. Так же как и у Интерпола. Поэтому, если вы незамедлительно покинете мою частную территорию, я, так и быть, сделаю вид, что вас не видел. Вы отсюда беспрепятственно убираетесь, оставляя мне в качестве платы за моё снисхождение этого скакуна. Идёт?
– Ошибаешься, – медленно произнёс генерал. – Это на Процессе в 2041 году тебе удалось прикинуться всего лишь судовым врачом «Шерхана». Кстати, вопрос из чистого любопытства. Что означают две первые буквы в названии «Эн Эй Индастриз»?
– Это имя и фамилия основателя главного предприятия в этой группе компаний, его давно уже нет в живых. Нортон Артинг. А вы о чём подумали? У вас, очевидно, богатое воображение…
– Какое совпадение! Но это ничего не меняет. Сейчас у нас есть свидетельства твоей главной роли в организации самой масштабной террористической акции в истории планеты, а также доказательства причастности к устранению свидетелей.
– Чьи свидетельства? Какие доказательства?
– Майкл Крот. Джон Барроги. Кранк…
– Не смешите меня! Вы называете фамилии давно умерших людей. Если бы четверть века назад они оставили какие-то свидетельства, чего же вы ждали так долго? Значит, таких свидетельств не было.
– Не думаю, – сказал Джеральд, – что тебе так смешно, как хочется это представить. Ты прекрасно догадываешься, о чём идёт речь. Эти свидетельства получены сейчас. И ты знаешь, что это возможно. Ты ведь не зря совал свой нос в работу Центра «Орион». Ты не зря привёз сюда девушку по имени Милана. Ты выманил сюда учителя роботов – хочешь заставить его работать на себя?
Доктор насмешливо смотрел на Джеральда.
– Что толку тебе от того, что ты всё это знаешь, генерал? Ты сейчас приехал сюда – зачем? Ты же не самоубийца. Наоборот, ты ведь хочешь вызволить своих людей. Как ты собираешься это делать? Тебе нужны юридические основания. Доказательства, что я преступник, террорист и кто там ещё! А у тебя есть только спиритические сеансы. Даже за то, что вы пришли сюда и угрожаете мне, тебя, генерал, и тебя…
– Полковник, – отозвался Дуглас.
– Вас разжалуют в лейтенанты, не говоря уже о том, что будет с вами, если хоть один волос упадёт с моей головы. Вы сдохнете в американской тюрьме, парни.
– Опять ошибаешься, доктор. Наши спиритические сеансы запротоколированы в ВОСК. И они признаны основанием для вынесенного тебе приговора.
На скулах Левандовского обозначились желваки. Ему понадобилось какое-то время, чтобы придумать, как продолжить разговор.
– Так где же твой приговор? – спросил наконец доктор. – Я не вижу, чтобы ты взял с собой какие-то бумаги… Давай договоримся так: принесёшь предмет для разговора, тогда мы его и обсудим. А сейчас у меня другое предложение. Я могу поставить вашим ведомствам продукт, в котором вы, я уверен, сильно нуждаетесь. Он, конечно, дорогой. Но я сделаю вам хорошую скидку в обмен на то, что вы поделитесь со мной информацией о качестве его работы. Обратная связь, так сказать, чтобы довести параметры изделия до нужного уровня. Пройдёмте всё же в мой кабинет. Там деловые вопросы обсуждать удобнее.
И Левандовский снова сделал приглашающий жест.
– Доктор, – Джеральд покачал головой, – ты, похоже, совсем больной. Тебе самому лечиться надо. Ты возомнил, что у меня с тобой могут быть какие-то дела?
Желваки доктора снова напряглись. Повисла ещё одна пауза.
– Ну, не буду настаивать.
Он чуть-чуть повёл головой в сторону, чтобы, очевидно, отвлечь внимание от движения руки, пальцы которой он положил на надетый на поясной ремень кожаный, в цвет ремня, прямоугольный футляр с клапаном.
– Тем более что, – продолжал он, – почти все в сборе.
Рука приоткрыла клапан футляра. В эту секунду пуля из пистолета Джеральда раздробила ему запястье. Левандовский посмотрел Джеральду в глаза. Он не вскрикнул, не дёрнулся от боли – казалось, что никакой боли он и не чувствовал. Потом Джеральд методично всадил в него ещё три пули, две из них – в область сердца. Растекающаяся кровь под упавшим телом говорила о том, что они попали не в пластмассу. С заднего двора между тем послышались автоматные очереди. Не обращая внимания на эти звуки, Фрэнк слегка наклонился и выстрелил три раза в череп доктора.
– Для гарантии, – сказал он, сдувая, как заправский ковбой, дымок из ствола своего кольта.
– А я хотел оставить тебе возможность написать в отчёте что-нибудь типа: «застрелен при попытке к бегству» или «оказал сопротивление полиции…»
– Не переживай, я умею правильно составлять отчёты. Слушай, Джеральд. У тебя действительно есть протоколы ВОСК, приговор?
– Мы не успели с получением последних подписей буквально на несколько дней.
– Ладно, я с отчётом торопиться не буду. А сейчас вывезу тебя из страны по своим каналам.
– Плачет по тебе гауптвахта, генерал-майор, снова плачет. Два раза уже тебя в тюрьму сажали. Говорят, Бог троицу любит. Ты знаешь, что ихний МИД нашему МИДу ноту направил?
– Ноту «до»? Или «ре»? – спросил Ричард.
– Ноту «фе».
– А что мне было делать? – оправдывался Джеральд. – Не поехать во Флориду вслед за Володей и ждать, пока этот доктор избавится от Миланы, а из Володи сделает робота? А потом, когда уже было бы поздно, приехать с протоколами и приговором и взять с него подписку о невыезде?
Между прочим, знаете, что интерполовцы нашли в нижнем подземном этаже клиники? Четыре взрывных устройства в угловых комнатах, в тротиловом эквиваленте по сотне килограммов каждое. Как раз они бы одновременно и бабахнули, если бы Лански удалось нажать свою кнопочку на поясе. У меня до сих пор мурашки по коже. Мне этот футлярчик кожаный сразу не понравился, и я не зря с него глаз не спускал…