в ближайшие шесть месяцев англичане не смогут послать никаких сил в помощь России, и дал понять, что здесь не надо давить на британскую сторону.
Взглянем неполемично на ситуацию, в какой пребывала Англия во второй половине 1941 года. Соединенные Штаты держат Британию на плаву, «арсенал демократии» – не метафора, он работает. Но самое большее, что англичане одни, без США как военного союзника, в состоянии сделать, – это обороняться. Для наступательных операций не скоплено ни сил, позволяющих взять верх не уменьем, так числом, ни веры в себя. Нового поражения Англия и ее империя не переживут. Избежать этого крушения важнее, чем предотвратить поражение СССР. Поэтому не должно присягать задаче срыва «Барбароссы» во что бы то ни стало.
Англии нельзя становиться заложницей исхода битв на Восточном фронте. Правильнее держаться на дистанции и думать категориями пост-«Барбароссы», может быть и болезненными для Москвы.
Уступая настояниям советской стороны, У. Черчилль дал в конце концов добро на подписание (12 июля 1941 года) соглашения между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии. Статья 2 фиксировала обязательство, что «в продолжение этой войны они (стороны) не будут ни вести переговоры, ни заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия»[500]. Точки над «i» проставлены – борьба до конца. И до победного тоже?
Но в сентябре-ноябре горизонт заволокло туманом. Сталин усомнился в наличии подобающей искренности во взаимных отношениях и потребовал договорного оформления обязательств о взаимопомощи и достижения согласия о целях войны и о планах организации мира после нее. Советское правительство располагало документами, из которых напрашивалось заключение: активизировались не только немецкие зондажи под сурдинку замирения, но и повысился интерес Лондона к нам.
В начале сентября премьер заявил военному кабинету: «Возможность сепаратного мира не может быть полностью исключена». Перед этим он направил письмо Г. Гопкинсу, которое в Белом доме было понято как намек на сползание к сепаратному урегулированию с рейхом. Затем то же самое Черчилль преподнес Рузвельту[501].
Президент Швейцарии Э. Уеттер и министр иностранных дел конфедерации М. Пиле-Гола, президент Турции И. Инёню и статс-секретарь турецкого МИДа Н. Менеменджиоглу, Ватикан, правительство Виши во главе с Петеном, К. Буркхардт в качестве президента Красного Креста пытались перещеголять один другого в стремлении помочь Черчиллю «опомниться». Не совсем, как видно, безрезультатно.
Накануне приезда Идена в Москву (15 декабря) дало себя знать желание Черчилля подразжижить обязательство, записанное в июльском (1941 года) соглашении, не заключать с Германией сепаратного мира или перемирия. Премьер аргументировал так: «Мы сделали публичное заявление о том, что не будем вести переговоры с Гитлером или нацистским режимом, но… мы пошли бы слишком далеко, если бы заявили, что не будем вести переговоров с Германией, взятой под контроль ее армией. Невозможно предсказать, какое по форме правительство может оказаться в Германии тогда, когда ее сопротивление будет ослаблено и она захочет вести переговоры»[502].
Премьер подправит свою тактическую линию под впечатлением поражения, понесенного вермахтом в Московской битве (по количеству задействованных в ней с обеих сторон войск и боевой техники она уступала лишь сражению на Курской дуге), и рекомендаций собственного военного кабинета, который принял сторону Идена, высказавшегося после декабрьских переговоров со Сталиным за более деловое сотрудничество с Советским Союзом и лучший учет его интересов. Это не означало, что Черчилль свернет или пересмотрит свои стратегические установки.
Нет, не случайный эпизод – телеграмма Черчилля Идену от 10 декабря 1941 года: Ливийская пустыня – «это наш второй фронт»[503]. Потом в ранг второго фронта он возведет операцию «Торч»[504], еще позже – взятие Сицилии и т. д. В закрытых дискуссиях и переписке премьер осенью 1941 года начал пробрасывать мысль о 1943 годе, «не раньше», как возможном сроке высадки в Северной Франции, а с 1942 года второй фронт в различных редакциях будет прилаживаться им лишь к 1944 году.
Объективные сложности, затруднявшие организацию несимволического второго фронта в 1941 году[505], накладывались на субъективное неприятие «преждевременного» вхождения в клинч с главным противником. В изменившейся обстановке 1942 года, когда тяготы второго фронта, наряду с Англией, принимали бы на себя и США, а Германия утрачивала привилегию свободного маневрирования большими массами войск, субъективный элемент выдвинулся на авансцену.
Попробуем, отдалив детали, разобраться, как отразилось на политических и стратегических концепциях, а также военном строительстве Соединенных Штатов то обстоятельство, что война перестала быть для них чужой. Преобразилась ли и в чем «программа победы», начерно скомпилированная летом-осенью 1941 года? Как расставлялись акценты, что подверглось пересмотру в национальных целях и способах их достижения? Мечта Черчилля иметь США на стороне Англии не в качестве наблюдателя и надзирателя, а партнера и союзника сбылась. Во что это вылилось в практике отношений американцев с англичанами и англичан с американцами, принесла перемена только плюсы или потянула за собой также минусы?
Отметим как факт: президент внутренне не изготовился сделать СССР предпочтительным партнером. Без установления между Вашингтоном и Лондоном элементарного взаимопонимания, гармонизации их стратегии на Европейском театре военных действий и согласовывания пусть самых генеральных подходов к проблемам послевоенного устройства трудно было ждать делового и действенного советско-американского сотрудничества. Между тем процесс союзнической притирки английских и американских взаимоотношений, их увязки с ближайшими и отдаленными задачами, перевода на язык политики и военных решений происходивших глубоких сдвигов в соотношении сил оказался продолжительным и болезненным. Это рикошетом било опять-таки по Советскому Союзу.
Количество падающих на 1942 год невыполненных обещаний, примеров неверности союзническому долгу, небрежения к насущным интересам СССР было, видимо, рекордным за всю недолгую историю антигитлеровской коалиции. США и Англия продолжали смотреть свысока на другие официально союзные страны. Начальник американского морского штаба Кинг на совещании в Касабланке (январь 1943 года) выразился так: «Наша основная политика должна заключаться в том, чтобы обеспечить людские ресурсы России и Китая необходимым снаряжением, дабы они могли драться». Для Черчилля речь шла в 1942 году «о заполнении разрыва во времени, которое должно было истечь прежде, чем массы английских и американских войск могли войти в соприкосновение с немцами в Европе в 1943 году»[506].
Премьер усердно заполнял также пробелы, которые были свойственны в 1941–1943 годах организации военно-штабной работы в США или вытекали из авторитарного стиля правления американского президента. Стратегия и тактика складывались в основном по британским нотам и не соразмерялись со стратегическими замыслами Берлина в отношении СССР. «Вплоть до осени 1943 года, – писал М. Мэтлофф, – не было предпринято буквально ничего, чтобы непосредственно координировать западную стратегию и планы с планами Советского Союза». И дальше: «С самого начала войны критическим моментом для Советского Союза было открытие второго фронта на Западе. Поэтому вполне понятно, что затянувшееся решение этого вопроса усиливало подозрительность Советского Союза к западным державам. И как правильно признавало военное министерство США, до решения англо-американским руководством этого вопроса нечего было и ожидать от Советского Союза улучшения отношений»[507].
Постоянные увертки, а затем и вероломство в деле открытия второго фронта конечно же обременяли отношения между державами антигитлеровской коалиции. Иначе и не могло быть. «Используя отсутствие второго фронта, немцы с апреля по ноябрь 1942 года ежемесячно вводили против Красной армии в среднем по десять свежих дивизий. Кроме того, они направляли на Восточный фронт по 250 тысяч человек в месяц маршевого пополнения. К 19 ноября 1942 года, когда советские войска перешли под Сталинградом в контрнаступление, гитлеровская Германия сосредоточила против СССР наибольшее – 278 соединений – количество сил за всю войну»[508].
Во время визита в Москву А. Идена (декабрь 1941 года) И. Сталин поставил два вопроса: а) цели войны и устройство мира после войны; б) взаимная военная помощь в борьбе против Гитлера в Европе. «Что касается первого, дипломатического (?) вопроса, то наше правительство, – заметят Дж. Батлер и Дж. Гуайер, – будучи весьма осторожным, пока ограничивалось лишь общими фразами». По военному сотрудничеству британский министр имел инструкцию предложить переброску на южный участок советско-германского фронта десяти эскадрилий (правда, после окончания операции в Ливии и при условии, что немцы не будут угрожать Турции), но в дороге его догнало указание премьера: «Вы ни в коем случае, повторяю – ни в коем случае, не должны предлагать русским даже 10 эскадрилий». И в общем ничего не обещать определенного, в том числе по поставкам: Япония напала на США и азиатские владения Англии.
Советская сторона пригласила заместителя начальника имперского Генштаба А. Ная, сопровождавшего Идена, обсудить план нанесения удара в январе-феврале 1942 года по Петсамо с последующим развитием наступления на Киркенес силами трех дивизий, 130 истребителей, 70 бомбардировщиков и кораблей поддержки. СССР был готов выделить для операции сухопутные войска, половину самолетов и часть транспортных судов, за Англией – остальные самолеты и ВМС.