– Работа энергонакопителей идет в штатном режиме, – информирует меня «Наташа». Теперь я отчетливо слышу в ее словах усталую улыбку хорошо потрудившегося человека. Смешно – все летуны втайне уверены, что их «Наташа» не такая, как у других, и у нее действительно существуют интонации, полутона и, чем черт не шутит, разум.
Мой приятель, хороший парень Колька Шаповалов, считал, что голос «Наташи» – это глас вселенского разума. Колька разбился во время испытательного полета на стратоплане под реестровым номером 777. Колька верил в удачу…
А Сохатый верил в себя и еще во что-то, чему нет названия. Возможно, в молодости он верил и в науку, но когда тебе девяносто шесть, наука становится всего лишь инструментом, штангенциркулем для измерения неизмеримого.
Я же… Я, наверное, не верю вообще ни во что. Поэтому вопрос про Бога, заданный Сохатым тогда, на кухне, показался мне простым и даже бессмысленным.
– Ну и дурак! – усмехнулся Сохатый, выслушав мое поспешное: «Нет, не верю». – Космо-онавт обязан верить в Бо-ога. Иначе он его не узнает, ко-огда встретит…
Мы и вправду просидели всю ночь, до рассвета. Сохатый раскладывал на столешнице пожелтевшие листки из своей древней папки и, по-стариковски щурясь, зачитывал наиболее интересные, по его мнению, места. Временами мне казалось, что я уснул и вижу сон. Назвать выкладки седого академика бредом мне мешала вежливость. Но назвать их как-то иначе не давал здравый смысл.
Неожиданно Сохатый прервался и уставился на меня своими небесными глазами, точно хотел разглядеть что-то очень маленькое и незаметное.
– Ты во-от думаешь – вы-ыжил дед из ума, да? – прохрипел он и коротко хехекнул. – Нет, Са-аша, тут то-оньше. Но в одном ты прав: годы – мо-оя беда. Ты мне нужен. Не обижайся, но, кро-оме тебя, никто не согласится. Ты – неуда-ачник, Са-аша. Это гла-авное.
Потом, впоследствии, он часто повторял это: «Не обижайся». Наверное, в душе ему было неловко. Наверное, он переживал. Но надо отдать должное его характеру – со мной Сохатый был честен и откровенен. Он мог использовать меня втемную, мог! Но с самого начала, с той самой кухонно-коньячной ночи, я был посвящен во все его планы.
Обижался ли я?
Да. Обижался, и сильно.
Черт возьми, когда тебе прямо говорят, что ты идеальная подопытная мартышка для проверки бредовой теории, построенной на сплошной мистике и эмпирике, трудно не обидеться. Но я загонял свою обиду вглубь, в самые недра, в бездны, в пропасти, в ад, в ледяное озеро Коцит, потому что всякий раз говорил себе: «Это твой волшебный, последний и единственный шанс, Санек. Другого уже не будет. Никогда».
Знаю – Сохатый это понимал, мало того, я для него тоже был последним и единственным шансом.
Он нашел меня на «развалах» отдела кадров, нашел, точно следуя своей теории. Занятно. У него было три десятка параметров, по которым он подыскивал «идеального» пилота, который НЕ МОГ НЕ ВЕРНУТЬСЯ.
И я подошел по каждому из них.
Ближайшая ко мне кандидатура отставала от меня на восемь позиций. По числу витков, которые мне следовало намотать вокруг Марса.
Потом, когда проект, что называется, «пошел», я много думал о превратностях судьбы. Однажды даже спросил Сохатого:
– Виктор Николаевич, а если бы меня не существовало? Или если бы в картотеке вам не попалось мое дело?
– Тогда я бы еще покоптил с го-одок – и на Ва-аганьково, – спокойно прохрипел он в ответ и снова вытаращился в монитор, по неистребимой привычке напевая себе под нос песню из другой эпохи и другого мира:
А путь наш далек и долог,
И нельзя повернуть назад…
Несколько раз вечерами Сохатый вызывал меня в конференц-зал. Наверное, хотел внушить мне уверенность, «дать установку», поддержать психологически.
Я сидел в полумраке за овальным столом, а он расхаживал своей шаркающей походкой у огромного дисплея, «крутил кино» и хрипел пояснения.
С экрана на меня глядели люди, запечатленные в мраморе и бронзе, изображенные на гравюрах, рисунках, фотографиях. Про некоторых я знал, о большинстве слышал впервые.
Все они, по точному выражению Сохатого, были обреченными победителями, победителями-самоубийцами. Герои, первопроходцы, рыцари без страха и упрека, ведомые вперед жаждой славы и непомерным честолюбием. Молодые и сильные, опытные и мудрые, они мечтали оставить след на земле и в истории. И всех их, от Ермака, Василия и Татьяны Прончищевых, Фернана Магеллана, Генри Гудзона, Роберта Кука, Витуса Беринга, Георгия Седова – и до Роберта Скотта, Рауля Амундсена, Валерия Чкалова, Сигизмунда Леваневского, того же Владимира Комарова, объединяло одно – они погибли. Погибли, потому что шли на неизвестность с открытым забралом, штурмовали бастионы своей мечты по всем правилам. Они очень хотели победить, тщательно готовились, но «хотеть» вовсе не всегда значит «мочь». Им нужна была победа ради самой победы. А с точки зрения Лосева должно быть иначе.
– Ты знаешь, Са-аша, почему в наших сказках Иванушка-дурачо-ок всегда получает Василису Прекрасную и по-олцарства? – хрипел Сохатый. – Почему Змея Го-орыныча рубил на куски он, а не всякие богатыри и рыцари? Потому что Иванушка – неучтенный фа-актор. Система «герой-антигерой» отражает противостояние черного и белого. В природе такое напряжение обычно приво-одит к аннигиляции. К тотальному уничтожению причины во-озмущений. Приро-ода не любит революций. Ей только эволюцию подавай. А Иванушка – он весь в кра-апинку. И именно по-оэтому система дает сбой. Ко-онечно, и ему приходилось несла-адко. И до «живо-ой воды» порой доходило. Но это тоже обязательный фа-актор. Неудачи, которые можно прео-одолеть, – чтобы не случилось неудачи крупной, фата-альной…
Я кивал – и ничему не верил. Хотя Иванушка-дурачок – это все же лучше, чем просто дурачок, доверившийся бронтозавру домобильной эпохи…
Впрочем, база, подведенная Сохатым под его теорию, на самом деле была мощной, как контрфорсы замка Каркассон.
Чего там только не было – и Survivorship bias, именуемый еще «Систематической ошибкой выживших», и «Антропный принцип», и «Черный лебедь» Нассима Талеба, разумеется, вывернутый Сохатым наизнанку и ставший уже его, лосевским «Черным лебедем».
– Люди ведь жи-или тысячи лет и по-онятия не имели, что черные лебеди су-уществуют, – Сохатый улыбался резиновыми губами, словно карнавальная маска. – А потом, в се-емнадцатом веке, го-олландский флибустьер Вильям де Вламинк увидел их на реке Суон. Знаешь, где это? В За-ападной Австралии. Тогда Австралия на-азывалась «Терра инкогнита», неведомая земля. Пла-авание к ней было равносильно полету к другой пла-анете…
И Сохатый пускался в длинные рассуждения о том, что «черными лебедями» являлись многие научные открытия и ключевые события в истории. Их никто не сумел предсказать и предвидеть. Напротив, все были уверены, что ничего подобного не случится и не произойдет.
– Мы до-олжны были про-оиграть войну, – Сохатый тряс головой, по привычке шарил пятнистыми от старости пальцами у рта, хотя давным-давно бросил курить. – И ника-акого Интернета то-оже не должно было быть. А ра-азвал Союза? «Черный лебедь» в чи-истом виде! Или Приштина – по-омнишь?
Я кивал, улыбался, а внутри, где-то там, за ребрами, куда средневековые схоласты помещали душу, трепыхался ледяной шипастый шарик…
– Девяносто про-оцентов вложений – до-остаточная доля, чтобы ожидать успе-ешного результата, – втолковывал мне Сохатый, почему-то указывая на окно, за которым февральский снег косо заштриховывал пространство. – Это ста-авка на верняк. «Титаник», да? Самый безопасный корабль в мире. Непо-отопляемый! Отсечная система. И вдруг… Ко-ороче, Са-аша, – все просто. Они начинали с во-одонепроницаемых отсеков. Мы на-ачнем с айсберга, по-онял? Систему можно по-обедить только антисистемой. Бо-оишься?
– Боюсь, – честно признался я.
– Пра-авильно! – Сохатый одышливо засмеялся, смех перешел в кашель, и мне пришлось бежать за водой – старик едва не потерял сознание.
– Не боятся, – со свистом втягивая воздух, просипел Сохатый, ухватившись за край стола, – только идиоты. И отличники. Уверенность – это хо-орошо, когда ты бежишь кросс по гаревой дорожке. А на минном по-оле уверенный… он погибнет первым. Ула-авливаешь мысль?
…Однажды метельным февральским вечером Сохатый не стал включать дисплей. Он сел напротив, как когда-то на моей кухне, и сказал:
– Сергей Па-алыч ведь не зря Юрку отправил. Там такие фигуры были… Ну, ты зна-аешь, слыхал – Титов, Береговой, Попович, Николаев, Быковский, Волынов… Орлы! А по-олетел этот паренек из-под Гжатска. Потому что – система, потому что – «черный лебедь»! Палыч его проинтуичил. Сердцем про-ощупал, а может, печенкой. У меня та-акой интуиции нет. Но я пятнадцать лет со-обирал материал… Материализм идет к чо-ортовой бабушке! И поэтому ты полетишь и вернешься, по-онял?
– А как же американцы, китайцы, европейцы? Они, выходит, с открытым забралом? – спросил я тогда.
Вместо ответа Сохатый достал из своей папки несколько измятых листов в прозрачном файле, сунул мне и молча вышел.
…Я помню их имена и биографии наизусть. Я не учил это специально. Я не обладаю феноменальной памятью. Просто есть вещи, которые человек запоминает даже помимо собственной воли.
«Орион-7» с тремя астронавтами на борту, 2019 год. Американцы очень торопились первыми достичь Марса. В спину им дышал Старый свет, где в конструкторских бюро Европейского космического агентства уже проектировались первые «дыроколы», которые позволяли «оказаться» около любого объекта Солнечной системы за считаные месяцы. Следовало лишь отойти подальше от Земли, «прыгнуть» в заданную точку пространства, накопить энергию и вернуться…
«Орион-7» промахнулся. Как, каким образом – это осталось загадкой, но последнее сообщение от командира первой марсианской экспедиции Говарда Стоккера в НАСА получили, когда «Орион-7» удалился от Марса на два с лишним миллиона километров. Сообщение было очень коротким: «Храни нас Господь».