Поэтому я подал команду:
— Карантин, становись.
У молодых еще свежи были в памяти воспоминания о том, как я их вчера накормил обедом, поэтому карантин послушно выстроился в колонну по четыре.
"Правильно сделали", — похвалил я их про себя, — "а то бы я вас сегодня еще и завтраком накормил… также как вчера обедом".
— Оу, сержант, — ко мне развязной походкой подошли двое "земляков" с Северного
Кавказа, — ты не много ли на себя берешь?
Я повернулся к ним, чтоб не дай Бог не подумали, будто я глаза прячу.
— Сколько унесу. Карантин! В расположение бегом — марш!
И не спеша пошел следом.
А неплохо мы вчетвером устроились!
Вместо зарядки, находись я во взводе, то мел бы в палатке или собирал бычки возле нее, поглядывая в сторону карантина и ожидая, когда же духов начнут раскидывать по подразделениям. А сейчас я бодренький, умытый и чистый. Не лучше ли пробежаться три километра с молодыми? И руки чистые, и для здоровья полезно. А на завтрак роту путь Панов ведет: я ее водил вчера на обед, Рахим водил на ужин, а Рыжий проводил зарядку. Вот пусть Серый и покомандует: его очередь.
"Весь день прошел как миг единый…"
Впрочем, это из классика.
За время, прошедшее с осеннего сержантского карантина, ничего нового в боевой подготовке молодого пополнения не изобрели. Молодых надлежало как следует задолбать. Плащов приказал выдать молодым автоматы, чтобы уморить их на тактике. Разница между занятиями молодых и сержантов была только в том, что три месяца назад мы на полигон тряслись в кузове, а сейчас полезли в кабину. КАМАЗов было четыре, мест в кабинах было на восемь человек, а нас было пятеро.
Плащов и еще четыре дятела.
Сев возле водилы, я гордо посмотрел на Рыжего, мол: "знай наших — в кабине едем". Рыжий посмотрел на меня еще более гордо: "Разведке — положено". В кабине мы оба ехали впервые за все время службы, в основном все время в кузовах или на бэтээре. Чтоб он не зазнавался, я двинул ему локтем в бок, и машина тронулась. В ответ на мой локоть Рыжий сдвинул мне шапку на нос и заржал довольный. Чтоб отомстить я двинул ему каблуком по ноге.
Рыжий взвыл:
— Ты что, дурак?! Больно же, урод!
— Сам урод.
— Тогда ты не урод. Ты — мордвин.
— Тогда ты тоже не урод. Ты — хохол.
— Шел хохол, наклал на пол. Шел кацап — зубами цап.
— Чего это он "цап"?
— То, что хохол наложил.
— Ты уверен в этом?
— А то.
— А ты видел? — я сунул Рыжему еще раз локтем в бок.
— Своими глазами, — Рыжий снова сдвинул мне шапку на нос и быстро убрал ногу.
— Я подумал, чем бы еще побольнее укусить Вовку:
— А в разведку только придурков берут, — ехидно заметил я.
— А в связь — только гандонов. Прихлебатели.
— Это кто прихлебатель?!
— А кто придурок?
Слово "прихлебатель" показалось мне обидным. Когда ездили на Балх, я ничем не отличался от пехоты. Тот же автомат, тот же бронежилет. А груза на себе я нес даже больше стрелков: кроме всего прочего у меня была радиостанция и аккумуляторы к ней. И моя рация не сдохла, и аккумуляторы не сели. Связь для пятой роты я обеспечил. И вот теперь я — прихлебатель? Разведка, между прочим, на Балхе тоже "языков" пачками не таскала.
— Ладно, — Рыжий положил мне руку на плечо, — ты не прихлебатель. Мир?
— Тогда и ты не придурок. Мир.
Я несколько секунд пощелкал тумблерами в голове, решая, как надежнее закрепить мир с Рыжим и нашел:
— Ладно, Вован: мы с тобой — нормальные пацаны. Это водила хотел нас с тобой поссорить.
Рыжий посмотрел на водилу. Эрмэошник был с нашего призыва, только рядовой.
Водитель напрягся.
— Этот что ль? — Рыжий кивнул на него.
— А давай ему подкинем? — предложил я.
— А давай, — радостно согласился Вовка.
Водитель чуть не потерял дорогу:
— Э-э-э, мужики, — залопотал он в испуге, — вы чего?!
— Руль держи!!! — заорали мы в один голос
КАМАЗ по серпантину выезжал на обрыв.
11. Двадцать третье Февраля
Так и покатила жизнь как по писанному: в шесть подъем, зарядка, туалет, завтрак, развод. После развода — занятия, обед, чистка оружия, политподготовка, написание писем на родину, ужин, фильм, поверка, отбой. Через три дня молодые втянулись в ритм, а сержантам и втягиваться не было необходимости. Рыжий последние месяцы спал не больше моего: как молодой сержант он вместе со мной через сутки летал в наряды и ежедневно мы с ним сталкивались на разводе, на докладах в штабе и в столовой. Он тоже недосыпал, поэтому восьмичасовой сон был для нас как праздник. Кроме догляда за молодыми у нас не было иных обязанностей, а молодые хлопот нам не доставляли. С первых же часов своего пребывания в полку они были приведены к нормальному бою и слушались команды быстро и четко. Занятия по огневой и тактике проводил Плащов, а мы, как четыре овчарки вокруг овечьей отары, крутились вокруг молодых, наблюдая, чтобы кто-нибудь из них с дуру не пристрелил соседа. Меня всякий раз охватывало беспокойство, когда Плащов начинал отрабатывать действия мотострелкового взвода в наступлении с боевыми стрельбами. Я бегал сзади цепи своего взвода и следил, чтобы направление стрельбы духи выбирали строго перпендикулярно линии цепи. Оленям, отклоняющим свой автомат от воображаемого перпендикуляра, я выписывал пендалей, выводил из строя, отбирал автомат и заставлял отжиматься до потери сил. Пока носом в гравий не уткнутся.
Метод воспитания не самый гуманный, зато все остались живы-здоровы, никто не угодил ни в "Черный тюльпан", ни под трибунал. Одного уронишь на землю, вываляешь в пыли — остальные тридцать человек, не желая для себя такой же участи, делают правильные выводы: и автоматами не играют, и на предохранитель ставить не забывают. Во всяком случае, за время карантина никто никого не подстрелил.
Если кто не понял, поясню.
Сто тридцать шесть молодых и веселых придурков ежедневно получают автоматы и боевые патроны к ним. Автомат это такая игрушка: скорострельность — шестьсот выстрелов в минуту, вставляешь магазин, снимаешь с предохранителя, отводишь затворную раму назад, резко отпускаешь ее, нажимаешь на спусковой крючок и… через три секунды тридцать стальных сердечников в латунной оболочке как злые гарпии со сверхзвуковой скоростью понеслись искать свою жертву. Пользоваться автоматами молодые толком еще не умеют. Мозгов в черепушках — как у птеродактилей. Несколько часов сто тридцать шесть человек владеют боевым оружием, из которого им ужасно хочется пострелять и даже не важно, куда и в кого, лишь бы нажать на спусковой крючок и услышать треск очереди. Чем длиннее очередь, тем для них интереснее. Слово "Смерть!" они не понимают и понимать не хотят. Думают, что это игра такая. Попал в соседа, тот упал, а потом встал, отряхнулся и пошел как ни в чем ни бывало. Всё, о чем они думают, присоединяя магазин к автомату — "Дайте пострелять". О необходимости и последствиях стрельбы из ста тридцати шести человек не задумывается никто. Нас — четыре сержанта и один офицер. Всего пятеро. Пять человек, хоть они разорвись на две половинки, не смогут удержать в поле зрения полторы сотни юных идиотов, каждому из которых интересно обязательно повертеть автомат в руках. Следовательно, грамотному обращению с оружием каждого молодого воина быстрее и разумнее приучать на уровне условного рефлекса: отвел автомат в сторону — получил поджопник. После этого всякий раз как только интернационалист будет брать в руки оружие, его же собственный копчик, помнящий сержантские пинки, обеспокоено спросит: "А ты на предохранитель поставил? Не досылай патрон в патронник! Повесь автомат за спину".
И был момент нашего с Рыжим триумфа!..
Даже пожалел, что на мне не было белого фрака, манишки, бабочки и лакированных туфель. Никогда и нигде ни один великий пианист в мире не купался в таком глубоком океане восхищения.
Точно так же как и в "сержантском" карантине обед привезли прямо на полигон в больших зеленых термосах. Молодняк, нагулявший аппетит, жадно наваливался на горячую пищу. Из четырех сержантов рыжим был только один, а голодовку не объявлял никто. Поэтому, прежде, чем допустить молодых до раздачи пищи, мы потребовали себе все, что нам положено: борщ "со дна пожиже", побольше тушенки, кашу пусть духи хавают, а в компот по жмене сахара. Отныне и до дембеля будет только так: сначала кушаем мы, как старший призыв, потом мы позволяем утолить голод молодым, чем Бог послал и тем, что от нас осталось. И никому не надо напоминать, чтобы нам оставили в тарелках — без нас духи вообще есть не имеют права.
А не то…
Репертуар боевой подготовки остался неизменным: сначала тактика, потом обед, полчаса на отдых и под занавес стрельба. Два огневых рубежа, две пары мишеней и много-много патронов. Через два часа отстрелялись все. Обе мишени не поразил никто.
Плащов и без того то и дело кривившийся, глядя на карантин, после стрельб вообще сделал такую брезгливую гримасу, что, повтори я ее, у меня вылетела бы челюсть.
— Стрелять не умеет никто! — резюмировал он, — Будем тренироваться. Может, сержанты покажут, как надо стрелять?
Сержанты не возражали.
— Младший сержант Грицай, — окликнул Плащов.
— Я, — Рыжий поднялся с корточек и прихватил автомат за цевье.
— Младший сержант Семин.
— Я, — я выкинул сигарету и тоже поднялся на ноги.
— К бою.
— Есть, — негромко промычали мы с Вовкой.
Делов-то: с огневого рубежа попасть в грудную мишень за двести метров и в ростовую за четыреста. Их прекрасно видно: стреляй и поражай. Целую зиму мы с Рыжим после обеда шли за полк и выстреливали по пятьсот сорок патронов на ствол из положения стоя, лежа и с колена. И мишенями у нас были не полуметровой ширины фанерные щиты, а маленькие гильзы. После того, как привыкнешь убирать десять гильз с десяти-одиннадцати выстрелов, промазать по нормальным мишеням уже не получится. Кроме того, у меня — очень хороший автомат: АК-74. Я его под чутким руководством Полтавы сам пристреливал. Он у меня за версту в копейку бьет. Очень я уважаю свой автомат. За мягкий спуск, за точность прицеливания, за мягкую отдачу в плечо при выстреле. Даже за то, что пружина толкателя несколько слабее, чем на других автоматах. Это не только мой автомат: с ним еще мой земляк служил. У него даже на прикладе нацарапано: "Мордовия. ДМБ-85". Я, конечно же приписал"…и 87", чтоб все знали, что с этим автоматом потомственно служила лихая и отчаянная мордва. Я не только свой автомат люблю и уважаю: я ему доверяю. Я знаю, что он пошлет пулю туда, куда я ему прикажу. Я уверен, что он не откажет, что патрон не перекосит при подаче в патронник, что боек будет отстукивать капсюли без осечек и сколько раз я нажму на спусковой крючок, столько раз из ствола вылетит пуля. И это не слепое доверие к мертвой железяке. Я очень берегу свой автомат. Ухаживаю за ним. Он у меня как