— Раненые, убитые есть? — крикнули снизу и, не дожидаясь ответа, четверо с красными крестами на рукавах влезли в вагон, втащили двое носилок.
Татьяна, оцепенев от страха, прижимала к груди сонного Вадика и, ощупывая его, спрашивала:
— Вадик, Вадюша, ты жив?
— Да, да, мама. Как страшно…
— Мама, а ты, мама?
— Жива, Танюша, жива, слава богу, — шептала мать, тоже ощупывая Вадика…
Четверых убитых и несколько человек раненых вынесли из вагона, положили на траву. Раненым стали делать перевязки. Подошел дежурный в красной фуражке.
— Уцелевших разместить по другим вагонам! — и поспешно пошел в конец поезда к перевернутому вагону. Оттуда доносились стоны. Подошли военные. Несколько человек влезли в вагон, стали помогать увязывать и выбрасывать вещи.
Всех уцелевших и легко раненных разместили по разным вагонам. Состав рассортировали. Клейменовы и Черские снова оказались вместе. Черский попросил Татьяну Михайловну присмотреть за своими, а сам побежал на станцию узнать о судьбе других четырех институтских вагонов и вернулся очень встревоженный. Оказалось, что эти четыре вагона прицепили к другому составу и он уже отправился в путь…
Состав из товарных вагонов, обогнув Москву, остановился в Бирюлеве. Платформа была забита людьми и скарбом.
— Осади! Осади от вагонов! — надрывно кричал начальник в красной фуражке. — Состав переполнен! Посадки не будет.
Командир с красной повязкой на рукаве и с ним несколько военных с винтовками останавливались у вагонов. Двое влезали в открытые двери и проверяли документы. Командир, заглянув в дверь, где ехали Татьяна и Черские, крикнул:
— Тут еще можно поместить человек пять. Эй, Федоренко! Давай матроса, что отстал от санитарного, и ту старуху с внучатами.
— Есть! Сейчас приволоку!
Здоровенного матроса в бушлате поверх тельняшки, с забинтованной головой впустили в вагон. Он сразу забрался на верхнюю полку. Старушку с детьми разместили в левом углу.
— Товарищ начальник! Видите, я без ног. Прикажите и меня впустить.
Командир посмотрел на небритого, мордастого парня со щербатым ртом, стоявшего на костылях, махнул рукой:
— Федоренко, пропусти!
Тот вскарабкался в вагон и уже оттуда закричал:
— А бабу? Она за мной ухаживает. Лушка! Скорей!
Краснощекая девка с узлами протиснулась к двери.
— Ладно, пусть лезет, — сказал командир и, оставив у вагона часового, пошел дальше…
Поезд выбрался на Рязанскую дорогу только вечером — приходилось пропускать воинские составы. Новички, готовясь к ночлегу, стали устраиваться поудобней. Бабка с ребятишками прикорнула на полу, матрос, расстелив бушлат, развалился на верхних нарах над Клейменовыми. Щербатый, усевшись справа на нижних нарах, долга курил, косясь на Татьяну.
Тронув за ногу пожилого с седоватой бородкой соседа, развязно сказал:
— Ты, профессор, подвинься чуток, я тут лягу. А не желаешь — иди наверх. Там просторнее.
— Позвольте, я на этом месте еду от самого Северограда.
— Цыц! Я инвалид войны. Не видишь, что ли? Вот хвачу костылем — зачешешься.
«Профессор», кряхтя, забрал плед, подушку, саквояж и вскарабкался на верхние нары.
— А ты, поп, чего тут разлегся? — ткнул Щербатый пальцем длинноволосого, в роговых очках.
— Я не поп, а известный музыкант. И вам же освободили место.
— Вот и ложись туда, а я интересуюсь устроиться поближе к этой крале, — кивнул он на Татьяну.
— Вы там полегче в выражениях! — крикнул Черский.
— Заткнись, доктор! Ты не в собственной вилле! — прохрипел Щербатый.
Музыкант, видя, что он сжимает костыль, сдвинул свои пожитки влево и снова лег.
— Ага, одумался, музыкант… А то у меня живо получишь. Иди, Лушка, располагайся…
В этот миг с верхних нар свесилась забинтованная голова матроса. Рука в полосатой тельняшке с огромным кулаком придвинулась к носу Щербатого.
— Видишь это? Так прикуси язык. А то я на твоей щербатой морде изображу такую виллу, что домашние не узнают.
Щербатый проглотил вскипевшую слюну. Молча лег, пустив справа Лушку. В вагоне сразу стало тихо. Лишь слышалось, как стучат колеса…
До Рязани ехали в тревоге: раза два над головой гудели немецкие бомбардировщики. Зато, когда перевалили за Волгу и увидели электрические огни, все воспрянули духом.
Татьяна, видя, что матрос вторые сутки ничего не ест, позвала его перекусить.
Он сбегал за кипятком и жадно съел два бутерброда и несколько пирожков. Матрос сразу повеселел и стал рассказывать Вадику, как он был на фронте, как ходил к немцам в тыл за «языком». Его слушали все, затаив дыхание, только Щербатый сердито кряхтел и фыркал…
Ночью матрос, отоспавшийся днем, долго не мог уснуть. Он лежал и думал, где бы ему сойти. И решил ехать до Уфы, там у него были родные.
Уже перед рассветом, когда все крепко спали, он услышал сердитый шепот.
— Чего цепляешься, холява? Двигайся сюда.
— Знаю, куда ты лезешь.
— Молчи, стерва, а то двину…
Матрос насторожился. Шепот утих. Прошло, наверное, с полчаса, и вдруг раздался испуганный крик:
— Ой, кто тут?
— Молчи, а то зарежу! — прохрипел сиплый голос.
— Пустите! Пустите!
Матрос узнал голоса. Он мигом спрыгнул, чиркнул зажигалку и, увидев Щербатого, зажимавшего рот Татьяне, одной рукой сдернул его на пол.
Тот, забыв про костыли, вскочил, но тут же рухнул от страшного удара. Матрос откатил дверь. Ворвавшийся ветер задул зажигалку. Он сунул ее в карман и, подняв Щербатого, выбросил под откос…
Многие проснулись и ждали, что будет дальше.
Матрос подошел к Лушке:
— Ты жена ему? Говори честно, а то, как его, выкину из вагона.
— Какая жена? Вот так же запугал и заставил ехать с собой.
— Кто он? Откуда?
— Разбойничал на вокзалах… Едет с чужими документами… А костыли так, для обмана.
— Я так и подумал… Смотри и ты если что — голову оторву.
— Я, господи! Да я пикнуть не смею! — взмолилась Лушка.
— Баста! Ложитесь спать! — сказал матрос и, прикрыв дверь, забрался к себе на нары…
На другой день о случившемся никто не говорил, но матроса угощали наперебой. После завтрака он, усевшись поближе к Клейменовым, где был его главный слушатель Вадик, опять стал рассказывать про войну, про лихие подвиги морской пехоты…
Вечером долго стояли на какой-то станции, пропуская эшелоны с войсками.
Матрос принес полное, ведро кипятку. Все напились чаю и легли спать…
Утром кто-то отодвинул дверь и закричал:
— Смотрите, горы! Приехали на Урал…
Татьяна разбудила мать и Вадика. Оба залюбовались серыми дикими утесами, которые то отступали, меняясь в очертаниях, то приближались к самому поезду. Потом потянулись мохнатые горы, лесистые увалы, голубовато-лиловые дали, гребни гор.
— Смотри, Вадюша, это и есть Урал!..
— Ух, и горищи! Вот это да! — восхищался Вадик.
Однако он скоро устал от созерцания гор и, зевая, спросил:
— Мама, а где же дядя матрос?
И тут все заметили, что матроса нет.
— Батюшки, да не отстал ли он от поезда? — спросила Полина Андреевна.
— Он сошел в Уфе, — сказал Черский. — Осторожно открыл дверь и спрыгнул.
— Матрос — а какое благородство. Никого не разбудил, не обеспокоил.
— А какой смелый! Как он этого бандита! — воскликнул Вадик.
— Ты разве видел? — с испугом спросила бабушка.
— Я все видел. Я только притворился, что сплю.
Все захохотали. А Татьяна подумала: «Славный матрос. А я даже не успела его поблагодарить. Ведь этот бандит действительно мог меня зарезать…»
Поезд вдруг резко затормозил. Остановился.
— Берите кипяток! — закричали внизу. — Будет стоять долго.
Черский встал, выглянул в дверь и подошел к Татьяне.
— У вас чайник побольше, Татьяна Михайловна. Давайте я схожу за кипятком.
— Пожалуйста, Сергей Сергеевич, будем очень признательны.
Черский ушел и скоро вернулся с пустым чайником, бледный, с капельками пота на лбу.
— Извините, Татьяна Михайловна. Я так разволновался, что и про кипяток забыл.
— А что? Что вас разволновало?
— Оказывается, поезд наш идет прямым курсом в Сибирь и в Зеленогорске не остановится.
— Что вы? Почему же так?
— В больших городах не останавливается, они уже забиты эвакуированными.
— Как же быть? Ведь многие туда едут?
— Право, не знаю… Может, еще раз к начальнику станции сходить?
— Он ничего не сделает, — вмешался «профессор». — Надо идти к машинисту и попросить его, может, он остановит, где скажете.
— А ведь, пожалуй, верно. Кто желает сойти в Зеленогорске?
Человек семь подняли руки. Черский отправился к машинисту. Его не было довольно долго, но зато вернулся он сияющий.
— Все в порядке, товарищи. Сказал, что остановит обязательно.
На другой день днем, когда все вещи были сложены и увязаны, показались дымные трубы Зеленогорска.
— Какой неприглядный город! — присмотревшись, сказал музыкант. — Я, пожалуй, поеду дальше. Омск! Новосибирск! — это города!
— Да и мы тоже не будем сходить, — откликнулись соседи слева. — У нас в Сибири родичи…
Город приближался быстро. Поезд все замедлял ход и наконец остановился.
— Видите! Машинист сдержал обещание! — воскликнул «профессор».
Черский выглянул в дверь.
— Вот так сдержал — стоим у семафора…
Послышался смешок.
— А что, не воспользоваться ли нам этой остановкой?
— Конечно, Сергей Сергеевич, — вскочила Татьяна. — Помогите нам сойти.
Татьяна спустилась. Кто-то из мужчин, спрыгнув, помог матери и снял Вадика.
— И мы сойдем! Пошли, девочки, — сказал Черский и помог спуститься жене, девочкам. Поднявшись в вагон, стал сбрасывать вещи.
Паровоз пронзительно засвистел.
— Прыгайте! Мы вещи сбросим! — сказал коренастый мужчина, помогавший Татьяне.
Черский спрыгнул уже на ходу.
Вслед полетели вещи, и поезд ушел…
Перетаскав всю поклажу на травянистый бугор, Черский, тяжело дыша, присел на чемодан.