Татьяне выдали постоянный пропуск и рабочие карточки на хлеб и продукты…
С устройством Вадика дело несколько осложнилось. Самая близкая школа, где учился Федька и куда Татьяна хотела определить Вадика, оказалась занятой под госпиталь. Федькину школу соединили с Четвертой школой, находящейся далеко, за улицей с большим движением и трамвайными путями. К тому же им предстояло учиться во вторую смену.
Была еще возможность устроить Вадика в железнодорожную школу, в первую смену, но туда бы пришлось ходить ему одному, а школа тоже была не близко.
Для Татьяны устройство сына в школу было очень важным делом, и она решила обсудить его вечером на семейном совете, в присутствии Федьки и Вадика.
Выслушав разные мнения, Гаврила Никонович заговорил последним, зная, что его слово будет решающим.
— Вы тут все правильно обсудили, но забыли о главном, что мальчишки — есть мальчишки. Они не любят, когда к ним приходят «чужаки». Я по себе знаю. Неизбежны драки и потасовки. Поэтому надо, чтобы Федька и Вадик учились вместе. Вместе ходили в школу. Федька у нас заводила. При нем Вадика пальцем никто не тронет. А улицу будут переходить на перекрестке. Слышите, огольцы! Если замечу или кто скажет, что переходите на середине, — уши надеру.
Все притихли. И это молчание было согласием с мнением отца. Вадик стал ходить в школу вместе с Федькой…
Измучившись за два года ухода за малышами, Ольга позавидовала Татьяне, которая по возвращении в город сразу пошла работать. Ее тянуло в коллектив, к людям, где легче было отрешиться от тяжелых раздумий о судьбе мужа.
Как-то поздно вечером, когда дети уже спали, Ольга заглянула в комнату Татьяны, поманила ее к дивану:
— Танюша, мне надо поговорить.
— Пожалуйста, Оля, — усадила ее Татьяна, и сама присела рядом.
— Неловко мне, что я с двумя ребятишками сижу на шее у свекра. Хочу пойти работать, а отдать малышей в сад и ясли боязно. Да и дома оставить не на кого. Бабка отказалась приехать, а у Варвары Семеновны сколько забот! Разве она с ними справится? Вот я и хотела спросить, не согласится ли Полина Андреевна присматривать за ребятами, пока я на работе?
— Ты хорошо надумала, Оля. Во всех отношениях хорошо. Будешь чувствовать себя независимо. И семье помогать, и легче тебе будет в коллективе. А с мамой? С мамой мы сейчас поговорим… Впрочем, и говорить нечего. Она без разговоров согласится. Я попрошу ее… А ты не откладывая поезжай на завод. Ведь ты, кажется, там раньше работала?
— Да, я чертежницей была у главного механика. Меня знают и сразу возьмут.
Татьяна поговорила с матерью, с Варварой Семеновной, и те, без колебаний, отпустили Ольгу на завод…
Только перебрались Клейменовы с дачи в городскую квартиру, к Варваре Семеновне в кухню сразу же пожаловала соседка Ефимовна, пожилая, словоохотливая женщина, с круглым, добрым лицом, та самая, что помогала ей убирать с балкона одежду во время пыльной бури.
— Ну, Семеновна, заждалась я тебя. Прямо заждалась, — заговорила она, здороваясь и садясь на табуретку. — Новостей целый ворох тебе принесла.
— Ну, ну, рассказывай, Ефимовна, я тоже по тебе соскучилась.
— Первейшая новость — от Мишеньки два письма получила. Первое с фронта, а второе из Казани. В военную школу его направили. Теперь учится на командира.
— Ну, слава богу! — облегченно вздохнула Варвара Семеновна. — Я радешенька за тебя.
— Ой, и не говори, Семеновна. Полжизни у меня отняли эти месяцы. Но теперь вроде успокоилась.
— Какие же еще новости?
— Старший-то мой, Андрюшенька — в гору пошел! Председателем райисполкома назначили. Теперь и дома не ночует — все дела. Все дела!
— Радость к радости, как деньги к деньгам, Ефимовна. Вот и тебе бог дает за твои страдания.
— А главнейшая-то новость — вот она! — подмигнув, сказала Ефимовна и, достав из кармана фотографию фронтовика, протянула Варваре Семеновне.
— Ой, кто же это?
— А Зинкин кавалер — Никита. Племянник мой. Помнишь, позапрошлым летом гостил у меня?
— Он, он, узнаю… Тоже воюет, сердешный?
— Был раненный в ногу. В Томском госпитале лежал, а теперь приехал ко мне. Нога-то срослась неудачно. Слегка прихрамывает. Вот комиссия и списала в чистую. Белый билет выдали.
— Навестить, стало быть, приехал?
— Мечтал к родителям на Украину, а там немцы. Где родители? Живы ли, нет ли — никто не знает. Вот пока у меня и обосновался.
— Славный парнишка. Я его помню.
— Да уж на что лучше! Выучился на техника в армии. Работать собирается. Но главная-то новость не в этом, а в том, что воевал он под Брестом, где ваш Николай.
— Ой, неужели, Ефимовна?
— Вот я и пришла сказать… Может, Зинушка придет да поговорит с ним. Вдруг что про Николая узнает.
— Сейчас же прибежит. Ночи не спит — все думаючи про свово Николая.
Варвара Семеновна еще раз взглянула на фотографию и протянула соседке.
— Возьми, Ефимовна. Парень видный. Кабы не уехал тогда — может, и сосватали бы за него Зинку.
— Что было, то уплыло, — вздохнула, хитровато взглянув, Ефимовна. А сама подумала: «Может, и сейчас еще не поздно сосватать. Парень-то сохнет по ней. Видать, и приехал-то за тем, чтобы повидаться».
— Ну, я пошла, Семеновна. До свиданьица. Ты не забудь Зинуше-то сказать. Мы дома будем.
— Что ты, что ты, Ефимовна, мигом прибежит…
Едва Зинаида вошла в переднюю, мать выскочила из кухни, огорошила:
— Зинушка! У Ефимовны племянник приехал из госпиталя — ждут тебя. Он воевал под Брестом. Может, что знает про Николая.
— Под Брестом? — переспросила Зинаида и замерла, глядя на мать неверящими глазами.
— Ну, чего примерзла к полу-то? Иди же скорей. Ждут.
— Иду, иду! — сказала Зинаида, не в силах собраться с мыслями, и, подталкиваемая матерью, вышла за дверь.
«Племянник из госпиталя… значит, раненый, — подумала она, остановившись на лестничной площадке. — Мне бы переодеться надо и привести себя в порядок. И какой племянник? Уж не Никита ли Орехов? Разве у нее есть еще племянники?.. А вдруг Никита? Как же я пойду?»
Зинаида вспомнила, как тихими летними вечерами она с Никитой гуляла в городском саду. Как после, в ночной темноте, здесь, во дворе под деревьями, они целовались, обещая друг другу писать, чтоб через год, когда Никита закончит техникум, встретиться и уже никогда не разлучаться.
Она первая написала ему, но не получила ответа. Уже потом, зимой, когда она встретила Николая, пришло несколько писем с Дальнего Востока. Но тогда ее сердце уже было полонено другим, и она решила не отвечать…
«Как же я теперь к нему приду? Как буду спрашивать про Николая?..»
В этот миг распахнулась дверь, и Ефимовна, увидев ее, воскликнула:
— Зина! Ну иди же! Иди скорей. Он ждет.
Отступать было поздно. «А может, это и не Никита совсем? Ведь мама же не сказала, что Никита!» — подумала она и, поздоровавшись с Ефимовной, вошла в переднюю.
Тотчас в дверях столовой показался наголо остриженный, исхудавший парень в гимнастерке и сапогах. Только большие голубые глаза сказали ей, что это он, Никита.
Ефимовна тотчас выскользнула за дверь, оставив их вдвоем.
Никита глядел сурово и гневно. Под этим взглядом у Зинаиды похолодели руки. «Он приехал, чтобы мне отомстить», — подумала она, не зная, как себя вести.
Но вдруг суровость на лице Никиты сменилась робкой улыбкой и глаза засветились радостью и теплотой. По этому взгляду Зинаида поняла, что все прощено, что он по-прежнему любит.
Она тоже ласково улыбнулась, как улыбаются милому другу, с которым давно не виделись, и, быстро идя к нему, протянула руку:
— Здравствуй, Никита!
Он и не ожидал большего. Тетка уже успела ему рассказать, что Зинаида вышла замуж. Что муж ее был под Брестом и от него ни слуху, ни духу. «Может быть, судьба нас еще сведет?» — подумал Никита и, ласково пожав протянутую руку, сказал:
— А ты все такая же, Зина.
— Ну, какое… И ты и я переменились…
— Я-то конечно… На моем месте другой бы давно загнулся. Пробирался лесами, питался одними ягодами. Потом воевал в партизанах. Раненого меня вывезли на самолете. А ты еще лучше стала… Слышал — замуж вышла?
Это было сказано спокойно. Без малейшего намека на упрек, но Зинаида почувствовала, увидела по дрогнувшим губам, что ему было трудно и больно спросить об этом.
Ей стало жаль Никиту. В ней обострилось сознание вины перед ним. Хотелось как-то смягчить его страдание. Хотелось сказать хоть одно ласковое слово, но чувствовала, что сейчас это неуместно и может прозвучать фальшиво.
— Так получилось… — сказала она и прикусила нижнюю губу. Глаза ее потемнели от внезапно нахлынувших слез. — Ты ведь не ответил на мое письмо…
— Я его не получил. Меня же призвали в армию. А потом отправили на Дальний Восток. Я ведь писал тебе…
— Это было уже зимой, — сказала Зинаида и покраснела.
— Меня везли туда больше двух месяцев. И был карантин…
— Ну, что же об этом, — вздохнула Зинаида. — Теперь уж ничего не изменишь.
— Может, ты и не любила меня совсем? — сурово спросил Никита.
В душе Зинаиды вмиг воскресли, в одно мгновение пронеслись воспоминания счастливых дней. Она незаметно смахнула слезу и гордо выпрямилась:
— Нет, Никита. Я очень, очень тебя любила.
— А потом вдруг… — едко, со злостью заговорил он и осекся.
— Потом… какое-то наваждение… Нет, ты лучше не спрашивай… Не могу тебе объяснить… Не могу…
— Я только хотел знать: любила ты или это просто была игра?
— Никита! — вспыхнула Зинаида. Глаза ее сверкнули. — Как ты можешь? Я немедленно уйду.
— Ну, ну, извини, Зина… Не буду… — И, немного помолчав, сказал: — Ты ведь пришла не за тем, чтоб повидать меня, а спросить о муже?
Зинаида рванулась, чтоб уйти, но он удержал ее, схватив за руку:
— Извини, Зина. У меня от войны и от всего пережитого уже не те нервы. Все же я скажу: если он был под Брестом, дело плохо… Я спасся чудом. Больше сказать нечего… Извини…