[720]. Черчилль решил взять союзника не мытьем, так катаньем: форсируем Мессинский пролив, дальше все пойдем своим чередом.
На конференции в Квебеке параллельно с «Оверлордом» рассматривался преемник «Следжхэммера», обновленный план экстренной высадки союзников на континент – «Рэнкин» в трех модификациях:
Ситуация А
Полное ослабление духа и боевой мощи германских войск, которое делает возможным вторжение наличными англо-американскими войсками до определенного для операции «Оверлорд» срока.
Ситуация Б
Отвод германских войск из оккупированных районов.
Ситуация В
Безоговорочная капитуляция Германии и прекращение организованного сопротивления в Северо-Западной Европе.
В приложении 1 к общему документу говорится:
«В пределах возможного остается угроза полного поражения на русском фронте, что может побудить их (немцев) полностью прекратить оккупацию Западной и, может быть, также Южной Европы, чтобы бросить все наличные силы против русской угрозы и тем самым оттянуть час окончательного поражения и обеспечить оккупацию Германии скорее англо-американскими, чем русскими войсками».
В рамках ситуации В предусматривался захват в кратчайшие сроки районов, дающих в руки контроль «за соблюдением условий безоговорочной капитуляции». География этих районов определялась не без размаха. Американским войскам отводились Франция, Бельгия и Германия от швейцарской границы до Дюссельдорфа. Англичане занимали бы территорию Голландии, Дании, Норвегии и Северной Германии от Рура до Любека. План «Рэнкин» предусматривал формирование объединенной англо-американской гражданской администрации для Германии и для каждой из освобождаемых стран.
В этой редакции план был санкционирован Рузвельтом и Черчиллем в Квебеке. Но на сем мысль плановиков не иссякала.
Подновленный вариант от 8 ноября 1943 года нацеливал исполнителей на немедленное занятие войсками США и Англии в Северо-Западной Германии Бремена – Любека – Гамбурга; в Западной Германии – Рурской области и Кёльна; в Центральной Германии – Берлина и Дрездена; в Южной Германии – районов Штутгарта и Мюнхена; в Италии – районов Турина – Милана, Рима – Неаполя и Триеста; в Юго-Восточной Европе – Будапешта, Бухареста и Софии. «Символические силы» должны были высадиться в Гааге, Брюсселе, Лионе, Праге, Варшаве, Белграде и Загребе. Третьим эшелоном шло взятие под контроль Дании, района Киля, Салоник в Греции, острова Родос.
Везде лейтмотив – «опередить русских». Не координация действий с СССР, а контрдействия. Безоговорочная капитуляция Германии не перед антигитлеровской коалицией, включающей Советский Союз, а перед США и Англией.
Что сообщили Москве о принятых в Квебеке решениях? 26 августа Сталин получил совместное послание Рузвельта и Черчилля, в котором говорилось о планируемом расширении воздушного наступления против Германии с баз в Англии и Италии, а также о концентрации американских войск на Британских островах для высадки на континенте. Отмечалось, что эта операция с темпом развертывания сил от трех до пяти дивизий в месяц будет «основным американо-британским воздушным и наземным усилием». Задача на Средиземном море – отрыв Италии от рейха. Сроки отдельных операций не уточнялись[721]. О плане «Рэнкин», естественно, ни слова, ни намека.
После «Трайдента» в качестве срока открытия второго фронта называлась «весна 1944 года». А теперь и временем года не хотели себя как-либо связать. Не информация – но отписка, призванная затушевать факт изготовки к действиям, несовместимым с советскими интересами, что держали на уме в ожидании момента, когда СССР как союзник станет ненужным.
Итальянская кампания англосаксов не получила в послевоенных публикациях высоких оценок. Английский историк Дж. Фуллер аттестовал ее как уникальную «по своей стратегической бессмысленности и тактической заурядности»[722]. Многие американские авторы придерживаются «золотой середины»: зауживая цель против первоначального замысла до «вспомогательной», они утверждают, что в целом кампания себя оправдала. Правда, и заокеанские историки не проходят мимо посредственного руководства войсками, в частности из-за конкуренции между американцами и англичанами[723].
Итальянцы сдали Сардинию практически без борьбы. Немцы сами эвакуировали Корсику. Уступчивость противника породила в Лондоне иллюзию, что нацистское командование может ретироваться с островов в Восточном Средиземноморье и даже с Балкан.
Премьер нацелился на Додеканесские острова. Однако его новая попытка объявить «Апеннинский и Балканский полуострова единым целым в военном и политическом отношении» и причислить их к «фактически одному театру военных действий», установить некую взаимозависимость между развитием итальянской кампании и операциями в Эгейском море не произвела впечатления на американцев. США не поддались на уговоры «снять на несколько недель десантные средства и корабли штурмового эшелона десанта также с операции „Оверлорд“, не изменяя при этом установленной даты операции», чтобы не упустить «колоссальную, но ускользающую возможность» (захват острова Родос)[724].
Не помог и шантаж: в конце октября английские начальники штабов выразили мнение-предостережение, что, если кампания в Италии окончится неудачей или зайдет в тупик, «Оверлорд» неизбежно придется отложить. Попытки англичан действовать в одиночку, в обход США потерпели неудачу, что драматически описано в мемуарах премьера[725]. Драматически потому, что именно в Эгейском море затонули мечты подменить в последний момент «Оверлорд» дорогим его сердцу «балканским вариантом».
Заметим, между прочим, что Балканы, решись западные державы развертывать наступление здесь, стали бы крепким орешком. Из этого региона немцы получали незаменимые нефть, бокситы, медь, хром и другое сырье, а также сельскохозяйственную продукцию. К октябрю 1943 года вермахт оборудовал на Балканах прочный, по американским оценкам, оборонительный рубеж.
Отсутствие взаимопонимания с англичанами по вопросам европейской стратегии осенью 1943 года вызывало в Вашингтоне беспокойство. Оно «еще больше усилилось, когда, – как отмечал М. Мэтлофф, – стало ясно, что пришло, наконец, время согласовать англо-американскую стратегию с планами и намерениями другого главного союзника в войне с Германией – Советского Союза»[726]. «Пришло, наконец, время». Это, на взгляд американцев, которым верхнее чутье подсказывало, что подстраиваться к англичанам больше нельзя, настал, если не перезрел, крайний срок выправлять стратегию США в Европе, сообразуясь с действиями того государства, которое определяло суть происходившего.
Накануне Квебека президент возобновил предложение о личной встрече со Сталиным. В беседе с временным поверенным в делах СССР в США А. Громыко 19 июля Г. Гопкинс подчеркивал, что при такой встрече Рузвельт может удивить Сталина, насколько он, президент, готов далеко пойти в признании советских прав, в частности по территориальному вопросу. У Рузвельта имелись, по словам советника, «определенные обдуманные планы» и по другим вопросам[727].
Председатель Совнаркома и на сей раз уклонился от двустороннего обмена мнениями со стандартной ссылкой на напряженную фронтовую обстановку, требующую его присутствия в стране. Для проформы были упомянуты Астрахань или Архангельск в качестве возможного места для встречи «ответственных представителей» обоих государств. «Если Вас лично это не устраивает, – писал Сталин, – то Вы могли бы направить в один из названных пунктов вполне ответственное доверенное лицо». Вместе с тем, как до этого в разговоре с Д. Дэвисом, он высказался за то, чтобы «совещание представителей двух государств превратить в совещание представителей трех государств»[728].
Ничто не говорит за то, что своим предложением Рузвельт преследовал тактические цели, искал, к примеру, оправдания для англо-американских конференций в Касабланке, Вашингтоне или Квебеке. Неконструктивный отклик из Москвы на президентские инициативы наверняка способствовал тому, что на всех этих конференциях США шли по пути наименьшего сопротивления англичанам. В том числе и по вопросу о втором фронте: поскольку советская сторона избегала сближения с ним, Рузвельт не видел смысла отдаляться от Англии.
В Лондоне знали о тяге президента к личной дипломатии и пытались отговаривать Рузвельта от нее. 25 июня премьер послал телеграмму, в которой писал, что любая встреча без англичан дала бы нацистской пропаганде повод для инсинуаций[729]. Неясно, почему тот же довод не останавливал Черчилля, когда он без президента ездил в Москву.
Что двигало Сталиным? Скорее всего, недопонимание личных особенностей Рузвельта и специфики роли президента в американской системе власти. Эмоции как следствие будоражащих данных о происках враждебно настроенных к СССР руководящих деятелей в госдепартаменте, военных ведомствах, генералитете, конгрессе США, перекликавшихся со «сведениями», которые пекли на лондонской кухне дезинформации и выставляли Рузвельта хамелеоном, недостойным доверия. Исторический опыт мог оправдывать взгляд на английскую позицию как более прагматическую, а американскую – как сугубо доктринерскую, но фактам того времени он не отвечал[730].
В конечном счете из предложения о двухсторонней встрече Рузвельта и Сталина выкристаллизовались идеи Московской конференции министров иностранных дел трех держав