"Вот это Овечкин! Вот это красавец!", — восхитился я капитаном.
Слов у меня не было. Я переглянулся с остальными сержантами — Овечкин "приколотил" всех.
Сам же Овечкин, поздоровавшись с Плащовым, без слов занял свое место справа от колонны карантина. Пока мы пялились на Старого Капитана, командование полка уже стояло возле стола, на котором лежало десятка три коробочек с наградами.
— Награждать сегодня будут, — шепнул я Рыжему.
— За летние операции, — пояснил Овечкин.
— Полк! — взревел Сафронов, — К подъему государственного флага Союза ССР!.. Равняйсь!.. Смирно! Флаг — поднять!
Союз нерушимый республик свободных
Сплотила на веки великая Русь.
Да здравствует созданный волей народов
Единый могучий Советский Союз
Мощные динамики от клуба пробили плац гимном. Торжественная музыка и многоголосый хор тугой волной заполнили собой все пространство и, отразившись от модулей, палаток, забора вернулись на плац и накрыли всех стоящих на нем.
По спине пробежали мурашки.
Офицеры вскинули руки к козырьку.
Рядовые и сержанты втянули животы.
На флагштоке поднимался государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик.
Наш флаг.
Всех и каждого из нас.
— Товарищи солдаты, сержанты, старшины, офицеры и прапорщики! — начал Дружинин, когда красное полотнище с серпом и молотом добралось до конца флагштока и, расправившись, шумно захлопало на свежем ветру, — Поздравляю вас с шестьдесят седьмой годовщиной создания советских Вооруженных Сил!
— Урррааааааа! — троекратно откликнулись сотни радостных глоток.
Командир полка не стал утомлять личный состав пространной речью в манере действующего генсека. Просто обрисовал общую картину полковой жизни, дал оценку действиям полка и всей дивизии, упомянул о потерях и закончил:
— Полк, равняйсь! Смирно! Слушай Указ Президиума Верховного Совета СССР.
Началось награждение.
Сафронов орал фамилию, награжденный рубил строевым к столу, где ему вручалась коробочка с медалью или орденом и жали руку Дружинин, Сафронов и Плехов. Награжденный разворачивался к полку, отдавал честь и выкрикивал:
— Служу Советскому Союзу!
Рыжий дернул меня за галифе:
— Когда-нибудь и нас с тобой наградят.
— Ага, — не разжимая губ съязвил я, — особенно тебя.
Среди награжденных было немало знакомых пацанов: Гена Авакиви получил Красную Звезду, а Саня Барабаш — За Отвагу. Полтава тоже получил За Отвагу, а замкомвзвод разведчиков сержант Иванов — Красную Звезду. Рыжий толкнул меня локтем в бок и показал глазами на Иванова, дескать, "смотри — разведка опять выше связи". Я хотел, как обычно, сдвинуть Вовке шапку на нос, но в строю шевелиться нельзя, поэтому, я только вздохнул и пожалел, что Полтава не стал Героем.
Полк загудел: Сафронов выкликнул фамилию начальника хлебозавода. Указом он был награжден орденом Красной Звезды.
— Ууууууууу, — мычали ротные и взводные колонны.
Старший прапорщик был, конечно, мужик хороший. Если бы не он, то солдаты остались бы без бражки, а офицеры без самогона. Мы все уважаем его, бакшиши ему носим, чтоб он был сговорчивее, вошел в наше положение и не тряс руками, когда его просят отсыпать дрожжей. Но он не был ни на одной операции! Он вообще никуда из полка не выезжал, даже в Мазари. Риск ничтожный, но все-таки риск. Зачем прапору посещать дуканы, если все, что в этих дуканах продается, ему принесут в обмен на дрожжи? Хороший он мужик, замечательный… но вручение ему ордена Красной Звезды, того самого ордена, которым очень часто награждают посмертно и который остается последней памятью матерям и вдовам, оскорбляло нас и принижало значение самой награды в наших глазах. Будто на бордовую эмаль ордена плеснули навозом.
— Уууууууууу, — гудели ряды, пока старший прапорщик шел к столу, — уууууууууу!
Овечкин захлопал в ладоши. Только что награжденные и наиболее смекалистые офицеры поняли Старого Капитана, поддержали его и тоже зааплодировали. Через пару секунд весь полк рукоплескал отважному командиру полковых пекарей. Когда старший прапорщик подошел к столу для вручения заслуженной награды, Дружинин повернулся к Сафронову и заговорил с ним о неотложном деле.
Орден вручил Плехов.
Земляк — земляку.
Manus manum lavat.
— Уууууууууу! — не прекращали солдаты и, кажется, даже офицеры.
Награжденный главный пекарь, подгоняемый овацией всего полка, на подогнутых коленях засеменил обратно в строй.
Дружинин проводил его взглядом. На столе оставалась только одна коробочка с наградой.
— Полк, смирно! — взревел Сафронов, — Старший сержант Певцов!
Овация стихла, установилась тишина.
Нехорошая какая-то тишина.
— Старший сержант Певцов! — еще громче крикнул Сафронов, хотя и так — куда уж громче?
С левого фланга, опустив плечи, к столу побрел сержант в нелинялой хэбэшке.
— Писарь строевой части, — негромко пояснил Овечкин, — ему весной на дембель идти, вот он и вписал свою фамилию в наградной лист, чтоб домой с наградой придти, перед девочками порисоваться. Когда пришла медаль, он хотел, было, замять, упрашивал, чтоб не поднимали шум, но Сафронов с полканом решили, что правильней будет вручить перед строем. Чтоб все видели.
Так же, как и остальным награжденным, штабного писаря как ни в чем ни бывало, поздравили все трое: командир полка, начальник штаба и замполит. Целых три подполковника по очереди пожали старшему сержанту руку и командир полка лично вручил ему медаль За Отвагу.
У меня было ощущение, что мне перед строем плюнули в лицо. Всем, кто стоял сейчас на плацу, от подполковников до рядовых, всем нам плюнули в лицо.
Всех тех, кто ездит на броне, всех тех, кто проводит колонны и ходит на операции, всех тех, кто попадает под огонь душманов, всех тех, кто вымотанный до полного отупения, без сил, на стиснутых зубах, на хрипе, на злости, на черт знает чём, идет все дальше в горы и сопки только за одним — выполнить боевой приказ… Всех их писарь втоптал в грязь.
И не только их.
Всех, кто погиб в этих горах и сопках, всех, кого в цинке привез домой Черный Тюльпан, всех, чьим родным на память остались лишь фотографии да кусочки металла, отчеканенные на Монетном Дворе, их всех оскорбили в их могилах и попрали светлую память о них.
Старший сержант, никогда не покидавший пределов полка, вписав одну лишь строчку в наградной лист, плюнул во всех нас — и живых и мертвых.
На плацу стало тихо. Будто и не стоит на нем полк.
Страшная тишина.
Рукоприкладство в полку не поощрялось. Пусть оно было нередким, но офицеры его не приветствовали, поэтому старослужащие били молодых с оглядкой и не оставляя следов…
В данном конкретном случае от Певцова отвернулись не только командиры и замполиты, но даже особисты-контрразведчики, которых бананами не корми, только дай отправить кого-нибудь в трибунал, перестали замечать писаря строевой части.
Его не бил только ленивый.
Как начали, едва разойдясь с торжественного построения, так и продолжали до самого его дембеля. Даже духи — и те норовили попасть ему кулаком по голове, и их никто не осаживал: правильно делают, что бьют.
Награжденного писаря, два с половиной месяца спустя, отправили домой с первой же партией, но до этого дня синяки не сходили ни с его лица, ни с его тела. На свой поганый дембель он ушел густо расцвеченный фингалами и заметно повредившись в рассудке.
Зато — с медалью.
12. Спортивный праздник
Дружинин, Сафронов и Плехов взглядами проводили старшего сержанта Певцова в строй, хорошо понимая, какая участь его ждет. Плехов, круглосуточно защищавший духсостав и в особо пиковых случаях спасавший провинившихся перед коллективов тем, что закрывал их в отдельную камеру губы, на этот раз не отреагировал никак. Не за что сажать сержанта на губу. Не провинился он. Наоборот — правительственную награду получил. Герой! Да и Певцов — не глупый дух, чтобы не отвечать за свои поступки. Должен был понимать и предвидеть последствия своего крючкотворства. Вот пусть теперь и отвечает.
Офицеры Певцова сдали на заклание. Это понял весь полк. Путь к безнаказанной расправе над уродом-писарчуком был не только открыт, но и указан. Разве только "фас" не сказали.
— По-о-о-олк! — повисшую над плацем тишину разрезал сафроновский бас, — Равняйсь! Смирно!
"Честное слово, сегодня — праздник!".
В правом углу плаца появились четверо солдат комендантского взвода. На них были парадки с белыми ремнями, в руках у них были карабины с примкнутыми штыками. И держали они эти карабины так, как держат их придворные кремлевские солдатики из роты почетного караула: зажав затыльник приклада в согнутой правой руке, а сам карабин поставив вертикально. Услышав команду "Смирно!", задний остался на месте, а трое начали движение, нарочито высоко вскидывая прямые ноги и пружиня на носочках. "Раз", отбивали три подтянутых солдата под левую ногу, "два, три, четыре, пять!".
Оставшийся комендач перехватил левой рукой карабин за цевье.
И снова трое в ногу: "Раз! Два! Три! Четыре! Пять!".
Комендач опустил карабин, держа его в левой руке на весу. "Раз! Два! Три! Четыре! Пять!".
Комендач приставил карабин к ноге, звонко грохнув железным затыльником о бетон.
Одновременно с этим остановился последний из шагавших комендачей, а движение продолжили только двое.
"Раз! Два! Три! Четыре! Пять!". Первый комендач резко повернулся налево, снова стукнув прикладом о бетон. Другой комендач перехватил свой карабин за цевье. Все четверо действовали синхронно, под пять ударов левой ногой.
"Линейные", — догадался я.
— К торже-е-е-ественному маршу!.. — рокотал Сафронов, прерывая мои мысли.
"Нет", — оценил я выправку пацанов из комендантского взвода, — "я бы так не смог — карабин в одной руке держать. Ну, секунд пятнадцать или тридцать еще куда ни шло. Но вот столько времени, да еще и строевой шаг пружинить, держа его на весу — этого бы я точно не смог".