Получив новое назначение, он тут же привез семью и стал жить в городе той же замкнутой жизнью, к какой привык до войны. Только теперь у него не было свободных вечеров, когда он мог что-то мастерить, выпиливать, склеивать, возиться с машиной или с радиоприемником. Теперь, возвращаясь с завода поздно, основательно уставшим, он успевал лишь поужинать, послушать последние известия и сразу ложился спать.
В первые месяцы войны, когда случались выходные дни, он любил поспать, понежиться в постели. А когда был готов самовар и напечены в масле аппетитные пирожки, он поднимался, мылся и садился завтракать вместе с женой — Марией Петровной, белотелой блондинкой, и худосочной тещей.
За завтраком он много ел, выпивал стопки три-четыре водки, потом пил чай с пирожками. Напившись чаю, он приходил в блаженное состояние и заводил привезенный из Англии патефон. Любил слушать Шаляпина, народные песни и романсы в исполнении Вяльцевой.
Бывая в командировках в Москве и Ленинграде, Смородин всегда покупал новые технические книги и, посещая комиссионные, не жалел денег на старые граммофонные пластинки. У него составилась неплохая техническая библиотека и лучшая в городе фонотека. К нему даже обращались работники радио, чтоб сделать для себя записи.
Иногда, если бывала хорошая погода, они с Марией Петровной, захватив с собой семилетнего сына и пятилетнюю дочурку, выходили гулять. Идя рядом с отцом, Боря называл все марки проезжавших автомобилей, чем и доставлял удовольствие отцу.
Когда начали собирать танки и выходные были отменены, Ивана Сергеевича почти не видели дома. Мария Петровна, подстрекаемая матерью, сердилась и не раз выговаривала мужу:
— Ты, Ваня, совсем забыл и меня, и детей. Уж не завел ли себе кого-нибудь?
Иван Сергеевич только кряхтел с досады да отмалчивался…
И вот во вторник, придя с работы пораньше, он вдруг объявил:
— Маша! Сотвори сегодня пирожки и что-нибудь этакое… на закуску, — к нам Тима придет.
— Ой, неужели? — обрадованно подлетела к нему Мария Петровна. — Когда же?
— Кончится собрание — и придет…
— Замечательно, Ваня! Я сейчас маме скажу. Мы все устроим…
— Возьми новый сервиз, чтоб все было честь честью…
Тима был старший инженер-технолог — Петр Лукич Тимаков. «Тимой» его прозвали еще в институте, где он учился вместе со Смородиным. Вместе они ездили за границу, вместе уже много лет работали в отделе главного технолога. Были друзьями, но встречались семьями только на даче, и то больше на озере или в лесу, когда ходили за грибами.
Тима увлекался рыбалкой, и у него была моторная лодка. Это обстоятельство и покладистый, общительный характер сблизили его со многими людьми на заводе. Но ближе всех Тима сошелся со Смородиным, хотя совсем они не походили друг на друга.
Сегодня они оба были в механосборочном цехе и, возвращаясь в отдел, разговорились о событиях на заводе.
— Так ты ничего не знаешь, Иван, о сегодняшнем партсобрании? Тебя не приглашали?
— Собрание же закрытое… а я, как ты знаешь, беспартийный.
— Жалко… Говорят, будут «прорабатывать» Сочнева.
— Это за что?
— А что угодничал перед Шубовым и запустил партийную работу…
— Этого стоит пропесочить. А еще что?
— Будет серьезный разговор о танках. Очевидно, достанется всем. Придет сам Сарычев.
— Если коснется нас, ты мне расскажи. Может, зайдешь после собрания?
— Ладно, зайду, — пообещал Тима.
Его ждали долго. Раза два подогревали самовар. Тима заявился только в половине одиннадцатого.
— Ну, дела! — оживленно заговорил он, раздевшись, двумя руками отводя назад темные, густые волосы с одутловатого, простоватого лица с толстыми губами и круглым носом, похожим на печеную картофелину. — Сочнева расчихвостили в пух! Приняли решение: за развал партийной работы освободить от обязанностей секретаря и послать на фронт!
— Ого! — удивленно приподнял брови Смородин. — Значит, и другим бездельникам теперь поблажки не будет.
— Пусть не ждут! Вопрос поставлен жестко. Коммунисты должны возглавить борьбу за танки.
— Значит, меня снимут? Я же беспартийный…
— Тебя похвалил Махов. И хорошо говорили североградцы.
— Вот уж не ожидал от них, — добродушно усмехнулся Смородин. — Садись-ка, Петр, к столу. Заждались тебя.
Он открыл балконную дверь, в которую пахнуло холодом, и поставил на стол запотевшую бутылку водки.
— Еще московская! Довоенная…
— Вижу! — одобрительно улыбнулся Тима.
Тут же появились соленые огурчики, маринованные рыжики, пышущие жаром пирожки и всякая домашняя снедь.
Принаряженные женщины, зная, что Тима пришел по делу, подав закуски, сразу удалились в кухню.
Выпив по стопке, друзья опять разговорились о заводских делах, об американских заводах, о технологии…
Только в первом часу ночи Тима, уже основательно захмелевший, собрался уходить, но вдруг спохватился:
— А у меня ведь к тебе дело, Иван.
— Что такое?
— Я тебе говорил, что Шубов перед отъездом звал меня на Алтай? Я тогда сказал, что подумаю…
— Да говорил. Так что же?
— Прислал письмо — очень зовет.
— Хочет сесть на твою шею?
— Не знаю…
— А я знаю. Пошли его к черту! Пусть сам работает… И гордость должна у тебя быть. Гордость за порученное дело! Мы делаем танки — что может быть важней в эти дни? Можно сказать — участвуем в великой битве. Понимаешь?
— Понял! Пошлю его… — Тима обнял друга, и они вместе пошли в переднюю…
Испытания первого тяжелого танка, собранного на Урале, прошли успешно. Махов и Ухов вернулись с танкодрома, наспех отведенного пустыря, пересеченного неглубокими заснеженными овражками и поросшего кустарником, уставшие и продрогшие.
Махов попросил Ольгу Ивановну принести горячего чая.
— Ну, Леонид Васильевич, не для комиссии, а для меня выкладывай свое мнение совершенно чистосердечно.
— Я и там не пытался хитрить, Сергей Тихонович. Мы же головой отвечаем за каждый танк… Как и там скажу: двигатель тянет хорошо, но коробка скоростей беспокоит… Когда Клейменов делал круг во дворе, я еще тогда побаивался… Но парень опытный. Вел хорошо. Я просил отца прислать его ко мне. Он воевал в нашем танке и ремонтировал КВ на фронте. Знает все слабинки.
— Да, коробка скоростей и меня беспокоит. Надо бы ее переконструировать.
— Я как-то говорил Колбину, еще в Северограде, — он отмахнулся… Правда, было не до этого… А вторично поднимать тот же вопрос мне неловко… Может, ты сам поговоришь, Сергей Тихонович?
— Обязательно поговорю… А ты вызови этого Клейменова. Он должен многое знать.
— Хорошо. Вызову…
Согревшись чаем и несколько передохнув, оба, довольные тем, что испытания прошли хорошо, направились в ремонтно-механический цех, где было особенно тяжело с заданием.
Ухов сегодня был в хорошем настроении. Радовался в душе, что ему удалось приспособить авиационный мотор для танка. Помимо креплений еще пришлось заменить и модернизировать некоторые детали, о чем Махов даже не знал…
Причина, заставлявшая волноваться обоих руководителей, состояла в том, что в ремонтно-механическом, которому была поручена обработка литой орудийной башни, дело застопорилось в самом начале. Несмотря на то, что в этом цехе было сосредоточено крупное оборудование, не нашлось ни одного расточного станка, на котором растачивалась башня в Северограде. Попытки отыскать такой станок на других заводах кончились неудачей. Тогда сами рабочие предложили приспособить для этой цели карусельный станок. Со схемой-наброском, сделанным карандашом на куске оберточной бумаги, Ухов пришел к главному инженеру.
— Вот, взгляни, Сергей Тихонович, что предлагают рабочие.
Тот посмотрел придирчиво.
— Предлагают раздвинуть станок?
— Да, ведь башня — это сварная махина два метра в диаметре.
— Придется ставить новые опоры, отливать и обтачивать стальные плиты?
— Другого выхода нет.
Махов, поразмыслив, сказал тогда: «Ладно. Я благословляю…» Ухов дал задание конструкторам срочно разработать чертежи.
Все было сделано быстро, и вот сегодня утром станок должны были испытать и в случае удачи сразу же начать обточку башни. А Махова и Ухова вызвали на танкодром…
Большой ремонтно-механический цех был полон гула, скрежета, стука. Чувствовалось, что в нем, не утихая ни днем ни ночью, велась упорная работа.
В середине цеха, где на железных листах горели угли и шлак, чтоб хоть немного могли согреваться рабочие, столпилось много людей. Там-то и шла, на модернизированном карусельном станке, обточка орудийной башни.
Пожилой рабочий в стеганке и финской замасленной шапчонке сосредоточенно следил за работой резцов, понемногу увеличивая скорость.
Ухой и Махов приблизились и тоже стали наблюдать вместе с инженерами и рабочими. Заметив их, подошел мастер и, не здороваясь, чтоб не отвлечь внимания от главного, кивком указал на станок:
— Видите, работает!..
Этим «Видите, работает» — он хотел сказать, что работа литейщиков, кузнецов, станочников, инженеров — не пропала даром. И еще, что было для него особенно важным, он хотел сказать, что рабочие тоже соображают и их предложение выручило весь коллектив.
Махов понял его и молча пожал руку.
Тотчас, слегка потеснив наблюдавших за работой станка, к Махову протиснулся Копнов и что-то сказал ему на ухо. Махов изменился в лице и, тронув за плечо Ухова, кивнул на дверь. Все трое вышли из цеха.
— Ну, что стряслось, Валентин?
— Я только с хоздвора. Вместо новых прибыли три платформы с отслужившими свой век авиационными моторами. Обросли они пылью, копотью — страшно смотреть.
— Вот уж действительно, час от часу не легче, — сказал Махов в раздумье. — Очевидно, новых моторов не хватает для самолетов.
— Диспетчер спрашивает: разгружать или отправлять обратно?
— Скажи, чтоб разгружали, что-нибудь придумаем, — ответил Махов и положил руку на плечо Ухову. — Ты, Леонид Васильевич, помог с обработкой башни, наладил выпуск своих роликовых подшипников, приспособил авиационный мотор для танка, очевидно, и тут найдешь выход?