Саша, все время державшийся из последних сил, вдруг всхлипнул и, бросившись на грудь Егора, горько заплакал…
— Держись, Саша, держись, милый. Нам с тобой нельзя сдаваться. Если мы выйдем из строя, кто же тогда будет делать танки? Немец нас тогда возьмет и задушит голыми руками. Мы должны выстоять, уехать на Урал и там начать выпускать танки. Урал — это, брат, силища! Это кузница всей страны! Чего только там нет! И руды, и уголь, и нефть, и всякие редкие металлы, и золото, и каменья… Поедешь со мной на Урал?
— По-по… по-еду!.. — со слезами в голосе выдавил Саша.
— Вот и хорошо, Сашок. Гляди, что я тебе принес, — он протянул Саше кусок хлеба. — Пока пожуй, а я схожу позвоню на завод, попрошу, чтоб приехали.
Примерно через час под окном загудел грузовик, собиравший покойников. Пришли четверо с носилками. Подкопаева унесли и положили вместе с другими. Егор и Саша спустились вниз.
— Поедете, что ли, на кладбище? — спросил шофер и добавил: — Я не советую. Обратно придется плестись. Никто не ездит. Похороним в братской могиле честь честью.
— Что, Сашок, поедем?
— Поехал бы, да сил нету. Обратно не дойду…
— Езжайте! — крикнул Егор.
Забрав шубейку и еще кое-что из вещей, Егор привел Сашу Подкопаева в свое общежитие, устроил на соседнюю койку, попросив соседа перебраться в другое место.
У него в тумбочке в особом ящике с давних времен лежала плитка шоколада, купленная еще для Вадика. Егор развернул ее и длинную дольку дал Саше.
— На, Сашок, подкрепись, и будем спать…
Только улеглись — пришли какие-то люди с красными повязками.
— Все, кто намечен к эвакуации, собирайтесь с вещами. Во дворе ждут машины.
Егор взглянул на уснувшего Сашу и начал его трясти:
— Сашок, Сашок! Вставай скорее, мы уезжаем на Урал…
С тяжелым скрежетом и стуком, надсадно воя и пыхтя, поезд пробивался сквозь снежную коловерть. Уже давно миновали Вологду, а страх еще не оставлял людей, что ехали в теплушках. Сидя вокруг чугунной буржуйки или лежа на нарах, они жались друг к другу. Это чувство держаться вместе выработалось в страшные дни. Многие еще не верили, что они вырвались из огненного кольца смерти, и тревожно вслушивались в завывание метели, в лязг и грохот поезда, в пронзительные гудки паровоза. Во всех этих звуках им слышался вызывавший дрожь гул фашистских бомбардировщиков.
Дверь была плотно задвинута, в маленькие окошки вставлены двойные рамы — в вагоне держалось тепло, не сравнишь с североградскими квартирами. И от этого блаженного тепла, истощенных голодом, изнуренных работой людей клонило в сон. Спали и днем и ночью. Спали не потому, что хотелось отоспаться за бессонные налетные ночи, спали оттого, что не было сил бодрствовать…
Так и ехали. Из вагона на остановках выходили лишь по нужде да поесть горячего бульона с сухарями. На всех крупных станциях для эвакуирующихся североградцев были созданы «питательные пункты». Однако ехали полуголодные. Порции давали мизерные — за этим строго следили врачи. Тех, кто выменивали продукты и наедались до отвала — утром находили мертвыми.
Егор лежал на нарах рядом с Сашей, который никак не мог отоспаться. Порой он разговаривал во сне, кого-то звал. То вдруг испуганно кричал и плакал.
Егор, уже мысленно усыновивший Сашу, как и Вадика, заволновался. На большой станции позвал врача, сопровождавшего эшелон. Тот, разбудив и осмотрев Сашу, сказал:
— Кахексия!.. — И, чтоб понял Егор, пояснил: — Сильное истощение. Это почти у всех. Не давайте наедаться. Пройдет…
На восьмые сутки показались Уральские горы. И опять закружила, завыла метель — ничего нельзя было рассмотреть.
Егор привел Сашу к печке погреться и стал рассказывать про Урал. Его слушали успокоенно, с надеждой. Расспрашивали о городах, о природе, о людях. Но Саша, склонившись к нему на плечо, уснул. Вчетвером с трудом положили его на нары. Улеглись и сами. Ветер рвал, бросал вагоны из стороны в сторону. Поезд, стуча на стыках рельсов, лязгая буферами, пугая пронзительными гудками, пробивался сквозь снежную коловерть.
Через сутки метель стихла. Поезд остановился на шумной станции. Было морозно. Егор, приоткрыв дверь, глянул и радостно закричал:
— Вставайте, друзья! Приехали! Поезд стоит в Зеленогорске.
В вагоне засуетились, стали увязывать вещи. Егор распахнул дверь.
— Закройте! Выходить запрещено! — крикнул стоящий у вагона красноармеец с винтовкой.
— Что такое? Почему не выпускаете?
— Забирают тифозных и покойников.
В вагоне притихли, зашептались…
Но скоро дверь распахнули снаружи. Перед ней стояли люди в белых халатах с красными крестами на рукавах.
— Есть умершие и больные?
— Нет! — крикнул Егор, боясь за Сашку.
— Собирайтесь с вещами! — приказали снизу. — Пойдете в карантин…
Пока семьи рабочих выдерживали в карантине, в Зеленогорск прилетели руководители Ленинского завода: директор Васин, главный конструктор Колбин и парторг ЦК — Костин. С ними прилетели также начальники отделов и цехов.
Махов, уведомленный телеграммой, выслал на аэродром автобус для специалистов и сам поехал встречать Васина, Колбина, Костина.
Для начальства были забронированы лучшие номера в новой городской гостинице «Урал», а для специалистов — комнаты в Доме приезжих завода.
В ресторане при городской гостинице в отдельном кабинете был заказан праздничный обед. Махов, зная характер и запросы Васина, пошел на это скрепя сердце, но в то же время находил для себя оправдание в том, что они намучились, наголодались в Северограде.
После обеда живой, энергичный Васин, велел товарищам отдыхать, а сам вместе с Маховым поехал на завод.
Закрывшись у него в кабинете, он сбросил кожанку, одернул генеральский китель, сел. Выслушав обстоятельный доклад Махова о ходе дел, он поднялся довольный, разминая ноги, прошелся по кабинету, стуча высокими каблуками.
— Ну, что же… Дела, кажется, налаживаются… В Москве мы с Парышевым были у товарища Сталина. Вопрос об авиационных моторах решен положительно. Сегодня самолетом должны доставить первый мотор. Остальные тридцать девять пришлют по железной дороге. Вы с Уховым осмотрите мотор, сообразите, как его приспособить.
— Хорошо, я немедля займусь этим делом.
Васин, надев свою кожанку, пошел прямо к Шубову.
В приемной ждали люди, но он, ни с кем не здороваясь и ничего не спрашивая, вошел прямо в кабинет. Поздоровавшись с вскочившим Шубовым за руку, Васин сказал строго:
— Попроси товарищей зайти в другой раз, я с заданием Сталина.
Сидевшие в кабинете поднялись и поспешно удалились.
— Ну что, Шубов? Почему ты до сих пор не уехал на Алтай?
— Во-первых, не было приказа о моем назначении; во-вторых, не мог же я бросить завод, который готовится выпускать танки. Раздевайтесь, присаживайтесь, Александр Борисович, я вам расскажу, что мы тут уже сделали.
Васин снял кожанку, повесил ее в большой шкаф, туда же положил фуражку и, глядя на высокого Шубова, приподняв голову, сказал небрежно:
— Что ты тут делал, я знаю. Но мне совершенно неизвестно, отправляешь ли ты на Алтай специалистов по тракторам и собираешься ли ехать сам?
— Списки имеются… И туда уехал главный инженер Серегин. Что касается меня лично — думаю, что я был бы полезней здесь. Лучше меня никто не знает завод.
— Послушай, Шубов, — резко, металлическим голосом заговорил Васин, — заводу не нужны два директора. А мне не нужны командиры. Я привык командовать сам.
— Я мог бы…
— Что?.. Ты мог бы делать танки?
— Ну, не совсем танки, но кое-что другое мог бы. Я мог бы быть коммерческим директором.
— Здесь не будет никакой коммерции. И не будет такой должности. Пока еще не поздно, я советую тебе, Шубов, ехать на Алтай. Там пересидишь войну, а потом вернешься…
— Не знаю… Я должен еще поговорить с Парышевым.
Васин поднялся и, обойдя стол, спросил:
— Где ключи от сейфа?
— Они тут, в столе…
— Дай сюда!
— Но я еще не получил приказа наркома.
Васин засунул в карман руку и, достав хрустящую бумажку, развернул ее перед носом директора.
— Вот мандат ГКО, подписанный Сталиным… Ключи и печать! Живо!
Шубов выдвинул ящик стола, Васин взял ключи, подбросил их на ладони и, сев в директорское кресло, нажал кнопку. Вошла секретарь Матильда Аркадьевна.
— Вы звали, Семен Семенович?
— Я звал! — сверкнул глазами Васин. — Принесите печать!
— Слушаюсь! — упавшим голосом сказала Матильда и тотчас принесла печать.
— Можете идти! — крикнул Васин.
Когда Матильда вышла, он повернулся в кресле к стоящему в растерянности Шубову:
— Все, Шубов! Все! С сегодняшнего дня здесь командую я! При первом же разговоре с Парышевым я скажу ему, что ты уехал на Алтай. Приказ пришлют туда. Сразу забирай семью и всех, кто тебе нужен. Когда соберешься — зайди! Я дам машину…
Глава одиннадцатая
Татьяна вернулась из Нижнего Усула на четвертые сутки вечером, когда домашние собирались ужинать. Она радостно обняла открывшую дверь мать, приласкала бросившихся в переднюю Вадика и Федьку, подарив им по книжке с картинками. Раздевшись, вымыла руки и, наскоро причесавшись, вошла в столовую, поцеловалась с женщинами, поздоровалась за руку со свекром.
— С праздником, дочка! Садись ужинать! — сказал Гаврила Никонович и, заметив, что Татьяна вернулась оживленная и повеселевшая, подумал: «Если был бы дома Егорша, он бы не пустил ее разъезжать».
Татьяна уселась на свое место рядом с Вадиком.
— Ну что, Таня? Как съездила? — спросила Зинаида, тоже заметив перемену в ее лице и настроении.
— Спасибо, хорошо! Побывала в институте у Патона. Они работают над автоматической сваркой брони. Уже есть успехи. Обещаются приехать к нам, как только сделают аппарат.
— А сколько вас ездило? — спросил Гаврила Никонович, которого не оставляла мысль, что Татьяну не стоило отпускать.