Девочки улыбались так же застенчиво, как и мать. Выяснилось, они не понимают по–английски. Адониса же положение с зубами у его дочерей странным образом не беспокоило.
От экзотических филиппинских закусок я отказался. Попросил кофе.
Адониса беспокоило собственное здоровье. Он сунул мне в руки папку с результатами различных обследований и анализов.
В комнате стало сумрачно. Мы перешли на крытую террасу. Высокая стена шумящей под ливнем зелени скрывала от глаз пляж и море.
Хозяйка принесла кофе. Включила электричество. И удалилась в комнату вместе с девочками, так не похожими на дочерей Никоса.
Бумаги Адониса были мне непонятны и бесполезны. Не только потому, что они написаны на английском и греческом. Ведь я не врач.
Он сидел передо мной с великой надеждой. Нездорово распухший человек.
— Давно употребляете инсулин?
— Три года.
У него был запущенный сахарный диабет. Я не знал, что с ним делать. Только на начальных стадиях удавалось повернуть процесс вспять. Да и то, если бы он похудел, взялся за диету. Оставалось старинное таджикское средство…
— Лечился в Германии, – заговорил Адонис, судорожно вытаскивая из папки какие‑то документы для подтверждения своих слов. – Был в клинике в Лос–Анджелесе. В Афинах.
— А в хосписе Роджера у его специалистов был? – подозрительно спросил я.
— Был, — неоохотно признался Адонис, — Пришлось даже пить своё пи–пи. Анализы всё равно плохие.
— Понятно. Знаешь, Адонис, я должен подумать.
— Ты не будешь меня смотреть?
— Нет.
Он был разочарован. Каждому пациенту хочется, чтобы его осмотрели.
Я оставил его на террасе, вошёл в гостиную, где всё так же ждал в одиночестве накрытый стол. И с радостью увидел на стенах то, что не чаял увидеть здесь – картины из городской квартиры Адониса. Я запомнил их со времени первого приезда и не мог надеяться на то, что они перенесены сюда.
…Выполненные, видимо, пастелью подробнейшие изображения старинных грузовых парусников с многоярусными парусами и дымящих трубами пароходов. Эти суда принадлежали когда‑то деду Адониса, затем его отцу – потомственным капитанам. Девять лет назад Адонис сказал, что продал всю эту рухлядь и забросил мореходное дело. Переключился на туристский бизнес. А ведь когда‑то в молодости возил из юго–восточной Азии, с Филиппин джут, пряности, мускатный орех.
Картины были хороши. Хотя ни на одной из них не было изображения моря.
Со стороны террасы сквозь шум дождя послышался какой‑то другой звук. Словно кто‑то большой, как медведь, с хрустом продирался в зарослях.
Я вернулся к Адонису. Стоя рядом, напряжённо ждали, чем всё это кончится.
И вот на террасе промокший, облепленный листьями возник Саша Попандопулос.
— Незваный гость хуже татарина! – весело сказал он, встряхиваясь. – Сидите тут, выпиваете. Не слышите ни звонка, ни стука в дверь. Пришлось обходить виллу, лезть через черт–те что!
— Саша, откуда вы взялись на острове? – спросил я.
— Приехал в отпуск. Два дня как живу с семьёй в доме Константиноса. Он дал ключи. Ищу вас – не могу поймать. Ни на вилле Диаманди, ни у Никоса. Хорошо, Дмитрос надоумил, где искать. Привёз вам письмо.
— Погодите, там, на вилле, застали Люсю?
— Там она, там. Беспокоится, куда вы делись в такой ливень.
— Что за письмо? – я заподозрил, что Константинос опять прислал деньги.
Мы перешли к столу. Пока Саша выпивал, закусывал, согревался, я распечатал конверт. Там действительно были деньги. И письмо из Москвы. От Юры.
«Володя! На днях заскочил к твоим, – писал он. – Марина и Ника в порядке. Ругаются, что редко звонишь. Волнуются, не заклевала ли тебя Люся. Выпей за моё здоровье хорошего греческого вина».
Смятение охватило меня. Юра ещё не знал о том, что я разболтал в присутствии скверного человека о самом его сокровенном…
— Саша, случайно не знаете, эта самая, как её, Галина Михайловна, ещё в Греции?
— Пo–моему, отбывает в Москву. Контракт кончился.
Я взглянул на часы. Пора было возвращаться на виллу.
Адонис, слушая наш разговор на русском, сидел, как потерянный. Я посмотрел на него.
— Саша! Тут у вас в Греции растёт миндаль?
— Конечно.
— А дикий, горький миндаль бывает?
— Бывает. Только его не едят.
— Саша, растолкуй Адонису, чтобы достал горький, именно горький миндаль. Не отменяя инсулина, никаких лекарств, ел три–четыре раза в сутки по несколько штук. Пусть регулярно делает анализы, контролирует под наблюдением врача, насколько будет падать сахар. Переводи сейчас, при мне.
Адонис выслушал его. Тщательно записал древний рецепт. Спросил:
— До еды или после?
— Всё равно.
…На том же «пежо» Саша отвёз меня к вилле. По пути сказал, что перетащил машину на пароме, чтобы не тратиться здесь на аренду автомобиля.
— Скучаешь по своему «форду» с американской пылью внутри?
— Будь он неладен вместе с Америкой! А вы не надумали зацепиться здесь, в Греции? Плохо вам тут, что ли?
— Хорошо, Саша, хорошо. Только, как тебе сказать, без России за спиной я бы здесь помер. Не смог бы написать ни строчки.
— Константинос подложил деньги в конверт, сказал: «Пусть отдыхает, спокойно пишет». Сейчас что‑нибудь пишете?
— Так… Заметки изо дня в день… – я был счастлив, что эти деньги прислал не Юра.
У виллы выскочил из машины в ливень. А он поехал обратно к Адонису выпивать.
…В гостиной, в комнатах, на кухне кончалась генеральная уборка. Запарившаяся Люся со шваброй в руке кинулась навстречу:
— Вытирайте ноги!
Она наводила марафет перед приездом няньки, чтобы не было стыдно за грязь и хаос.
Я вытер ноги о половик.
Хотел пройти в свою комнату, но она преградила путь.
– A вы знаете, что я открыла после того, как мы встретились?
— Что, Люся?
— Там, за маленькой площадью, если выйти к окраине города, оказался чудный китайский ресторан «Чайна таун»! Знали вы о таком ресторане?
— Нет. Наверное, недавно открыт.
— Так вот. Завтра, если будет хорошая погода, поедем туда на обед по случаю приезда Нелли! Безумно люблю восточную кухню!
— Спасибо.
— Не волнуйтесь. У меня на кредитной карте несколько тысяч долларов. И нянька не бедная. Гришкин отец платит ей пятьсот баксов в месяц. На всём готовом. И у неё хватает совести вечно быть недовольной. Мне бы так кто‑нибудь платил!
— Люся, извините. Давно не был дома. Несколько устал.
— Да пожалуйста! Отдыхайте. Только имейте в виду – у вас есть полчаса. Через полчаса уезжаю в аэропорт. Гришка пока спит в коляске. Проснётся – накормите смесью из бутылочки, в другой – вода.
— А где чистые подгузники?
— В пакете на столе. Кстати, там же ваш колокольчик. Проследила, чтоб Гришка не потерял. Она прилетает в десять. Значит, вернёмся не позже одиннадцати. Тем более, здесь, как вы знаете, ни таможни, ни паспортного контроля.
Она заболтала меня. Ясное дело, решила к приезду няньки сгладить напряжённость между нами.
Стоило ей собраться и захлопнуть за собой дверь, как Гришка проснулся, завопил.
Я опрометью бросился к нему. Вынул из коляски. Вид у ребёнка был несчастный. Он был мокр, явно голоден, искал глазами маму.
Подмыл его в ванной, напялил новый подгузник. В гостиной натянул ползунки, кофточку и принялся кормить из бутылочки с соской.
За окнами разыгрывалась гроза. Молнии раздирали небо. Грохнуло так, что Гришка весело подпрыгнул у меня на руках.
Поел он неплохо. Жаждал играть. И всё же я не спускал его с рук. Наверное, в жизни малыша это была первая гроза.
Снова шарахнуло, будто взорвалась бомба.
Странен был я сам себе, сидящий на чужой вилле с чужим ребёнком на руках…
Показалось, кто‑то звонит во входную дверь. Но нет, это был забытый на столе мобильный телефон.
— Здравствуйте, Это Гришин папа. Как ваши дела? Она поехала встречать няню?
— Поехала.
— А вы один с ребёнком? Как он?
— Веселится. Недавно покушал.
— Хорошо покушал?
— Отлично. У вас замечательный сын.
— А что Люся?
— В каком смысле?
— Медитирует?
— Медитирует понемногу…
— Ну, ладно. С вашего разрешения, через некоторое время ещё позвоню.
«Вроде незлой человек, заботится о ребёнке. Всё‑таки по возвращении в Москву должен я буду уплатить ему за пребывание на вилле? – эта мысль беспокоила меня постоянно. – Глупо получилось, что с самого начала ничего не было обговорено».
Шёл одиннадцатый час. Минут через двадцать–тридцать должна была вернуться Люся.
Я отпустил мальчонку на ковёр с игрушками. Достал влажный конверт, посчитал деньги. На этот раз Константинос прислал не драхмы, а доллары. Пятьсот долларов. Убедившись, что Гришка в полной безопасности валяется на ковре и с увлечением сосёт хвост пластикового крокодильчика, я закурил сигарету, вышел на озаряемую молниями террасу.
«Собственно говоря, кто я Константиносу? Могу ли принимать его щедрые дары? Сколько мне осталось здесь прожить? Потерял счёт дням…»
Я вернулся в гостиную, оглушённый громом, забрызганный косыми струями ливня. Плотно закрыл за собой дверь на террасу.
Гришка, уверенно опираясь на ручки, шустро пополз навстречу. Только я подхватил его, как снова ожил телефон. В этот раз звонила какая‑то женщина.
— Извините. Это Люсина мама. Приехали наши с аэродрома?
— Пока нет.
— Как же так? По вашему времени сейчас, кажется, около двенадцати!
— Правильно.
— И как же вы там один с ребёнком?
— Нормально. Он, по–моему, засыпает.
— Он сухой? Можете в случае чего сменить подгузник?
— Да не волнуйтесь!
Сбегал в ванную, обмыл соску, вставил в рот Гришке. И он действительно заснул. Я погасил свет.
Пошёл первый час ночи. Я и сам начал волноваться. Гроза не унималась. Мало ли что могло произойти на мокром шоссе. Что, если, не дай Бог, попала в аварию? Ранена. Погибла… Господи, слова доброго за всё время ей не сказал! Брошенная девка, запуталась, мечется. Ищет утешения в фиолетовом пламени…