танковой роты Семериков, — представился военный. — К вам просьба, товарищ главный инженер. Прошу дать нам еще по одному комплекту запасных шестерен в каждый танк.
— Это зачем? — спросил Махов. — Вы что, в Берлин собираетесь?
— Пока нет, товарищ главный инженер, но вам по секрету скажу: позавчера наши войска под Москвой перешли в решительное наступление. Немецкая оборона прорвана в нескольких местах. Войска устремились в прорывы. Чтоб развить наступление, нужны танки. И такие, которые бы не останавливались на полпути. Вот почему я прошу запасные комплекты шестерен для коробки скоростей.
— Ясно, товарищ командир. То, что вы сообщили, радует и вселяет надежду на успех. Дадим не только но два — по три комплекта на каждый танк. Но скоро пойдут танки с новой коробкой скоростей, на которых можно делать любые переходы. Скажите фронтовикам, что в ответ на их победы мы ускорим выпуск танков…
Проводив танкиста и военпреда, Махов заходил по кабинету в радостном волнении. «Неужели началось? Даже не верится… Ведь ни в газетах, ни по радио ничего не сообщают… Или я проморгал?..» Он подошел к столу, взял несколько газет с этажерки, перелистал. «О наступлении под Москвой ни слова…»
Никому не говоря о разговоре с танкистом, Махов не переставал думать об этом. Вечером внимательно прослушал последние известия, и опять — ни слова… «Странно. Уж не подшутил ли танкист, чтоб выпросить лишние комплекты шестерен? Нет, такими делами не шутят… Видимо, наши решили не сообщать до поры. Очевидно, стратегия…»
Десятого он проснулся раньше обычного: еще было темно. Взял наушники и услышал знакомый сочный голос диктора: «В последний час! Еще удар по войскам врага!»
«Ого. Вот оно! Значит, танкист не обманул…» — Махов сел на кровати и стал слушать:
«Вчера, 9 декабря, наши войска во главе с генералом армии Мерецковым наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли город Тихвин».
«Как, Тихвин? — сам себя переспросил Махов. Ведь танкист сообщил о переходе в наступление под Москвой?» Зазвонил телефон. Махов взял трубку, узнал голос Васина.
— Не спишь? Слышал? Что скажешь?
— Здорово! Поздравляю! — крикнул Махов. — Выходит, началась битва на Северо-Западе.
— Ты что, только проснулся, Тихонович?
— А что?
— Перед этим передали, что наши развернули наступление на юге. Освобожден Елец.
— Неужели?
— Да! Да! Быстрей одевайся — пойдем в цеха. Будем выступать на митингах.
— Хорошо. Сейчас приду, — сказал Махов и, положив трубку, стал быстро одеваться: «Ростов, Тихвин, Елец? Странно. А может быть, это отвлекающие удары, чтоб не дать немцам снять оттуда войска?..»
Сообщения о победах Красной Армии вызвали всеобщее ликование. В цехах проходили бурные митинги. Рабочие, отработав свою смену, оставались на заводе, чтоб помочь своим товарищам.
Васина, Махова, Колбина, Ухова и других руководителей завода можно было видеть в цехах в любое время суток.
Ночь с двенадцатого на тринадцатое декабря Махов провел в танковом корпусе, где рабочие обязались собрать сверх плана два тяжелых танка.
Придя к себе в кабинет, когда уже сквозь тучи пробивался рассвет, он сел за стол и тут же уснул…
В девять часов его растолкал помощник Копнов.
— Сергей Тихонович, звонил Васин, просил вас разбудить.
— Случилось что-нибудь? — приподняв голову, спросил Махов.
— Случилось, Сергей Тихонович, — дрожащим, радостным голосом сказал Копнов. — Только передали сообщение о провале немецкого плана окружения и взятия Москвы.
— Неужели? Вот радость! — воскликнул Махов. — Я этого давно жду. А ну выкладывай все, что знаешь.
— Газет еще нет, но я записал.
Махов, встряхнувшись, откинулся на спинку кресла.
— «Поражение немецких войск на подступах Москвы».
— Так и сказано: «поражение»?
— Да, так. Я записал лишь главное.
— Давай, давай!
— «Шестого декабря тысяча девятьсот сорок первого года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери».
— Вот это сообщение! — могуче вздохнул Махов. — Жарь дальше, Валентин.
— Дальше идут цифры.
— Давай и цифры — все годится!
— «Захвачено и уничтожено без учета действий авиации: танков — тысяча четыреста тридцать четыре».
— Ого! — одобрительно воскликнул Махов.
— «Автомашин — пять тысяч четыреста шестнадцать, орудий — пятьсот семьдесят пять, минометов — триста тридцать девять, пулеметов — восемьсот семьдесят. Потери немцев… составляют свыше восьмидесяти пяти тысяч убитыми».
— Вот оно, настоящее-то! Вот когда собралась с силами Россия! — радостно ударил по столу тяжелыми кулачищами Махов. — И у нас дела налаживаются. Ну, теперь держитесь, фашисты!..
Глава шестнадцатая
Наступление под Москвой продолжалось. Немцы, ошеломленные внезапными сокрушительными ударами, бежали в панике, бросая оружие, машины, пушки, танки… Опомнившись и немного оправившись от потрясения, они стали цепляться за каждый бугор, за каждое строение, пытаясь организовать оборону.
Но как нельзя сдержать лавину, обрушившуюся с гор, так же невозможно было сдержать яростное наступление русских, катившееся, как грозное цунами, круша и уничтожая на своем пути сопротивление разрозненных немецких частей.
Были освобождены подмосковные города: Рогачев, Яхрома, Истра; на юге — Ясная Поляна, Богородицк, Сталиногорск; на севере — Солнечногорск и Клин. Шестнадцатого декабря — Калинин.
Успехи Красной Армии до слез пронимали людей, живших до сих пор в тревоге и страхе, вселяли в них уверенность и надежду.
Настроение сразу переменилось. На заводе поднялась производительность. Даже «нытики», которые всегда находятся в большом коллективе, перестали роптать, что третий месяц работали без выходных…
Как-то утром, идя на работу рядом с отцом, Егор снова начал разговор, от которого Гаврила Никонович отмахнулся еще неделю назад. Начал осторожно, издалека:
— Ну, что, отец, как ты смотришь на нашу победу под Москвой?
— Чего спрашиваешь? Видишь, рабочие чуть не с песнями шагают…
— Теперь, наверное, не скажешь, что «не до этого…»?
— О чем ты? Что-то не пойму?
— Да о том же… Хочу пригласить мастера Никонова, что спас меня, когда я заболел в Северограде.
— А… Ну, что он? Как, поправился?
— Уж давно работает… Хочу к нам пригласить со всей семьей — пусть знают уральцев! — эту фразу Егор ввернул нарочно, чтоб польстить отцу.
— А велика ли у него семья?
— Целая рабочая династия! — усмехнулся Егор. — Их — Никоновых — на заводе чуть не шестьдесят человек.
— Не все же придут?
— Не пугайся, отец, придут только трое: он с женой и дочка. Есть еще сын, но он воюет.
— Ну-к, что ж… зови! Надо, чтоб наши рабочие семьи познакомились и подружились. Я слышал, что по случаю успехов под Москвой обещали дать выходной. Мне самому охота поговорить со старым североградским мастером… Зови!..
В воскресенье, как и было обещано, дали выходной. Гости были приглашены на пять часов, потому что завтра и им, и хозяевам предстояло вставать по гудку. Егор, встав пораньше, наколол и наносил дров для плиты, и Варвара Семеновна с Полиной Андреевной принялись хлопотать на кухне. Когда гости пришли, у них уже все было готово…
Егор, встретив Никоновых в передней, помог раздеться, привел в столовую, где ждали родители.
Гаврила Никонович — усатый, могучий, взглянув приветливо на худенького, узколицего, с небольшой бородкой Никонова, крепко пожал его небольшую жилистую руку.
— Рад познакомиться с представителем североградского пролетариата.
— И я рад встрече с потомственным уральским мастером, — глуховатым голосом, но с душевной теплотой, сказал Илья Нилович.
— Я слыхал, что у вас на заводе целая династия Никоновых? — не выпуская его руку из своей, сказал Гаврила Никонович.
— Да, нас несколько поколений работает. Наш завод один из старейших в России — ему скоро полтора века.
— Наш, на котором мои деды-прадеды выросли, однако постарше будет. Ему скоро двести пятьдесят стукнет.
— Ишь, ты! — удивился Илья Нилович и весело воскликнул: — Тогда привет рабочему классу седого Урала!
— Спасибо, Илья Нилович! Спасибо! — легонько хлопнул его по плечу Гаврила Никонович и пожал руку Анне Романовне. — Душевно рад познакомиться…
Вдруг его взгляд остановился на миловидной, худенькой девушке, смущенно глядящей на него большими светло-карими глазами.
— Никак дочка? — спросил он, вспомнив, что Егор говорил ему о дочери.
— Да, Поля! Наша младшая! — сказала Анна Романовна, поправив дочке легким взмахом руки короткие каштановые волосы.
— Вижу, мамина копия! — улыбнулся Гаврила Никонович. — Рад! Рад! — и ласково пожал худенькую, но твердую руку.
— Никак уже работаете?
— Да. У вас на танковом, — смело ответила Поля.
Егор познакомил гостей с тещей, с женой, с братом, с Ольгой и, указав на сидевшего в углу Сашку, спросил Никонова:
— Узнаете крестника своего, Нилыч?
— А, Саша! Ишь какой вымахал! Ну, здравствуй!
— Здравствуйте, Илья Нилович, — Саша встал, протянул руку.
— Учишься?
— Работаю сверловщиком! — не без гордости ответил Саша. — Сейчас не до ученья.
— Верно судишь, сынок. Верно! Ученье не уйдет. Ты еще своего достигнешь.
— Прошу за стол дорогих гостей, — сказала Варвара Семеновна. — А меня извините, пойду хлопотать.
— И я с вами. Можно? — быстро спросила Поля. — Я все умею. Буду вам помогать.
— Да ведь вы, Поля, чай, в гости пришли.
— Ну так что же! Я помогу и вернусь.
— Ну, пойдем, милая, коли ты такая быстрая, — и Варвара Семеновна ушла в кухню, но тут же вернулась.
— Вот вы сюда, Илья Нилыч, — указал Гаврила Никонович на стул рядом с собой, — а женщины — на диван. Им там поуютней будет.