Татьяна все эти дни жила в большой тревоге и страхе за Егора. Ей казалось, что он чем-то серьезно болен. Она видела, чувствовала, что он страдает, и ничем не могла помочь. Ей было жаль Егора. Это чувство жалости к нему переполняло ее душу и было сильнее любви. «Ведь там дошли до полного истощения и здесь работают на износ… Ведь так и умереть недолго… А что будет, если он действительно умрет?..» Татьяна отмахивалась от этой путающей мысли и все больше и чате вспоминала малинские счастливые дни.
Поселившийся было в ее сердце образ благополучного счастливчика Колесникова стал тускнеть и меркнуть. А когда Татьяна сегодня утром увидела повеселевшего, ожившего Егора, ей вдруг представилось, что она верила в эту перемену и ждала, упорно ждала счастливого часа…
В этот праздничный день к ней словно вернулось прежнее чувство.
Ужин был скромный, но радостный. Все были счастливы от свидания с Максимом. Полина Андреевна, уложив Вадика, опять вернулась за стол. Все выпили наливки и еще долго сидели за разговорами.
Когда Егор, о чем-то совещавшийся с отцом, вошел в свою комнату, Татьяна бросилась к нему, горячо обняла.
Через ее плечо он увидел, что на этот раз она постелила ему рядом с собой…
Остывший шабот — массивный стальной монолит был поднят из ямы мостовым краном, осмотрен комиссией специалистов и на стальных листах тракторами перетащен во второй кузнечный цех, где его временно установили на бетонных плитах. В могучем теле шабота предстояло просверлить несколько параллельных и наклонных отверстий.
— Выродили чадо — теперь мучайся с ним, — шутливо и в то же время озабоченно сказал Махов, собравший для совета специалистов. — Неужели эту махину придется тащить в ремонтно-механический, где есть расточные станки?
— Легче станки приволочь сюда и приспособить их на месте, — посоветовал кто-то из инженеров.
— Верно, сподручней будет, — поддержал мастер Клейменов.
— Ладно. Так и сделаем, — одобрил Махов и попросил двух инженеров подыскать в цехах необходимые станки.
В тот же день из ремонтно-механического приволокли расточный станок с горизонтальным шпинделем, а из инструментального — радиально-сверлильный, с поворотным шпинделем.
Станки установили на временных фундаментах и пригласили лучших североградских расточников. Работа велась в две смены…
Как-то поздно вечером, когда горизонтальные отверстия уже были готовы и старый расточник Апухтин заканчивал сверление последнего наклонного отверстия, к его станку подошел Махов с плотным человеком в черной кожанке и пыжиковой шапке.
Апухтин — жилистый человек с длинным носом на исхудавшем лице — сосредоточенно делал свое дело.
— Здравствуй, Тихон Семенович! — крикнул человек в кожанке, подойдя вплотную к станку.
Апухтин, услышав свое имя, слегка повернул голову и по седым вискам и темным густым бровям узнал наркома.
Остановив станок, он спрыгнул с подставки.
— Здравствуйте, товарищ нарком.
— Вижу, заканчиваешь сверление?
— Да, товарищ нарком, заканчиваю.
— Как семья — не голодаете?
— Теперь ничего. Спасибо. Понемногу приходим в себя.
— Хорошо. Продолжай, Тихон Семенович! Поговорим в другой раз.
Апухтин вскочил на подставку и включил станок. Парышев осмотрел шабот, и его строгое лицо подобрело.
— Вижу, шабот отлили удачно.
— Да, комиссия дала высокую оценку. Хотел просить вас премировать мастера Клейменова.
— Хорошо, напомните потом… А как с фундаментом для молота?
— Есть заманчивый проект, Алексей Петрович, как раз собирался вам звонить, — сказал Махов. — Хотелось посоветоваться с вами… Может, зайдем ко мне?
— Пойдемте! С этим больше нельзя тянуть…
Парышев, поклонившись Ольге Ивановне, прошел с Маховым в кабинет, разделся, одернув под ремнем гимнастерку, причесал белые волосы и сел к столу.
— Ну-с, показывайте, Сергей Тихонович, что у вас за проект?
— Я объявил конкурс. Проектов было много. Но все не то… И вдруг вчера прибегает ко мне Гольдман — начальник отдела капитального строительства — и весь сияет. «Что случилось?» — спрашиваю. Кричит прямо от двери: «Нашли решение с фундаментом», — и, захлебываясь, начинает объяснять на пальцах… «Чертеж где? Чертеж неси!» — говорю ему. Он пожал плечами и убежал, а к вечеру вернулся с чертежом и с автором проекта инженером Бусовым — скромным, но очень дельным человеком.
Махов выдвинул ящик стола и положил перед Парышевым чертеж. Парышев, взглянув, сразу все понял.
— Предлагают вести работы кессонным способом.
— Да, чтобы предотвратить обвал от сотрясения почвы. Бусов предлагает копку фундамента вести не сверху, как принято обычно, а снизу — шахтным способом. На глубину двадцать метров следует проложить наклонную штольню под острым углом. В ней установить лестницы и передвижные бадьи для выемки грунта.
— Так, понимаю, — сказал Парышев, вглядываясь в чертеж. — А бетон тоже будете подавать через штольню?
— Нет. В этом-то и штука, что бетон будет заливаться вверху. Разобрав пол, прямо на грунт установим прочную опалубку — этакий двухметровый забор в виде квадрата. В него зальем бетон. Пока он будет схватываться, застывать — внизу будут вынимать грунт. Потом выбьют крепления, и грунт, на который будет давить бетонный куб, осядет.
— Тогда станете наращивать фундамент? — переспросил Парышев.
— Да. Снова поставим опалубку и зальем бетоном. И так будем наращивать бетон до глубины в восемнадцать метров.
— Это ж высота шестиэтажного дома. Не перекосите?
— Нет. Все рассчитано точно.
— Советовались со строителями?
— И со строителями, и с шахтерами, и с мостовиками. Всех объехал сегодня. Одобряют и обещают помочь оборудованием и людьми.
— Так, хорошо. Одобряю… А сколько времени займет строительство фундамента?
— По проекту около месяца. Но бетон будет крепчать по мере погружения. И главное — работа кузницы не будет приостановлена ни на один час.
— Хорошо. Завтра установите контакт со всеми необходимыми организациями и приступайте к работе. Если будет нужна помощь — звоните. Вот телефон. Я теперь здесь. Наркомат эвакуируется в Зеленогорск.
Нарком вынул из кармана ручку и в левом углу чертежа крупным почерком написал:
«Утверждаю. Парышев».
Доктор Арсений Владимирович Шурпин был потомственным североградским врачом, унаследовавшим традиции и привычки от своего отца, имевшего большую практику. Если пациент не мог прийти к нему, он сам, как бы ни было трудно, непременно навещал своего больного. Так было в Северограде. И здесь, в Зеленогорске, хотя Арсений Владимирович сам был болен той же самой дистрофией и еще страдал другими недугами, он в субботу днем, пока было светло, приехал к Никоновым.
Дверь открыла та же незнакомая женщина и, кивнув на толпившихся в коридоре, разговаривавших и куривших людей, ушла.
Заметив седенького человека в очках, с маленьким саквояжиком, курившие догадались, что это доктор, и окружили его тесным кольцом.
— Вы доктор? Вы к Илье Нилычу?
— Да, да, к нему. А вы тоже? — спросил Арсений Владимирович, удивленно всматриваясь сквозь запотевшие стекла и плохо видя бритых, усатых и даже бородатых людей.
— Да, к нему. Мы все Никоновы. Родня. Все работаем в ночную — вот и пришли навестить.
Услышав голоса, из комнаты вышла Поля и, увидев доктора, помогла ему раздеться.
— Ну-с, как мы сегодня, Илья Нилович? — протирая очки, спросил доктор.
— Лучше. Много лучше. Можно сказать — совсем лучше, — сказал, приподнимаясь, Никонов.
— Лежите, лежите. Я должен вас осмотреть.
Доктор прошел в коридор, вымыл и хорошо вытер руки поданным Полей полотенцем и опять вернулся к больному.
— Говорите: лучше? Так и должно быть. Ну-с, покажите язык. Так. Послушаем пульс… Хорошо. Температуру измеряли?
— Тридцать пять и шесть, — сказала Поля.
— Да-с, слабость… Как питаетесь?
— Хорошо, доктор. Родичи всего понанесли. Вон видите, на столе. Да и Егорово еще не съел…
«Наверное, у себя, у детей отрывают последнее», — подумал доктор и сказал:
— Хорошо, что о вас так заботятся. Это нам поможет скорее подняться. — Доктор выслушал больного и улыбнулся. — Ну-с, все хорошо, Илья Нилович. Дело идет на поправку.
Услышав его слова, в комнату по одному начали входить мужчины и женщины.
— Все родственники? — с полуулыбкой спросил доктор.
— Все Никоновы. Нас ведь на заводе целая династия! Больше шестидесяти человек, — с гордостью сказал пожилой, широколицый человек в железных очках.
— И все приехали?
— Нет, какое… Семь человек умерли, да человек двадцать там осталось.
— И все на заводе работали?
— Большинство…
— И все рабочие?
— Нет, не все… Трое, как Илья, — мастера. Один — начальник цеха. Молодежь — больше в цехах: токаря, слесаря, лекальщики, кузнецы. Но есть среди Никоновых и врачи, и учителя, и даже музыканты.
— Очень интересно с вами поговорить, — растроганно сказал доктор, — но больному нужен покой и главное — свежий воздух. А мы надышали тут и накурили в коридоре… Давайте отложим нашу беседу.
— Да, да, конечно, — засуетились Никоновы. — Да и нам скоро на работу…
— Когда же, доктор, можно мне подняться?
— Скоро, скоро! Илья Нилович. Еще денек-два — и разрешу ходить…
Седьмого ноября, в хмурый суровый и холодный день, когда дул резкий ветер и сыпал снег, неожиданно для врага в Москве на Красной площади состоялся военный парад.
Свежие полки пехоты с оружием в руках гордо промаршировали перед Мавзолеем. По булыжнику мостовой прогрохотали пушки и моторизованные части. Следом да ними широким строем прошли танковые колонны и своим ходом двинулись прямо на фронт.
Западным фронтом, который сдерживал натиск немецких полчищ, теперь командовал Жуков. По его приказанию на наиболее опасных участках спешно копались противотанковые рвы, устанавливались стальные ежи и бетонные надолбы, устраивались минные поля и ставились танковые засады. Делались укрепления и маскировочные заслоны для противотанковой и зенитной артиллерий, создавались противотанковые районы.