— Кто эта девочка? — Голос Лилии дрожал. Она переносила воздействие магии не так легко, как обученный чародей. — Почему так страшно, когда она смотрит на меня?
— Она использует магию, — повторил я слова Германа. — Неосознанно. Применяет на вас. Возможно, и на всех остальных.
— Тогда почему тебе не страшно? — Ее вопрос показался мне глупым.
Я легко оттолкнулся от земли руками и поднялся.
— Ты сама знаешь ответ, — небрежно бросил я и направился к ближайшему дому. Деревня выглядела подозрительно, нужно было понять, связано ли это с Бертой.
— Эй, ты куда пошел? — вдвоем воскликнули Герман с Лилией. — Что задумал? А вдруг она выйдет?
— Нужно кое-что выяснить, — отмахнулся я. — А за девочку не бойтесь, она оттуда не выйдет.
Дверь мне открыла старуха. Старая, дряхлая, беззубая. Про таких говорят: «песок сыплется». Горбатая, худая, с кожей, словно состоящей из одних морщин, но неожиданно подвижная и невероятно словоохотливая.
— Зашел-таки, добрый путник, — начала она раньше, чем я попытался открыть рот. — А то я смотрю — ходит кто-то, слышу — разговаривает, но почему-то возле дома ведьмы этой держится. Чего пришел? А, дай сама угадаю. Пробирает? От взгляда девчушки этой дьявольской пробирает?
— Не совсем, — попытался вставить слово я.
— Неужели не пробирает? — удивилась старуха. — Нашу деревню все за версту обходят, а если повстречают девчушку дьявольскую, так с криками убегают. А ты чего еще здесь?
— Не привык я убегать с криками.
— Да, вижу… — Она окинула меня взглядом, чуть почмокала тонкими высохшими губами. — Какой-то ты спокойный.
— Не спокоен я, бабка, — продолжил я. — Да и тебе тоже спокойно не должно быть. Рядом в доме человек умирает. Скоро маленькая девочка без матери останется. Но почему-то тревожится об этом заблудший незнакомец, а не соседи-селяне.
— Неужели ведьма при смерти? — испугалась старуха.
— К утру дух испустит, — кивнул я.
— Ой, горе-то какое… — схватилась она за голову. — Ты проходи, проходи. Только я еды не дам. Самим есть нечего, а урожай не скоро будет.
Я прошел в дом, сел на лавку. Бабка, кряхтя и охая — годы взяли свое, — взобралась на ту же лавку, но чуть подальше и повернулась ко мне.
— Правда, что ли, умирает ведьма?
— Чистая правда.
— А ты, стало быть, лекарь?
— Не лекарь. Но лекари ей не помогут. Никто не поможет. Она переживет ночь, не более. Завтра днем она будет мертва. Что будете делать?
— Вот и пришло ее время, — вздохнула бабка, пропустив мимо ушей все мои слова. — И отправится Грета к своему суженому…
— Суженому?
Старуха всплеснула руками.
— Да к дьяволу отправится она, чтоб ему пусто было.
— Это мы опустим, — попросил я. — Когда она умрет, сиротой останется маленькая девочка. Кто-нибудь позаботится о ней?
— Позаботится? — Она вздрогнула. — К ней люди подойти-то боятся. Она как глянет, так кровь в жилах стынет. И ведь она постоянно на улице, постоянно смотрит. У нас из-за этого почти вся деревня разбежалась. Никто ее терпеть не может, кроме мамки.
— А почему мать ее не боялась?
— Ведьма она, вот и не боялась.
— Ведьма? Значит, колдунья. Она использовала барьер, отражающий магию? Или какие-то другие заклинания.
— Мы не видели, как она колдовала…
— А в общении с девочкой. Когда она смотрела на нее. Она могла просто смотреть на нее, без магии, без заклинаний, без жестикуляций?
— Не могла она смотреть, — проворчала старуха. Кажется, она уже устала. — Слепая была… с рождения.
— А отец девочки? Он мертв, в бегах, или вовсе неизвестен?
— Дьявол — отец ее, — буркнула бабка.
— Это мы решили опустить. Биологический отец… Обрюхатил ее кто?
— Бес рогатый ее обрюхатил. — Она начала клевать носом. Возраст брал свое. — Она как-то в город ездила. Вернулась и девчонку эту родила. Знаю! Это все ведьма та, графиня кровавая. — Старуха разбушевалась. — Это она беса натравила, чтобы тот девку обрюхатил. Она козни нам строит. Из-за нее уже шестой год у нас урожай гибнет!
— Спасибо вам за сведения. — Я поднялся с лавки. — Пойду проверю, как больная. Не оставлять же их одних в такой тяжелый момент.
Старуха окликнула меня, когда я дошел до порога.
— Оставайся на ночлег у меня, — сказала она. — Все равно не уйдешь до утра.
— Мне место не нужно, — ответил я. — Но если вы дадите ночлег моим спутникам, я буду благодарен.
— Пусть ночуют. Но еды не дам, самим есть нечего, а урожай не скоро будет.
— Еще раз спасибо. — Я вышел за дверь.
Герман и Лилия молча переминались возле колодца. Даже не ругались. Видимо, боялись того, что страшная зеленоглазая девочка выйдет оттуда и напугает их до смерти. У них были совершенно жуткие выражения лиц, такие, словно их только что привели на казнь. Причем не на чужую казнь, а на их собственную. У меня эти физиономии почему-то вызывали смех. Хотя смеяться мне совсем не хотелось. Я остановился на пороге дома Греты. Обернулся.
— Старуха из того дома, — я указал на хижину, — пустит вас переночевать.
И нырнул в дверной проем.
Берта сидела на коленях, обхватив мать за руку. Она услышала меня и повернула голову. Глаза у нее были самые обыкновенные, просто очень большие и зеленые. Девочка не проронила ни слезинки, хотя я понимал, что скоро она не сможет сдерживаться.
— Она так спокойно дышит, — неожиданно улыбнулась мне Берта. — Мне кажется, что ей стало лучше.
— Она больше не чувствует боли, — объяснил я. — Больше не страдает. Но болезнь осталась. Мне не удалось исцелить ее.
Девочка нежно погладила руку матери, а затем сильно сжала ее тонкие пальцы.
— Почему вы меня не боитесь? — после продолжительного молчания спросила она. — Все меня боятся. Боятся моих необычных, пугающих глаз. Все, кроме мамы. Но мама их просто не видит. А вы видите и не боитесь меня. Почему так?
— Просто не боюсь. Я вообще ничего не боюсь.
— Честно-честно?
— Честно, — кивнул я. А затем присел на колено и заглянул девочке прямо в глаза. Хотел доказать, что не боюсь ее, и заодно рассмотреть возможный источник воздействия магии. Но не увидел ничего, только большие и испуганные глаза маленькой девочки.
— А-а, — неожиданно простонала больная. Она подняла правую руку и прощупала воздух вокруг себя. — Боль… ушла. Я… в раю…
— Мама! — вскрикнула девочка, сильнее вцепившись в руку Греты, но та, похоже, не чувствовала ее прикосновений. Тактильные ощущения ушли, вместе со способностью чувствовать боль.
— Берта? — Она услышала голос и сильно смутилась. — Дочь моя, я слышу тебя! Но почему ты здесь?
— Мы не в раю, мама, мы дома. Понимаешь… дома.
— Но тут так хорошо! — восторгалась она. — И мне совсем не больно! Голова такая легкая, все тело словно пушинка, я могу оторваться от земли и полететь.
— Мама… Мама… — шептала Берта.
Впервые за эту тяжелую, мрачную ночь девочка не сдержалась. Она прижалась к маминой ладони лицом и зарыдала. Слезы градом текли из больших зеленых глаз, но мать не осознавала этого, мозг поврежден был слишком сильно. Она бредила, радовалась, что-то шептала и, не переставая, водила по воздуху рукою, словно рисовала какие-то знаки.
Мне было невыносимо тяжело смотреть на происходящее. Я старался держаться уверенно, смело, но душу мою словно разрывали на части острыми щипцами, ее словно прижигали каленым железом, забивали в нее ржавые гвозди. Я не мог подойти к девочке, не мог обнять, успокоить, я не мог никак избавить ее от переживаний, не мог исцелить от горя, не мог ничего исправить. Тот, кого называют демоном-разрушителем Вельзевулом, просто не мог ничего поделать.
Поэтому я просто опустился на пол, прижался к стене, сжал кулаки, стиснул зубы и терпел. Для того, чтобы бедная девочка не чувствовала себя одинокой.
На рассвете Грета умерла.
Повезло или нет, но Берта уснула незадолго до этого. Девочка, видимо, не спала несколько дней, и измученный организм просто не выдержал сильного напряжения. Долго я не раздумывал над своими действиями, вероятно, я даже вообще не раздумывал, просто взял девочку на руки и вышел во двор.
Мне хотелось сровнять с землей весь дом, уничтожить его, превратить в могилу, даже без надгробия. Оставить на этом месте огромную воронку. Взорвать, сжечь, чтобы ничего не осталось, чтобы Берта никогда больше не узнала это место, не вернулась сюда даже в воспоминаниях.
Но я это не сделал, боялся разбудить девочку.
Я вообще с трудом понимал, что происходит у меня внутри.
Зато сколько данных получил Эфир. Ведь он познавал окружающий мир через мои реакции. Злость, ненависть, страх, смех, сочувствие, радость, — ему было интересно познавать чувства, рождающиеся в человеческом разуме. И чем насыщенней и ярче они были, тем яснее он их понимал. Мне казалось, что он даже рад был тому, что я ввязался в эту историю.
В дом я вошел почти беззвучно, только жалко скрипнули петли входной двери, которую намеренно не заперли на засов. Внутри я тоже не произнес ни слова, но почему-то все, и хозяйка, и гости мгновенно проснулись и уставились на меня.
Старуха растерянно перекрестилась. Герман притих, едва не подавившись полезшим на язык возражением. Лилия сперва тоже оцепенела, но сообразила быстрее мага, принявшись натягивать сапожки.
Собрались молча, почти бесшумно. Без препирательств, без лишних вопросов. Я позволил себе сказать только одну фразу, перед самым уходом, обернувшись на пороге:
— Похороните ее.
Старуха должна была меня понять, непременно.
— Все! Я больше не могу! — Герман бросил сумку и сел на придорожный камень, который он, видимо, присмотрел и не смог обойти. — Делайте что пожелаете, а я дальше не пойду!
Я остановился и неожиданно опомнился. Осознал, насколько было бессмысленно бегство. Казалось, до этого момента я был сам не свой. Словно неведомая сила подгоняла меня, торопила, запугивала, завывая то над правым ухом, то над левым, а я послушно шел вперед, поддаваясь этому странному наваждению.