«Поняли ли у нас, что это за “шпионское оборудование” на самом деле? Догадались ли скопировать конфискованные материалы исследований? Привлекли ли наш институт к работе над ними?»
Любарский временами продолжал по привычке употреблять в переписке с бывшим коллегой слова «наше» и «у нас», когда имел в виду свой институт, Москву, Россию.
…
На этот раз Хокинс был не один. На встрече присутствовал сам полковник Делакрузо. Ситуация, видимо, была серьёзная, если генеральный советник NGA счёл возможным раскрыться. Но он больше молчал. Хокинс, похоже, чувствовал себя на коне. Теперь он выставлял условия.
– Нам поручено довести до вас информацию, – веско говорил он Любарскому, – что Президент поручит Государственному департаменту вступить в переговоры с русскими относительно освобождения ваших сотрудников и возвращения их научного оборудования и материалов их научных исследований. Но при одном важнейшем условии. Вы принимаете моё предложение, сделанное во время нашей предыдущей встречи.
– Неужели наша работа стала так важна Президенту, что её наличие или отсутствие может повлиять даже на его внешнеполитическую позицию?
– Нынешнее сползание к глобальной природной катастрофе обострило всегда существовавшие противоречия между государством и крупными корпорациями. Они превратились, по сути, в подспудно тлеющую войну. На войне не бывает третьей, непричастной стороны. Сейчас вы, Любарский, фактически находитесь на стороне, являющейся противником нашего государства. Мало того, что вы непосредственно работаете на одну из корпораций, вы свободно распространяете информацию, которая может быть использована во вред национальным интересам. Естественно, что в такой ситуации правительство очень желает, чтобы вы перешли на его сторону.
– Доктор Хокинс, ведь вы же учёный! Какими категориями вы сейчас рассуждаете: «война», «стóроны»! Где же принципы научной этики, свободы информации?
– В первую очередь я – гражданин этой страны, не говоря уж о том, что я непосредственно работаю в одной из федеральных спецслужб.
– Ну хорошо, а каковы гарантии, что правительство действительно начнёт переговоры об освобождении моих коллег, если я приму ваше предложение?
– Гарантии самые простые, – вступил в разговор полковник, – правительство заинтересовано, чтобы ваши арестованные нынче коллеги присоединились к вам в работе на него. Разумеется, на добровольных началах. Им будет сделано соответствующее предложение после их освобождения. Но такое предложение будет звучать весомо только в том случае, если вы уже будете работать у нас. Вы, конечно, понимаете, что гарантий самого освобождения мы дать не можем. Многое зависит от позиции вашего правительства…
– Там не моё правительство, – пробормотал Любарский, – я всегда голосовал против него.
– …Но мы можем обещать, что наше правительство приложит все возможные усилия на переговорах, чтобы добиться возвращения как арестованных граждан США и их иностранных коллег, так и материалов их научных исследований.
Любарский удручённо молчал.
– Кроме того, я могу сообщить одну малоприятную для вас вещь, – продолжил полковник Делакрузо. – Как вы, должно быть, уже знаете, в вашей стране вас обвиняют в государственной измене. Нам стало известно, что в случае переговоров русские готовы освободить ваших арестованных. Но при одном условии – вашей экстрадиции. Государственный департамент пока колеблется, но, несмотря на все представления Директора национальной разведки Президенту, может в конце концов начать переговоры на этом условии. Он решит, что освобождение полутора десятков граждан США и союзных стран в обмен на вашу выдачу – это вполне приемлемая цена. Ведь вы пока не гражданин Соединённых Штатов. Понятное дело, мы всячески заинтересованы в вас, но правительство может, в конце концов, уступить давлению общественного мнения в этом вопросе. Если же вы сами предпочтёте личную жертву освобождению ваших коллег, то учтите, что это не самый лучший выход для человечества, о котором вы так печётесь. Здесь вы можете по-прежнему приносить ему пользу, даже работая на государство, там – вряд ли. Решать вам.
– Сколько времени у меня на ответ? – промолвил, наконец, Любарский после минутного молчания.
– Как и прежде, мы не торопим вас, – сказал полковник, – но вы сами прекрасно понимаете, что в этой ситуации, как, впрочем, и в любой другой – чем раньше, тем лучше.
Вернувшись в Баффало, Любарский первым делом кинулся к компьютеру и зашёл в специальную почтовую программу. В кейсе лежало ответное письмо от Кириллова:
«Не знаю, кто там чего понял или нет, но наш институт ни к каким новым работам не привлекался. Никакие конфискованные материалы не поступили ни в наше распоряжение, ни, насколько мне известно, в распоряжение других профильных институтов».
Как и двумя с половиной месяцами ранее, Любарский созвал совещание всех сотрудников Лаборатории. Отсутствовали только Джоли и Уиган, совершавшие исследовательский полёт на самолёте-лаборатории. Им, правда, тут же послали сообщение о предмете обсуждения и о том, что обстоятельства изменились. Они ответили, что заранее выражают солидарность с решением большинства коллег, каким бы оно ни было.
Любарский поведал обо всём и заключил тем, что вынужден принять сделанное ему предложение.
– Поскольку никаких условий по количеству приведённых с собой сотрудников мне поставлено не было, я ухожу работать туда один и буду набирать новую команду. Я готов работать там даже с такой командой сотрудников, которую мне навяжут. А вы принесёте больше пользы, оставаясь здесь.
Вопреки его опасениям, все сотрудники Лаборатории выразили желание продолжать работать вместе с ним, где бы то ни было. Любарскому не удавалось их отговорить. Приходилось подчиниться общему решению. Тем не менее, Любарский отдал распоряжения:
– Мистер Вайнштейн, я не просто настоятельно советую, но и, как руководитель, напоследок поручаю вам оставаться здесь и сделать так, чтобы Лаборатория продолжала прежнюю работу. Реализуем вашу схему, предложенную на предыдущем обсуждении. С вами остаются также Грейвзенд, Саутфорд, Мидлфорд, Белосельцев и те наши коллеги, которые в самолёте. Если, конечно, у вас, коллеги, которых я назвал, нет очень веских возражений против того, чтобы здесь оставаться. По возвращении наших ныне арестованных коллег вы постараетесь убедить их, чтобы они также остались работать здесь, если меня не обманули, и у них останется возможность выбора. Всё, Рубикон перейдён, возвращаться к этому вопросу больше не будем.
Любарский чувствовал, что дико устал морально. Он вышел на несколько минут постоять на пороге здания, вдохнуть свежего воздуха.
За ним последовал Курт Вальдек. Он встал рядом с Любарским и произнёс:
– Знаешь, Вальдемар, я неоднократно думал о том, что сейчас наступает такое время, когда нам придётся перетерпеть многое из того, что совсем недавно казалось немыслимым. Казалось, что в нашем мире такое больше не может повториться. Но увы, всякое возможно, и будущее скрыто от нас. Мы пытаемся предсказать состояние недр Земли, и это у нас иногда получается, но насколько же хуже мы можем предсказать себе состояние общества! Кто мог предсказать приход к власти Гитлера за десять лет, когда этот тип собирал только горстку фанатиков и маргиналов в пивной, а все над ним смеялись?!
Вальдек помолчал и продолжил:
– Я, может, нескладно выражаюсь, но иногда кажется, что мне ещё предстоит искупить грехи моих предков. Мой дед при Гитлере был убеждённым национал-социалистом, крепко стоял против ваших под Бреслау. Это была крепость, вермахт оборонял её несколько месяцев, сдал только перед окончательной капитуляцией. Дед попал в русский плен, отсидел в сибирском лагере восемь лет. Он сам очень редко об этом рассказывал, но я понял, что он пересмотрел многие свои прежние взгляды на жизнь и вернулся на родину совершенно другим человеком. Испытания, если не убивают человека совсем, могут изменить его к лучшему.
Любарский усмехнулся.
– Насчёт стойкости или грехов предков мне похвастаться нечем, – сказал он. – Мой дед родом из Западной Белоруссии. В сентябре 1939 года он дезертировал из польской армии – не хотел попасть в плен. Накануне вторжения Гитлера в Советский Союз его, как поляка, и его семью арестовали органы НКВД. Жену с грудным ребёнком – моим будущим отцом – сослали в Казахстан, а деда отправили в ГУЛАГ. Когда Гитлер подходил к Москве, из заключённых создали роту смертников, в которую попал и мой дед, и направили на фронт. Где-то в первых боях она и полегла.
Вальдек сжал плечо Любарскому.
– Krieg ist schrecklich. Totalitäre Regierungen sind schrecklich. Wenn totalitäre Regierungen führen Krieg ist das schrecklichste99.
И добавил уже по-английски:
–
Вместе мы выстоим, Вальдемар.
Любарский улыбнулся, тоже дружески сжал плечо Вальдемару и вернулся в помещение. Со своего компьютера он первым делом направил письмо Кириллову:
«Постоянно капай на мозги руководству, где и как можешь, чтобы оно попросило доступ к этим материалам, скопировало и передало вам на изучение! Стучи во все двери, звони во все колокола, кричи на всех перекрёстках! Я не знаю, что конкретно ты лично можешь сделать, что тебе посоветовать, но это жизненно важно для всех вас, для России, для её людей! Тем более, что у меня есть сведения, что скоро эти материалы вернут в Штаты. А я, весьма возможно, также очень скоро буду ограничен в свободе распространения необходимой вам информации».
Откинувшись на спинку кресла, Любарский достал смартфон и отправил Хокинсу сообщение через одно из приложений:
«Я принимаю ваше предложение, доктор Хокинс».
Глава шестая. Тремор Земли
Австралия – спокойный континент. Хотя и здесь бывают свои стихийные бедствия: лесные пожары, наводнения. Но они происходят каждый год в определённое время, как смена сезонов. Землетрясения в Австралии тоже случаются, но опустошительных не было ни разу. Здесь нет районов современного горообразования, а уж вулканов нет и подавно. Так что австралийцы, сочувствуя жертвам последних катастрофических землетрясений в других районах Земли, считали себя застрахованными от подобных бедствий. Мало ли что там напророчат иностранные учёные! У них же там – в Европе, Северной Америке, Японии – вообще всё неправильно! Все они там антиподы и ходят, как известно, вверх ногами!