В течение почти двух часов участники совещания почти слово в слово повторяли свои старые аргументы. После того, как адмирал Тойода закончил, медленно и торжественно поднялся премьер-министр адмирал Судзуки. Казалось, старый адмирал, наконец, выскажет все, что за последнее время накопилось у него в душе.
— Мы дискуссируем этот вопрос уже в течение многих часов, но так и не можем прийти к какому-либо решению, — заявил он. — Обстановка же очень серьезна, и ни одной минуты нельзя тратить напрасно. Хотя в нашей истории не было подобного прецедента, я с величайшим почтением прошу Императора объявить свою волю.
Судзуки повернулся к Императору и спросил: должна ли Япония принять Потсдамскую Декларацию без всяких оговорок или выдвинуть условия, на которых настаивает армия?
Бессознательно Судзуки отошел от своего места и сделал несколько шагов по направлению к трону. Это было чудовищное нарушение всех традиций и придворного этикета.
— Господин, премьер-министр! — в ужасе закричал генерал Анами, но Судзуки, казалось, не слышал его. Подойдя к основанию подиума, на котором находился Император, адмирал попросил премьера сесть на место. Старик не расслышал слов и приложил руку к уху. Император вторично попросил адмирала вернуться на свое место.
Как только премьер сел обратно в свое кресло, Император поднялся с трона. Его обычно ничего не выражающий голос на этот раз звучал очень напряженно:
— Я серьезно обдумал обстановку, сложившуюся внутри страны и в мире, — заявил Его Величество, — и пришел к заключению, что продолжение войны ведет к уничтожению нашей нации и продолжению кровопролития в мире.
Все слушали, молча, склонив головы.
— У меня больше нет сил видеть дальнейшие страдания моего ни в чем неповинного народа, — продолжал Император. — Окончание войны является единственным способом восстановить мир во всем мире и облегчить страшные страдания нации.
Голос Императора дрогнул. Он прервал свою речь и рукой в белой перчатке пытался протереть свои очки, залитые слезами.
Глядя на это, Сакомицу почувствовал, что слезы хлынули у него из глаз. Участники совещания также уже не сидели тихо и почтительно на своих местах, внимая речи Императора. Некоторые вскочили на ноги, многие открыто плакали, не стыдясь своих слез.
Императору удалось взять себя в руки. Сакомицу хотел крикнуть: «Мы все уже поняли волю Его Величества. Его Величеству незачем произносить лишние слова,» но Император заговорил снова. Его голос дрожал от волнения.
— С великой болью, — сказал он, — я думаю о тех, кто так верно служил мне, о солдатах и моряках, убитых и искалеченных в бесконечных боях, об их семьях, потерявших все свои имущество и саму жизнь в страшных воздушных налетах. Нечего и говорить, что для меня нестерпимо видеть и то, как те, кто так преданно служил мне, будут теперь наказаны как поджигатели войны. Но настало время, когда мы должны стерпеть нестерпимое. Когда я вспоминаю чувства моего деда Императора Мэйдзи во время Тройственной интервенции (России, Германии и Франции в 1895 году), то, глотая слезы, даю свою санкцию на принятие Прокламации Союзников в том виде, как она была изложена министром иностранных дел.
Император закончил свое выступление.
Судзуки и все остальные поднялись со своих мест.
— С величайшим почтением мы выслушали милостивые слова Вашего Величества, — низко поклонился премьер-министр.
Император хотел что-то ответить, но спазм перехватил ему горло и он только кивнул. Медленно, согнувшись, как бы неся нестерпимую ношу, Император покинул помещение.
— Воля Его Величества, — заявил адмирал Судзуки, — теперь должна стать единодушным решением совещания.
Воля Императора никогда не подлежала обсуждению.
Все одиннадцать участников совещания, еще не пришедшие в себя от шока, вызванного речью Императора, послушно поставили свои подписи под документом, принимающим Потсдамскую Декларацию с единственной оговоркой о том, что Союзники гарантируют неприкосновенность Императора и законность его власти.
10 августа в Токио было жарко и душно. В бомбоубежище Военного министерства более пятидесяти высших офицеров ожидали прибытия генерала Анами.
Всех их срочно вызвали сюда, не объяснив причин, что вызвало волну слухов и всевозможных предположений. Собирается ли военный министр объявить о слиянии армии и флота в одну боевую организацию? Или он собирается рассказать что-либо новое об атомной бомбе? Или о подробностях ночного совещания в присутствии Его Величества?
В 09:30 генерал Анами в сопровождении двух своих адъютантов, пройдя тоннель, связывающий здание Военного министерства с бомбоубежищем, появился перед собравшимися в подземном бункере. Министр поднялся на невысокую платформу и, не теряя времени, объявил офицерам, сгрудившимся вокруг него, что прошедшей ночью на совещании в присутствии Императора было принято решение принять Потсдамскую Декларацию.
Несколько человек крикнули: «Нет!»
Анами поднял руку, призывая к спокойствию.
— Поскольку такова воля Его Величества, — заявил он, — сделать уже ничего нельзя.
Генерал попросил подчиненных не впадать в панику и сделать все возможное для поддержания порядка в армии с стране.
Кабинету министров еще предстояло решить, как опубликовать решение, принятое на ночном совещании. Насколько подробно это можно сделать и какие формулировки применить? Военные, естественно, были вообще против публикации решения, принятого Императором, считая, что это немедленно подорвет волю народа к сопротивлению и ввергнет страну в хаос. В итоге был достигнут некий компромисс: решили опубликовать весьма туманное заявление с тем, чтобы «помочь народу подготовиться к капитуляции». Заявление было составлено Правительственным Информационным бюро, которое возглавлял Кайнан Симамура.
В заявлении о капитуляции не говорилось ни слова. Напротив, в нем восхвалялись победы японского оружия, клеймилась новая американская бомба как «варварское и незаконное оружие» и говорилось о намерении противника вторгнуться на Японские острова. Единственный намек на решение, принятое Императором, содержался в последнем абзаце заявления, где говорилось, что для сохранения чести, достоинства и самого существования нации могут быть предприняты «беспрецедентные меры».
Что же касается инструкций, посланных из Генерального штаба в войска, то там вообще не было никаких намеков. Армии предписывалось продолжать «священную войну» до конца.
В официальном заявлении Военного министерства говорилось:
«Мы намерены сражаться до последнего, даже если нам придется жить в чистом поле, питаясь одной травой. Мы верим, что и в смерти есть жизнь. Это дух великого Нанко, который должен возродиться семь раз, чтобы продолжать сражаться за свою страну. Это несокрушимый дух Токимуне, который отказался от власти, чтобы не отвлекаться от разгрома монгольских орд».
Эти заявления, разосланные почти одновременно по редакциям ведущих газет и радиостанций, вынудили министра иностранных дел Того предпринять быстрые и решительные меры. Можно было не сомневаться, что заявление, утвержденные генералом Анами, приведет Союзников к убеждению, что Япония приняла решение продолжать войну. Официальная японская нота, информирующая Союзников о готовности Японии капитулировать, должна была еще в течение нескольких часов пробиваться по медленно-бюрократическим дипломатическим каналам. За эти несколько часов на Японию вполне могла быть сброшена третья атомная бомба.
А что, если послать это сообщение немедленно под видом сводки новостей?
Однако, на всех каналах новостей существовала военная цензура, которая могла подобную «новость» не пропустить. Чтобы этого избежать, было решено передать сообщение азбукой Морзе на английском языке. Есть надежда, что к тому времени, когда цензоры переведут это сообщение, будет уже поздно.
Сайдзи Хасегава, редактор международных новостей агентства «Домей», согласился принять участие в этом весьма рискованном предприятии. Примерно в 20:00 он передал сообщение о принятии Потсдамской декларации сначала на Соединенные Штаты, а затем — на Европу. Он молился, чтобы эти радиограммы были приняты.
Примерно в то же время на улицах Токио взорвалось несколько ручных гранат. Армейские диссиденты, как всегда состоявшие из молодых, повышенно эмоциональных офицеров, до которых дошла информация о готовности правительства капитулировать, пытались начать очередной путч. Они надеялись, что их действия приведут к введению в столице чрезвычайного положения, в условиях которого на Императора можно будет оказать соответствующее давление и заставить изменить Высочайшее мнение относительно окончания войны. Но никто в столице, измученной ежедневными ковровыми бомбежками, не обратил внимания на эти жалкие взрывы.
Над Нагасаки какой-то неизвестный самолет разбросил листовки, предупреждая о новой атомной бомбардировке и призывая всех жителей покинуть город.
На другом краю земли, в Вашингтоне, еще только занималось утро 10 августа. В 07:33 радиограмма Хасегавы, переданная азбукой Морзе и, к счастью, пропущенная цензорами, была принята американской службой радиоперехвата. Президент Трумэн немедленно вызвал к себе в кабинет адмирала Леги, госсекретаря Бирнса, военного министра Стимсона и министра ВВС Форрестола, ознакомив их с текстом перехваченного сообщения. Поскольку радиограмма пришла из неофициального источника, президент спросил присутствующих: должен ли он считать, что Япония приняла Потсдамскую Прокламацию?
Если так, нужно ли соглашаться на сохранение в Японии власти Императора? В течение долгого времени такие видные американские политики, как Гарри Гопкинс, Арчибальд Маклейш и Дин Ачесон, убеждали президента не делать этого. С императорской властью в Японии должно быть покончено.
Но трое из четырех вызванных сегодня к президенту министров придерживались другой точки зрения. Стимсон считал, что вопрос сохранения Императора на троне является чисто практическим. Он указал, что союзникам будет необходима помощь Хирохито, чтобы на деле осуществить капитуляцию японских вооруженных сил, разбросанных на огромных, удаленных друг от друга территориях. Речь шла об обширных районах Китая, о десятках островов Тихого океана, еще удерживаемых японцами, об Индонезии и прочих территориях голландской Ост-Индии. В противном случае их придется