Очевидно, что Морган Рэймен еще до собрания решил перевести пленников, поскольку сейчас они шли не в обратном направлении к тюрьме в подвале бывшего полицейского управления. Они двигались новыми коридорами и траншеями. Миновали две массивные железные двери с постами охраны, мимо подсобок и складов, мимо землянок, откуда воняло свинофермой, мимо очередных трущоб.
Николай угрюмо смотрел себе под ноги, ощущая облегчение оттого, что они покинули этот не имеющий никакого смысла спор совета Хоуп Сити. Споры. Кривляния. Крики. Нервы. Для чего они это делают? Чтобы просто занять себя? Наверное, так. Работами они, скорее всего себя не утруждают. Для этого есть эти убогие из трущоб, которые, наверное, отрабатывают свое пребывание в этом городе умершей надежды и лезут из кожи вон, чтобы отработать. Кладут все силы. Ничего не имеют и ни о чем уже не мечтают. Только подышать подольше. Встретить новый день, который в этих подземельях и от ночи-то не отличается. Просто просуществовать лишний день, час… миг… Какой глупой и бездарной была вся эта затея с походом на Аляску. Надо было так же доживать свой век в своих родных подвалах, а не слушать весь это бред и не морщиться от отвращения перед непониманием людей… И не губить товарищей в походе…
Новый подвал был очень просторным. Однако потолок был так же низок, как и всюду. В стенах много дверей. Свет тусклый. Горела всего одна из шести люминесцентных ламп. И та изредка начинала моргать. В дальнем конце помещения было расставлено много стульев и пластиковых тар для бутылок, которые видимо тоже играли роль табуреток. Среди стульев, в инвалидном кресле дремал ребенок.
Охранники завели пленных гостей в одну из дверей и удалились, закрыв ее за собой.
Это была небольшая комната. Три грубоватые дощатые кровати с расстеленными шкурами зверей. Диодные светильники под потолком.
— Уже не клетка. И то хорошо. Теплее здесь. — Хмыкнул Варяг осмотревшись.
— Зато там параша была, — Сквернослов откинулся на спинку своего кресла.
— Ага, которая воняла, — поморщился Яхонтов.
Николай вздохнул.
— Что же нам дальше-то делать теперь, а? Будем дальше прозябать здесь? А эти идиоты все спорят… Делают вид что они тут что-то значат. Что их решения что-то значат. Что они вообще способны принимать какие-то решения. А на деле все зависит от каких-то стражей? Что делать, Варяг?
— Ну, во-первых, не паниковать. Я этим людям конечно не доверяю. Равно как и они нам. Однако хорошо то, что есть тут хоть немного дружелюбно настроенные люди. Теперь нам главное дойти до этих стражей.
— И что? Стражи пропустят нас к ХАРПу? — Васнецов скептически покачал головой.
— Я и не думал что пропустят. Но, возможно, мы сможем оценить обстановку там. Разведать. Понять, как легче дойти до этой долины и покончить, наконец, с установкой. А эти американцы, что вызывались идти с нами, скорее всего, пойдут, для того чтобы держать нас под контролем. Этого тоже забывать нельзя. Я думаю, когда они прекратят горлопанством заниматься на своем совете, то придут сюда. Тут и обсудим.
— Ладно, — Николай без всякого энтузиазма кивнул, махнув рукой, и подошел к двери.
— Ты куда?
— Посмотрю, насколько сильно их охранники нас опекают.
Охранники сидели на стульях за большим деревянным ящиком и играли в покер, ставя на кон папиросы. Они лишь бросили на Николая взгляд и не мешали ему выйти из комнаты. В дальнем конце центральной залы стулья и пластиковые тары уже не пустовали. На них рассаживались дети, и седой горбатый старик с черной повязкой на глазах что-то им говорил. Васнецов неторопливо двинулся к ним. Ребенком в инвалидной коляске оказалась девочка лет десяти в мешковатой одежде. Одна ее нога почти вдвое короче другой. На голову повязан пестрый шелковый платок, из-под которого выбивались редкие и совершенно белые волосы. Она повернула голову, почувствовав приближение Николая и, уставилась на него белыми глазными яблоками без зрачков. От этого взгляда у Васнецова похолодела спина.
— Hi, — произнесла тоненьким голоском девочка и улыбнулась.
Николай перестал приближаться к детям и остановился, рассматривая их с дистанции всего нескольких шагов. Всего их было около двух десятков, и большая их часть несла на себе печать врожденных уродств. Невероятно широко расставленные большие, полуприкрытые глаза, не излучающие и малой толики сознания и разума. Застывшая на лице улыбка непропорционально большого беззубого рта. Крохотные руки с недоразвитыми пальцами. Заячьи губы и какая-то чешуя на лице…
Это было ужасное зрелище, которое весьма кстати дополнял уродливый старик с завязанными слепыми глазами. Николай попятился. Седая девочка с белыми глазами перестала улыбаться. Она лишь вздохнула и грустно произнесла:
— Bye.
Васнецов сделал несколько шагов, пятясь назад и, наткнулся спиной на что-то. Обернувшись, он увидел, что дорогу ему перегородил высокий бородатый рейнджер. Тот ухмылялся и толкнул Николая легонько в плече. Затем вытянул руку, указывая пальцем на детей и, что-то заговорил.
Васнецов не понимал ни слова. Но вдруг где-то в сознании он стал улавливать тот смысл, который хотел донести до его разума своим монологом этот американец. И не зная языка, он вдруг стал понимать все…
— Что, страшно на это смотреть, русский? А ты смотри! Смотри внимательно! Это вы сделали! Это из-за вас эти дети такие!
— Дети, — пробормотал Николай. — Дети такие… Из-за нас такие дети…
Васнецов мотал головой, принимая из глубин своего сознания понимание того, что говорил на своем языке американец.
— Дети значит… — Николай вдруг пристально посмотрел рейнджеру прямо в глаза. Ухмылка стерлась с лица охранника от этого взгляда. — Детей значит жалко?! — Воскликнул Васнецов и толкнул рейнджера в ответ ладонью по плечу. — А ты думаешь, что на моей родине досталась детям лучшая доля? И с кого мне теперь спросить? С тебя, американец? А может ты считаешь, что есть где-то на земле места, где бог миловал детей и они не рождаются уродами? И кто их сделал такими, а? Детей тебе жалко стало?! А раньше вы все, бараны, о чем думали, вашу мать!!! О чем вы, сука, раньше-то думали все, и ваши и наши и все на земле!!! Когда свою планету бурами наизнанку выворачивали, о чем думали?! Когда насиловали ее скважинами нефтяными да газовыми, о чем думали!!! Когда вытряхивали из планеты все недра, так словно последний день на ней живете, о чем думали!!! Когда в моря и реки отходы сливали без зазрения совести!!! О чем вы думали, когда ковали ракеты и танки!!! Когда планировали войны и спецоперации ВЫ ВСЕ ТВАРИ, О ЧЕМ ДУМАЛИ!!! Вы думали о том, какими дети у вас родятся, когда вокруг них копоть и смрад?! Вы думали о детях, когда гены свои поражали табаком и спиртом, наркотой и скотством?! А вы думали о том, что если при всем при этом вы не выскребете своих детей в канализацию на докторском столе, и они все-таки родятся, то какими вы их вырастите?! Подобными ВАМ?! А какую землю вы им оставите, после того погрома, который учинили с его природой!!! Думали?!!! А теперь детей жалко стало, свинья!!! Опомнились, да?!!!
Из комнаты выскочил Варяг. Он миновал недоуменно глядящих на разбушевавшегося Николая охранников и схватил его за плечи.
— Ты чего опять натворил?! — воскликнул он.
— Чего я натворил?! Я?! Это вы все что натворили?! Это мой мир! Вы мне его таким оставили в наследство! Только мне повезло родиться чуть раньше, и я не стал уродом с двумя головами! Вот ты в рейдах своих много нормальных детей видел?! А? Да большинство такие же! Новое поколение ядерной зимы! А наш век закончится и что им делать без нас, если мы этот мир спасем, а?!
— Да что на тебя нашло? Что за бес вселился?
— Людоед! Людоед вселился! Отвали! — Васнецов оттолкнул Яхонтова и направился обратно в комнату.
— Черта с два Людоед стал бы себя так вести, — проворчал Варяг, идя следом.
— А я веду себя именно так.
Он вернулся в комнату и завалился на кровать, зарывшись в звериную шкуру.
66. The Great Inquisitor
Топот армейских ботинок слышался повсюду. Они бежали подгоняемые воем сирены. Из двери душевой выскочил раздетый и мокрый метис Сантана.
— Командир, что случилось?! — крикнул он, прыгая на одной ноге, натягивая на вторую тапок и придерживая промокшее полотенце, обмотанное вокруг бедер.
Бегущий, как и все майор Джон Тиббетс бросил на него мимолетный взгляд и притормозил.
— Лейтенант! Ты почему в душе во время смены?! — рявкнул он.
— Так мы с четвертым звеном же играли! Я вспотел и провонял, как чертов скунс! Что случилось, командир?!
— Тревога, ты что не слышишь?! Бегом в самолет!!!
Пронзительные повизгивания сирены вдруг сменились непрерывным нарастающим воем. Многие из бегущих стали останавливаться и смотреть на ревущие динамики, надеясь, что это какая-то ошибка.
— Красный код!!! — завопил кто-то.
Этот вопль вывел многих из ступора, и они бросились еще быстрее по своим штатным местам.
— Санта Мария, да что же это! — в ужасе закричал Сантана и бросился за своим комбинезоном.
На улице царила нездоровая суета. Сирена выла над аэродромом, усиливаемая эхом и большими громкоговорителями.
— Внимание! Это не учебная тревога! Повторяю! Это не учебная тревога! — кричал до хрипоты из громкоговорителя голос дежурного диспетчера.
Уже стемнело. Всюду горели огни. В стороне трещали лопасти взлетающих вертолетов. Со стоянки срывались электрокары, везущие экипажи самолетов к дальним стоянкам. Если звучит сигнал «Красный код», значит, в небо должно подняться все что летает. Но такого на памяти Джона Тиббетса еще не было. Слева взревели форсажем двигатели очередной пары Ф-22, рвущихся в небо.
Майор подбежал к электрокару с номером его самолета. Его экипаж уже рассаживался.
— А где Сантана, сэр? — крикнул Мак Милан, чьи рыжие волосы были подстрижены под ирокез.
— Подождите меня! — кричал выскочивший из здания лейтенант Сантана, на ходу застегивающий свой комбинезон и, рискуя упасть, наступив на болтающиеся не завязанные шнурки своих ботинок.