— Безусловно!
— Ну, спасибо, дочки, что просветили, надоумили старого мастера. Дайте-ка мне эти газетки, я ишо сам почитаю. Завтра мне надо ответ давать.
В последние дни на завод стали прибывать эшелоны с оборудованием и семьями рабочих и специалистов. Оборудование сгружали прямо на землю, иногда в грязь, в лужи. А людей надо было расселять, устраивать.
Махов почти не бывал в своем кабинете. Надлежало следить за перетаскиванием и монтажом станков, сортировать прибывающее оборудование, на ходу внося коррективы в расстановку станков и механизмов. У него не оставалось ни сил, ни времени, чтоб заниматься эвакуированными, и он договорился с Шубовым, что тот заботу о них возьмет на себя.
Шубов был дружен с городскими властями, которым до войны немало содействовал в благоустройстве города; а сейчас они взялись энергично помогать заводу. Уральцы радушно встречали приезжих, охотно уступали им комнаты, делились посудой, мебелью. Размещение первых эвакуированных шло хорошо, и Шубов даже позвонил Парышеву и доложил о приеме нескольких эшелонов с оборудованием и людьми. Парышев похвалил и просил всемерно помогать Махову с организацией производства.
— Помогаю. Всеми силами помогаю, Алексей Петрович. Нашел редкостного мастера — решили сами отливать шабот.
— Хорошо, молодцы. Желаю успеха! — сказал Парышев. — Я скоро прилечу сам.
Эти слова наркома ободрили Шубова. Он положил трубку, взглянул на часы: «Ого! Уже одиннадцать. Через час совещание по шаботу. Решится ли Клейменов?» Он позвонил во второй литейный, напомнил.
Совещание по шаботу началось ровно в двенадцать. Кроме тех, кто был в прошлый раз, на него были приглашены ведущие инженеры и мастера из литейных цехов и модельщики.
Гаврила Никонович явился вместе с молодой, красивой женщиной, что вызвало любопытство на лицах собравшихся. Однако ни директор, ни Махов не спросили его, кто она и зачем приглашена на совещание.
Шубов, открывая совещание, обрисовал катастрофическое положение с тяжелым молотом и необходимость изготовления стопятидесятитонного шабота. Иначе сорвется производство танков.
— Товарищи, мы уже говорили с ведущими специалистами здесь, у меня. Все считают, что отливку шабота может произвести только наш лучший мастер товарищ Клейменов. Мы дали ему время подумать и сегодня ждем окончательного ответа. Пожалуйста, Гаврила Никонович.
Сегодня Гаврила Никонович явился в костюме и даже повязал галстук, который все время сползал набок и конфузил его.
Поднявшись, Гаврила Никонович откашлялся, чтоб преодолеть смущение, и заговорил своим глуховатым басом:
— В прошлый раз тут наш главный металлург Вадим Казимирович высказал сомнение насчет отливки шабота. Может быть, с точки научной это и невозможное дело. Но мы глядим по-рабочему, практически. И выходит, что можно отлить.
Инженеры недоуменно переглянулись.
— Конечно, есть некоторые опасения. Опока получится очень высокой, к ней неудобно будет подступиться. Формовщики побаиваются, как бы ее не разорвало. Сто пятьдесят тонн расплавленной стали — не шутка…
Гаврила Никонович опять кашлянул в кулак, собрался с мыслями и продолжал решительно:
— Мы поступим так. Будем отливать не в литейном, а в мартеновском. Там больше ковши. Выкопаем в цеху яму. Забетонируем, чтобы оградить от почвенных вод. В ней поместим опоку и из двух ковшей одновременно произведем заливку.
— Находчиво! — воскликнул Махов. — Право, находчиво.
— Это я не сам выдумал, — смущенно закашлялся старый мастер. — Этак на Малинском заводе двухсоттонные станины для блюминга отливали. Со мной пришла моя невестка, инженер с Малинского завода Татьяна Михайловна. Она вам подробней обскажет.
Шубов давно поглядывал на красивую, синеглазую женщину, не понимая, где ее нашел Клейменов и зачем привел сюда. Теперь, поняв все, он оживился:
— Пожалуйста, Татьяна Михайловна. Мы рады послушать вас.
Татьяна поднялась и без всякого смущения очень просто и ясно рассказала, как отливали станины для блюминга, и даже прочла два абзаца из газеты.
— Благодарю вас, Татьяна Михайловна. — Шубов обвел взглядом собравшихся: — Ваше мнение, товарищи?
Все молчали.
— Что вы теперь скажете, Вадим Казимирович? — обратился он к Случевскому.
— Я придерживаюсь своего старого взгляда, — потирая горбатый нос, невозмутимо ответил Случевский. — Я за то, чтобы не рисковать.
— Позвольте мне! — попросил слово Махов и, встав, грозно взглянул на Случевского: — Может, вы предпочли бы вообще ничего не делать и спокойно дожидаться, пока кто-то выручит… А ведь к нам с неба не упадет новый шабот. На Уралмаше справлялись — у них дел по горло… Вы боитесь рисковать? Чем? Своей репутацией? А на фронте наши братья каждый день жизнью рискуют. Да, жизнью! Надо наконец понять, что идет смертельная война и никто не имеет права благодушествовать. Это не только стыдно и позорно. Это сегодня — преступно! Есть ли у кого-нибудь серьезные возражения против отливки шабота на нашем заводе? Нет! Вы как смотрите, товарищ директор?
— Я одобряю, — поднялся Шубов. — Я решительно одобряю предложение товарища Клейменова.
— Тогда вопрос решен, — заключил Махов. — Ответственность за отливку я беру на себя. А вас, Семен Семенович, прошу специальным приказом запретить главному металлургу вмешиваться в это дело.
Гаврила Никонович с Татьяной вышли из кабинета одними из первых и на мгновение остановились в приемной, соображая, куда идти. Вслед за ними вышел и Махов.
— Ну, поздравляю с победой, Гаврила Никонович, — заговорил он, пожимая ему руку.
— До победы еще далеко, — возразил старый мастер.
— Ничего, она придет. И очень скоро. А вас, Татьяна Михайловна, я благодарю. Буду рад, если вы согласитесь работать на танковом.
— Спасибо. Большое спасибо. Но я считаюсь эвакуированной и должна вначале показаться на своем заводе.
— Верно, верно, согласен. Но в случае чего — милости просим. Нам смелые инженеры нужны…
Подошел Копнов:
— Извините, Сергей Тихонович. У вас в кабинете эвакуированные. Хотят видеть вас лично.
«Уж не с нашими ли беда?» — подумал он и, попрощавшись с Татьяной и Гаврилой Никоновичем, пошел по коридору, обгоняя Копнова.
В кабинет вошли вместе. Махов, увидев женщину в выгоревшем плаще и двух ребятишек, сидящих к нему спиной, вздрогнул, остановился. «Неужели мои? — мелькнула мысль, но тут же отхлынула. — Нет, непохожи… Может, ехали с нашими?»
В это мгновенье женщина повернулась.
— Ксюша! Ксюшенька! — закричал Махов и, бросившись к ним, обнял всех троих, стал целовать, приговаривая: — Живы? Приехали! Голубчики вы мои…
Копнов, считавший Махова строгим, даже суровым человеком, умилился его нежности и, попятившись, незаметно вышел из кабинета.
В конце августа Клейменовы переехали в город. На даче остались лишь старики, решившие зимовать в сторожке. И им война прибавила дел. Надо было заготовить впрок грибов, получше оборудовать подпол для картошки, насолить огурцов и капусты.
Предвидя голодную зиму, дед еще летом купил поросенка и кроликов, выменял на Максимов велосипед козу, чтобы обеспечить малышей молоком. А бабка Ульяна, сверх того, обзавелась курами…
Пока Федька и Вадик были на даче, они пасли козу, носили из леса траву кроликам. Дед, вставая чуть свет, уходил в лес с косой и помаленьку заготовил козе сена на всю зиму.
Картошка и капуста были свои, да Гаврила Никонович надеялся еще прикупить в подсобном. Вот и рассчитывали перезимовать, не голодая…
Перебравшись в город, Татьяна сразу же отправилась на завод, куда, по слухам, приехали малинцы. Главным инженером завода оказался малинский главный — Федор Степанович Колесников, всегда с подчеркнутым вниманием относившийся к ней… Выше среднего роста, подтянутый, изящно одетый, с седой прядью в темных, зачесанных назад волосах, он был кумиром малинских женщин и, как рассказывали, не раз уезжал на юг от своей строптивой и злой жены с другими женщинами.
Когда Татьяна вошла в кабинет, он сразу заметил легкий загар на ее красивом, отдохнувшем лице и, встретив ее улыбкой и теплым рукопожатием, усадил в кресло.
— Я рад! Очень рад видеть вас, Татьяна Михайловна, все такой же очаровательной. Как вы доехали? Как устроились?
— Спасибо, Федор Степанович. Все хорошо. Я у родственников… Вот только еще не работаю.
— А я вспоминал о вас, Татьяна Михайловна. И даже приберег для вас место старшего инженера в отделе главного технолога, — сказал он, хотя давно забыл, что Татьяна эвакуировалась в Зеленогорск. Но Татьяна произвела на него сейчас еще большее впечатление, чем раньше, и он ни за что не хотел отпустить ее от себя.
— Спасибо, Федор Степанович. Но я бы хотела работать в цеху. Сейчас такое время, что нельзя сидеть в кабинетах.
— Помилуйте, Татьяна Михайловна! — воскликнул, изобразив на лице испуг, Федор Степанович. — Послать вас в цех, где зимой будет лютый холод, отравленный воздух, грязь, матерщина. Вас, такую изящную утонченную женщину? Нет, у меня рука не поднимется написать вам направление в цех. Лучше того места, что я приберег, — нигде не найти.
— Право, мне бы хотелось в цех.
— Потом будет видно, — с улыбкой сказал Федор Степанович, по опыту зная, что никогда нельзя наотрез отказывать хорошеньким женщинам в их капризах. (А он побуждение Татьяны рассматривал не иначе как каприз.) — Потом, Татьяна Михайловна, когда наладится дело, можно и в цех. Но сейчас это равносильно самоубийству, — играя бровями, сказал он, а сам подумал: «Я был бы круглый идиот, если бы отпустил с завода такую красавицу».
— Ну, что ж, я согласна, — сказала Татьяна с легким вздохом, — но прошу вас, Федор Степанович, не забыть о моей просьбе…
— Конечно, Татьяна Михайловна, мы будем видеться; и как только возникнет необходимость, ваша просьба будет исполнена немедленно.
Тут же Татьяна была оформлена на должность старшего инженера. Колесников сам представил ее главному технологу и сотрудникам отдела, среди которых оказались знакомые малинцы.