корд, — продолжал, воодушевляясь, Максим. — Ему добавляют вес по килограмму, по пятьсот граммов.
— Да, кажется, так, — кивнул Шахурин.
— А поезд? Ведь он тоже набирает скорость медленно, плавно.
— Верно. Так что же?
— Я предлагаю ввести вместо трех передних передач семь или восемь! Тогда удар смягчится и шестерни лететь не будут.
— А время? Наш танк и так ругают за неповоротливость, — вскинул голову Шахурин. — Пока танкист наберет нужную скорость, его расстреляют в упор.
— Нет, нет! Не согласен! — крикнул Максим. — Я сам был механиком-водителем в танке. Нужна лишь сноровка — и дело пойдет.
Распахнув дверь кабинета, вошел Колбин. Шахурин и Клейменов встали.
— Сидите, товарищи, сидите, — сказал он и сам сел у стола. — Ну, что нового у вас?
— Вот товарищ Клейменов осуждает наш метод. Считает, что мы занимаемся компиляцией.
— Очевидно, он предлагает что-то другое? — спросил Колбин, посматривая на Максима.
— Да, предлагаю, товарищ главный конструктор, и прошу меня выслушать, — с горячностью сказал Максим.
— Говорите, — кивнул Колбин.
— Я хочу начать с примера. Идет вниз по лестнице грузчик, несет на спине тяжелую связку кирпичей.
— Допустим…
— Идет хорошо, плавно и вдруг видит — нет двух ступенек. Он по инерции прыгает через этот провал и ломает себе позвоночник… Вот так получается и у нас с шестеренками. Они летят от перегрузки.
— Что же вы предлагаете? — спросил Колбин.
— Я предлагаю увеличить число передач до шести-семи. Нагрузка ослабнет. Проблема будет решена.
Колбин обладал способностью улавливать даже смутные проблески свежей мысли и был внимателен к молодым.
Он одобрительно посмотрел на Клейменова и перевел взгляд на Шахурина.
— Ваше мнение, Михаил Васильевич?
— Мысль смелая, но не скажу, чтоб она была новой.. Конечно, Максим Гаврилович, как молодой конструктор и новичок в танковом деле, не мог знать об этом. А подобная попытка предпринималась. Еще в тридцатом году был создан средний гусеничный танк Т-двенадцать. Так вот у него коробка скоростей имела восемь передач.
— И каковы были результаты? — спросил Колбин.
— Во время испытаний, когда танк уже набрал скорость, раздался металлический треск, танк вздрогнул и вдруг пошел назад. Попытки остановить его или переключить скорость ни к чему не привели. Пришлось заглушить мотор.
— Да, да, я припоминаю этот случай. Но забыл, что стало с этой коробкой?
— От нее отказались из-за сложности.
— То было больше десяти лет назад, — сказал Колбин. — Сейчас и материалы другие, и техника другая! Я вас прошу подумать над предложением товарища Клейменова.
— Хорошо, Иван Аркадьевич, подумаем.
— Желаю вам успехов, товарищи! — сказал Колбин и, обнадеживающе взглянув на Клейменова, вышел.
Прокурор района настаивал, чтоб следствие по делу Никиты Орехова было завершено в спешном порядке. Начальник двенадцатого отделения милиции Лихобабов, которому не раз звонил сам председатель райисполкома Кирпичников и просил вникнуть в дело, чувствовал себя между двух огней. Ему было известно, что с областным прокурором говорил Васин.
«Да, дела… — вздыхал он, сидя у себя в кабинете. — Этому не угодишь — плохо, тому — еще хуже. И тот, и другой могут в два счета спровадить меня на фронт… Надо ехать к Кирпичникову просить, чтобы сам договаривался с прокурором…»
Он достал из шкафа меховую безрукавку, натянул поверх нее шинель и пошел в исполком.
В приемной сидело всего человек пять. Небольшой, но широкий в плечах и мордастый Лихобабов производил грозное впечатление. Ожидавшие у двери посторонились, пропустив его в кабинет.
Кирпичников подписывал какие-то бумаги.
— А, Лихобабов! — увидел он вошедшего. — Садись. Я сейчас освобожусь… — Он минуты две подписывал бумаги, потом захлопнул кожаную папку и, отодвинув ее, взглянул на начальника отделения милиции.
— Ну, что, Лихобабов? Как дела?
— Давят на меня — спасу нет. Чуть не за горло берут… А следствие ни с места. Свидетели, которых указал Оптима, отказываются, говорят: «Мы ничего не видели».
— Ты же без предъявления обвинения не имеешь права держать под арестом.
— Не имею… А как же быть?
— Освободи под расписку о невыезде, пусть парень работает.
— А если сбежит?
— Куда он денется, на всех дорогах посты.
— Это верно. Теперь не убежишь… Так, думаете, выпустить под расписку?
У Кирпичникова уже был продуман план, как спасти Никиту, но он сделал вид, что ему нет дела до этого Орехова. И как бы между прочим сказал:
— Отпусти ты его к лешему, а со следствием, раз нет свидетелей, не торопись. Пошумят и забудут… Подумаешь дело — прощелыге морду побил…
— Ладно, сейчас приду и распоряжусь, — поднялся Лихобабов.
— А вообще-то как у тебя на участке?
— Пока спокойно.
— Ну, будь здоров! — сказал Кирпичников и, пожав руку Лихобабову, проводил его до двери…
Вернувшись за свой стол, он тут же позвонил начальнику сборного пункта Худоровскому:
— Виктор Осипович? Узнаешь? Да, я, здорово! Дело продвинулось, завтра его можешь забрать. Только смотри, чтобы у тебя не задержался. Что? Послезавтра отправка? Очень хорошо. Так я надеюсь… Ну, до встречи…
Вечером, когда вернулась Зинаида, Никита уже сходил в баню и, дожидаясь ее, читал газеты.
— Никитушка! — с радостным криком бросилась к нему Зинаида. — Отпустили? Совсем?
— Взяли расписку о невыезде. Шьют хулиганство.
— Что ты? Ведь Андрей Митрофанович обещался уладить.
Раздался звонок у двери.
— Кажется, он идет. Спроси сама.
Пышная, раскрасневшаяся у плиты Наталья Фирсовна сама открыла мужу, помогла раздеться. Тот поцеловал ее и, хлопнув по мягкому месту, заглянул в комнату к Никите.
— Ну, вернулся, буян? — сказал с усмешкой, но дружелюбно. — Пришлось мне лошадь пообещать за тебя одному начальничку.
— Чай, не свою, а казенную даешь? — сказала, заглянув в комнату, Екатерина Ефимовна. — Насовсем отпустили-то?
— Какое! — со вздохом присел на диван Андрей Митрофанович. — В тюрьму его хотят засадить за хулиганство. А это — пять лет!
— Ой, да что вы? — заплакала Зинаида. — Неужели ничего нельзя сделать? Ведь избил-то мерзавца, который отлынивает от фронта.
— Знаю. А что поделаешь? Тот при Васине…
— Васин там, на заводе, а в районе-то, чай, ты голова! — подступая к нему, сказала мать. — Какая же вы власть, если невинного человека защитить не можете?
— Есть только один выход — отправить Никиту на фронт.
— Батюшки! Да в уме ли ты, Андрюха? — запричитала Ефимовна. — Экое пережил Никита, и опять его под пули?
— Под пули не пошлют, у него же нога. А будет где-нибудь во втором эшелоне… А вернее всего его сактируют и отправят обратно.
— Значит, опять в тюрьму? — не унималась разволновавшаяся Ефимовна.
— Нет. Дело будет прекращено в тот же день, как узнают о его отправке на фронт. Такой закон.
— Кабы его призвали и оставили в тылу… али куда на другой завод перевели, — сказала Ефимовна.
— Чтобы его опять сцапали и в тюрьму?
— Уж лучше в тюрьму, чем под пули! — всплакнула Ефимовна.
— Нет, к черту! Вы мной не распоряжайтесь! — закричал Никита. — Сами садитесь в тюрьму, а я пойду на фронт!
Зинаида, заплакав, выскочила из комнаты, закрылась в ванной.
— Правильно решаешь, Никита! — похвалил Андрей Митрофанович. — Вон наши как начали колошматить немца. Может, скоро и войне конец.
— Ладно. Решено! — твердо сказал Никита. — Если вернусь живой, я этого проходимца руками задушу…
Выплакавшись, Зинаида вернулась в свою комнату. Родичи оставили ее наедине с Никитой.
— Что, Зинуша, боишься, что оставлю тебя в положении?
— Конечно страшно, Никита. И тебя жалко. Вдруг убьют…
— В самом аду был и уцелел, а теперь на передовую не пошлют…
Зинаида, закрывшись в ванной, не только выплакалась, но и обдумала случившееся. Ей казалось, что отправка Никиты на фронт для нее — спасение. «Пока он воюет, глядишь, родится ребенок… Скажу, что от переживаний преждевременные роды. Глядишь, и обойдется…»
Она подсела к Никите, нежно обняла его, стала целовать.
— Никитушка, дорогой мой, любимый. Я верю, что все будет хорошо, не унывай.
— А как же ты-то тут, Зинуша?
— Я с родителями. Они помогут… Жалко, что коротка была наша радость…
Никита скрипнул зубами и, ничего не сказав, привлек Зинаиду к себе…
На другой день он уже трясся в теплушке по извилистой дороге Урала…
На Куйбышевском заводе из курсов, созданных главным инженером Колесниковым, образовалась своеобразная школа сварщиков, готовившая хороших специалистов. Кроме того, по Уралу удалось собрать около ста опытных сварщиков, эвакуированных из разных мест.
Успехи русских войск под Москвой, Ленинградом, Ельцом, словно бы влили в рабочих новые силы. План декабря по сварке танковых корпусов и башен был выполнен досрочно. Первый день нового, 1942 года был объявлен днем отдыха.
После почти шестимесячного напряжения, работы на износ люди вздохнули полной грудью, ощутив безмерную радость оттого, что их нечеловеческие усилия были не напрасны — враг отброшен от стен Москвы!..
Еще за два дня до Нового года стало известно, что завод закупил все билеты на праздничный спектакль гастролирующего на Урале Малого театра. Билеты на спектакль вместе с красочно отпечатанными новогодними поздравлениями и денежными премиями были торжественно вручены, как писала заводская газета, «лучшим из лучших». Красочный пакет с поздравлением, двумя билетами и деньгами преподнесли и Татьяне.
Перед праздником всех премированных отпустили раньше. Татьяна, придя домой еще засветло, увидела во дворе Вадика, и, узнав, что он вышел недавно, разрешила ему погулять еще полчаса, и бегом побежала по лестнице.
— Танюша! Что с тобой? Ты сегодня такая сияющая! — воскликнула Полина Андреевна, открывая ей дверь.