— Четверо. Трое инженеров и я.
Гаврила Никонович кашлянул в кулак и ничего не сказал…
— Писем не было? — спросила Татьяна после некоторого молчания.
— Нет, не было… — ответил Гаврила Никонович, несколько успокоенный тем, что она вспомнила о Егоре, и, помедлив, добавил: — Но есть новости поважнее. Прибыл первый эшелон с североградскими рабочими. И среди них — Егор!
— Неужели? — радостно воскликнула Татьяна. — А где же он?
— Пока в карантине… Выпустят через неделю.
— А где карантин? — вскочила Татьяна. — Я поеду! Может, увижу его…
— Сиди, сиди, дочка. Держат их за забором. И близко никого не подпускают. Боятся тифозных.
— Что же говорят? Как они доехали?
— Еле живы! — вот что говорят. Всех держат на питательном режиме.
Попив чаю, Татьяна сразу же пошла укладывать Вадика. Как было заведено, принялась ему рассказывать «историю» о том, как видела горы и на скале большого медведя. Но, рассказывая, она все время сбивалась, путала — была переполнена волновавшими ее мыслями…
Когда Вадик уснул, мать еще была на кухне, помогала Варваре Семеновне перемывать посуду. Татьяна быстро разделась, юркнула под одеяло, сомкнула веки: «Что же такое со мной происходит? Приехал Егор, а я словно бы и не радуюсь… Странно… Если бы это случилось неделей раньше — я бы прыгала от счастья. Очевидно бы, сразу полетела в карантин, чтоб его увидеть хоть издали. А сейчас я в каком-то недоумении… Вроде и не рада совсем… Неужели влюбилась в Колесникова?.. Конечно, он такой импозантный. И, безусловно, немного увлекся… Правда, там, в институте, и не взглянул на меня. Держался так, словно никакого объяснения не было. И домой уехал раньше, оставив меня с этими инженерами-молчунами. Конечно, у него важные дела, я понимаю… но, думается, нарочно уехал раньше, чтоб дать мне почувствовать… чтоб заставить меня поволноваться… Он горд и знает себе цену… Да, это — мужчина! И положение, и авторитет, и внешность, и все другие качества… Но ведь и я не девочка. Как же я могла позволить себе увлечься? Ведь у меня муж, и очень хороший муж, которого я не видела целую вечность… У меня Вадик и мама. И я же была счастлива…»
Она стала вспоминать те немногие счастливые дни в Малине.
«Странно… Что же со мной происходит? Мне прошлое видится словно в тумане. Даже Егора я представляю как-то смутно. Неужели я стала его забывать?..»
И вдруг ей вспомнились слова Колесникова, сказанные в вагоне:
«Я знаю все и не верю, что вы его любите. Это было минутное увлечение, порыв истосковавшегося сердца. Вам нужен совсем другой человек, который бы мог оценить вашу красоту, вашу утонченную душу, который бы был вам близок духовно…»
Татьяна вздохнула, и на глаза ее навернулись слезы. «Может быть, он и прав. Возможно, со стороны виднее… Может быть, со стороны кажется странным и нелепым наш союз?.. Здесь я живу как у чужих. Люди, правда, очень хорошие, добрые, но духовной близости нет… Нет общих интересов. Я тут как-то опростилась. Перестала за собой следить. Не бываю ни в театре, ни в кино. Конечно, война, голод… Я понимаю… Но ведь даже в древнем Риме разъяренная толпа требовала хлеба и зрелищ!..
Может быть, теперь, с приездом Егора все будет иначе? Я потому и приуныла, что не было его!.. Ох, скорее бы! Скорее бы увидеть его! Неужели счастливые дни вернутся снова?.. Какой-то он теперь? Смогу ли я любить его по-прежнему? Вдруг Колесников смутил мою душу, и смог поколебать мои чувства? Нет, нет! Егор достоин большой любви! В нем есть качества, которые едва ли есть у Колесникова. Он мужествен! Он отважен! А теперь, в войну, эти качества должны цениться выше всего! Я правильно поступила, оттолкнув Колесникова. У нас с Егором все будет хорошо!» — с этой мыслью она закрыла глаза и тут же уснула.
Авиационный мотор или двигатель, как привыкли называть многие, с аэродрома был привезен прямо в сборочный корпус и поставлен на стенде.
Махов, конструктор Ухов и еще несколько инженеров из конструкторского бюро собрались вокруг.
— Какова же его мощность? — спросил Ухов, шагнув поближе к Махову, рассматривающему паспорт двигателя.
Махов взглянул на его усталое, осунувшееся лицо с мешками под светлыми веселыми глазами и громко сказал:
— Изрядная! Шестьсот лошадиных сил.
— Отлично! Он спокойно потянет тяжелый танк.
— Главное — пройдет ли по габаритам?
— Еще для погребца место останется, — пошутил кто-то из инженеров.
Ухов, достав маленькую металлическую рулетку, быстро прикинул высоту, ширину, длину, расстояние от основания до вала, и его круглое утомленное лицо повеселело от улыбки:
— Разместится в танке свободно, Сергей Тихонович. Можно даже для надежности прикрыть его второй броней. Двигатель-то бензиновый, может вспыхнуть от малой искры. Да и танкистов предохранит от жары.
— Что ж, если потянет — вторая броня не повредит. А как с креплениями?
— Придется его немного приподнимать.
— Это очень усложнит установку?
— Попробую найти самое простое и надежное решение. Главное — теперь знаем от чего танцевать! — опять с улыбкой сказал Ухов, почесывая лысину. Его лицо приняло добродушно-веселое выражение. Это несколько успокоило Махова. За два месяца работы с Уховым он не только привык к нему, но и изучил его характер. Если Ухов улыбается и шутит, значит, он уверен в успехе. Значит, бояться нечего… И все же изготовление креплений для двигателя могло затормозить сборку танков.
— Ты, Леонид Васильевич, все же поторопись, — сказал он по-товарищески. — Еще раз проработайте все размеры, и со схемой креплений приходи ко мне. Посмотрим…
Поздно вечером Ухов зашел к Махову с чертежами креплений и броневого кожуха, прикрывающего мотор. Оба склонились над столом с карандашами.
— Вот видите, Сергей Тихонович, мы предлагаем самые простые крепления с асбестовыми прокладками. Можно приварить, можно поставить на болты.
— Так… хорошо, надежно… А это что?
— Дополнительная броня. Броневой кожух.
— Разумно. Весьма разумно, — сказал Махов. — Прикидывали, говорили с технологами?
— Да. Они одобряют.
Со стуком распахнув дверь, стремительно вошел маленький, грозный Васин.
— А, оба на месте? Здравствуйте!.. Ну, что авиационный мотор? Годится? — заговорил он быстро, никому не давая вставить слова.
— Мотор ложится! — забасил Махов, поднявшись. — Вот, взгляните на чертеж, Александр Борисович.
Васин присел к столу, взял чертеж, всмотрелся.
— Не понимаю… это что? Что за линии?
— Это вторая броня для защиты мотора. Броневой кожух.
— Какой толщины?
— Стандартный лист в пятнадцать — двадцать миллиметров.
— Думаете, он спасет мотор от бронебойного снаряда?
— Во всяком случае предохранит, — сказал Махов, — получится же двойная, экранированная броня.
— Это же дополнительные материалы! Большая работа! А главное, — почти закричал Васин, — это драгоценное время! Да, да, время! — Он вскочил со стула, быстро прошелся по кабинету, навис над столом, где сидели Махов и Ухов: — Знаете, что происходит на фронте?
Оба взглянули тревожно. Васин сдвинул черные брови, насупился и, отчеканивая каждое слово, словно молотком, отбил:
— Немец у стен Москвы!
Махов и Ухов встали у стола, замерли.
— Немец у стен Москвы! — повторил Васин, сверля взглядом чертеж. — Его могут остановить только танки. И мы в ответе за то, что их нет… Да, мы! Сегодня же, сейчас же вызовите технологов, отдайте им чертежи. Завтра в кузнице уже должны делать крепления. А дополнительную броню — к черту! Сейчас не до нее… И вот еще что… На сборку надо поставить нашего начальника, наших мастеров и бригадиров. Пойдемте оба ко мне — вместе составим приказ…
В конференц-зал набилось специалистов больше, чем он мог вместить. Многие принесли стулья из отделов и уселись в проходе, некоторые разместились у дверей, вдоль стены.
В президиуме сидели главные руководители всех трех заводов, кроме Шубова. В центре стола — Васин, Махов, главный конструктор Колбин и парторг ЦК партии на Ленинском заводе — Костин — смуглый, похожий на цыгана, одетый в полувоенную форму.
— Открывай ты! — шепнул Васин Костину.
Тот не был готов. Он считал это совещание чисто техническим. Однако, поднявшись, заговорил уверенно, неторопливо:
— Товарищи зеленогорцы, приднепровцы, североградцы! Все вы призваны руководить организацией производства тяжелых танков, без которых мы не можем остановить осатаневшего врага. Так как времени у нас в обрез — предоставляю слово главному инженеру танкового завода товарищу Махову.
Махов, большой и все еще грузный, неторопливо вылез из-за стола и, пройдя на трибуну, кратко, по-деловому доложил о подготовке цехов к производству танков, сказал, что сделано, что еще предстоит сделать, и пошел на свое место, зная, что все с нетерпением ждут выступления директора.
Костин объявил Васина. В зале перестали кашлять. Васин поднялся. Выходя из-за стола, поравнялся с Маховым, идущим от трибуны, и все увидели, что он Махову по плечо. На некоторых лицах появилась улыбка.
Васин не пошел на трибуну, а встал у стола. Он был в новом генеральском кителе, со Звездой Героя на груди. Он встал свободно, но твердо, выставив немного вперед левую ногу, как это делал Наполеон, и строго посмотрел на собравшихся, дожидаясь полной тишины. Еще в Северограде привык, чтоб его слушали, затаив дыхание.
Когда стало совсем тихо, он вскинул голову с черным хохолком надо лбом, сверкнул глазами.
— Товарищи танкостроители! По пути на Урал самолет приземлился в Москве. Я был приглашен к товарищу Сталину.
В зале сразу воцарилась такая тишина, что было слышно дыхание сидящих в первом ряду.
— Товарищ Сталин указал мне на карту с флажками: «Видите, оголтелый враг приблизился к Москве. Чтоб его остановить и уничтожить — нужны танки. Мы ждем от вас героических усилий. Мы верим, что славный рабочий класс выполнит свой долг перед Родиной».