овая, клуб, спортзал, забитый боевой техникой парк — ничего этого не существовало ни для кого, кроме нас и нас самих не существовало ни для кого! Никого в мире не интересовало, что на бэтээре "икс" греется правый движок, а на бэтээре "игрек" руль ведет влево из-за того, что погнуты тяги. Оказалось, что никто в мире даже не слышал о существовании такого полка! Никто не обязан, глядя на крохотную точку, которую и нанесут-то не на всякую карту, представлять в этой точке тысячи живых людей, со своими заботами, надеждами, взаимоотношениями и переживаниями. И уже тем более никто не обязан интересоваться переживаниями капитана Овечкина и младшего сержанта Сёмина.
"Кто же тогда все мы?", — думал я, размышляя над рассказом капитана, — "Что значим все мы и наши жизни?".
В этот вечер на блестящей эмали моего маршальского жезла появились первые трещинки.
Рахим и Серый привели карантин с фильма. Нужно проводить вечернюю поверку и проводить ее придется мне, спихнуть чтение списка на Рахима или Панова не получится: они водили роту на ужин и в кино, следовательно, командовать теперь моя очередь.
Дневальный принес журнал вечерней поверки, но и без журнала было видно, что в строю отсутствуют два человека. На левом фланге вместо одного человека в крайней колонне стояли два. Вряд ли кто-то в полку решил пристроиться к карантину перед вечерней поверкой, следовательно, отсутствует кто-то из своих. Я стал зачитывать список и отмечать галочками каждый выкрик "Я!".
В строю не было Гафурова, сегодняшнего чемпиона полка по боксу.
"Второй — Коваленко. Еще один чемпион", — догадался я и продолжил поверку.
Нет, Виталик Коваленко был в строю — отсутствовал узбек с фамилией из конца алфавита.
ЧеПе.
Отсутствие двух молодых бойцов на вечерней поверке — ЧП полкового масштаба. И как на грех проводил эту поверку я, следовательно, мне и идти докладывать в штаб об отсутствии двух солдат в расположении после отбоя.
"И что теперь делать?!" — соображала голова.
Сто тридцать четыре бойца стояли передо мной в строю. Держать их в строю и дальше, пока два оборзевших духа не догадаются вернуться? А если им вступит в голову только через час? Что, целый час мне держать роту на виду у всего полка и ждать, пока помдеж не спросит меня, почему я "не отбиваю" людей? Распустить строй и идти на доклад будто ничего не произошло — тоже не годилось: вдруг эти двое повесились или сбежали в банду? Мало ли что у них на уме? Меня самого тогда не похвалят за то, что скрыл от дежурного по полку.
Я принял более правильное решение:
— Рота, равняйсь. Смирно! За активное участие в спортивной жизни полка всему личному составу, участникам и болельщикам, выражаю благодарность!
— Служим Советскому Союзу, — гаркнули духи, обрадованные похвалой.
Честное слово: я ими гордился! Прежде, чем распустить строй, я, довольный, напомнил всей роте:
— А чётко мы, пацаны, всему полку сегодня показали, а?
— А-а-а-а! — пацаны осклабились, тоже довольные и гордые собой.
— Вольно. Отбой. Сержантскому составу собраться в курилке.
Духи побежали умываться и укладываться, а мы пошли под масксеть курилки.
— Что делать будем, мужики? — спросил я в полной темноте.
— ЧеПе, — оценил обстановку Панов.
— Залет, — подтвердил Рахимов.
— А вы куда смотрели, сержанты? — упрекнул Панова и Рахима Рыжий.
— Да, ладно, Вован, — успокоил я его, — тут разве уследишь? Вдобавок, темно. Спасибо, что остальных привели.
Где искать двух заблудших баранов мы не знали. Полк большой и искать их по всем палаткам и каптеркам с риском в темноте наскочить глазом на кулак можно было до утра. Мне нужно идти докладывать дежурному по полку о том, что "отбой сборов молодого пополнения произведен своевременно, больных и незаконно отсутствующих нет". Перед дежурным сейчас лежит разграфленный лист бумаги и он, выслушивая доклады дежурных по роте, составляет раскладку личного состава на завтрашний день. Нечего и надеяться на то, что про карантин забудут: чистая, незаполненная строчка в графах выдаст нас с головой и тогда сюда метнется помдеж выяснять обстановку.
Дежурных по роте было человек двадцать. Каждый докладывает по две-три минуты. Это давало нам почти час запаса по времени. Но кончится этот час и мне все равно придется идти и докладывать. Если я доложу об отсутствии двух человек, а они придут под утро обкуренные и счастливые, это значит, что я честно сдам на расправу шакалам двух пацанов, вместо того, чтобы не выносить сор из избы, не позорить карантин и самому принять меры к их воспитанию. Если я доложу, что весь личный состав отдыхает по распорядку, а утром выяснится, что эти двое рванули в банду, то я стану их соучастником и дальнейшие мои объяснения будет выслушивать военный трибунал. Сдавать своих — стыдно, сидеть в тюрьме — скучно.
Положеньице…
Рахим, Панов, Рыжий — никто из них, сидевших рядом со мной, не хотел быть на моем месте. Я и сам на своем месте быть сейчас не хотел, но докладывать — надо.
— Давайте, подождем, — предложил я, — может, они еще вернутся?
— Точно, — Панов постарался меня приободрить, — они сейчас где-нибудь у земляков. А у земляков есть свой дежурный по роте, который напомнит им, что неплохо бы доложиться в карантине.
— А ты что, забыл как сам в полк приехал? — напомнил мне Рыжий мою молодость, — Ты же в первый день на губу попал! У земляков своих засиделся и пропустил вечернюю поверку. Эти-то хоть малость в полку пообтерлись, а ты с первого же дня стал на дисциплину забивать.
Что тут ответишь? Все правда: в первый же вечер после прибытия в полк я загостился у земляков, пропустил поверку и утро встречал на гауптической суровой вахте. Только я — это я, и второго такого младшего сержанта Семина для роты не надо: перебор выйдет. Я оставил пацанов сидеть в курилке, а сам пошел в модуль и, не раздеваясь, лег на койку, свесив сапоги в проход. Карантин уже отбился и спал. Что мне следует докладывать в штабе, я не знал: просто лежал и смотрел при тусклом свете дежурного освещения как медленно ползет минутная стрелка по циферблату.
От входа послышались шаги и в спальное помещение вошли Гафуров и маленький узбечонок. Часы показывали без четверти одиннадцать. Я присел на кровати и окликнул их:
— Оу! Оба — сюда.
Расхлябанной походкой они подошли к моему проходу. Своей нарочитой развязностью, расслабленными как у дембелей ремнями и обкуренными рожами они расстроили меня еще сильней.
— Где вы были?
— А чо? — тупо переспросил узбечонок.
— Вы где были, уроды, я вас спрашиваю? — объяснять духам то, что за них, придурков, люди отвечают и за них люди волнуются, что они, бараны, находятся не дома в кишлаке, а в Афгане, где может всякое произойти, особенно ночью, рассказывать все тонкости и последствия ночной жизни и взывать к благоразумию двух остолопов, я посчитал излишним, — Отвечать, когда старший призыв спрашивает!
— А чо ты нам сделаешь? — заржал Гафуров.
Ну да — что я им могу сделать, в самом деле? Их — двое, я — один: остальные сержанты сидят в курилке на улице. Вдобавок, человек шесть духов проснулись, оторвали головы от подушек и смотрят в нашу сторону. Сочувствуют они явно не мне. Им самим интересно посмотреть как их призыв обломает сержанта из старшего. Что я могу сделать против чемпиона полка и мастера спорта по боксу и всего молодого пополнения? Да ничего я не могу сделать! Нечего мне противопоставить против мастера спорта, который здоровее меня и который, я сам видел, сегодня днем уделал на ринге Серегу Панова. И против сотни пацанов, готовых придти Гафурову на помощь, мне тоже возразить нечего. А мне на помощь придти некому: ночь на дворе, все спят. А утром уже будет поздно.
"Все! Откомандовался, младший сержант!"…
Вот только почему меня обнимают чьи-то руки? Локтевой сгиб умело лег мне на горло и, чтобы не задохнуться, я подаюсь корпусом в ту сторону, куда меня тащат…
Ко мне начала возвращаться память и я нашел себя, стоящим на Гафурове, в руке у меня была железная табуретка и я каблуком как конь копытом бил по грудной клетке мастера спорта. Узбечонок заснул прямо на полу в проходе, вероятно геройски пав после первого же моего удара. Рыжий держал меня за плечи, Рахим двумя руками вырывал табуретку, а Панов душил меня, стаскивая с Гафурова.
— Андрюх-Андрюх-Андрюх! — ворковали мне в уши все трое, — Ты чего? Успокойся. Все нормально. Давай, приляг пока…
— Что я вам сделаю?! — я с рёвом скинул с себя всех троих сержантов, подскочил к лежавшему боксеру и занёс кулак.
"Добить!" — стукнуло в мозг, — "Наглухо!".
Кулак мой задержался на мгновение. Воспользовавшись секундной задержкой, три моих однопризывника снова навалились на меня и силой оттащили от окровавленного духа.
— Тихо-тихо-тихо, — чья-то рука гладила меня по волосам, — всё хорошо, все уже разобрались, теперь нужно успокоиться.
Я лежал на кровати, Рыжий сидел у меня на ногах, а Панов с Рахимом прижимали плечи к одеялу. Все мы тяжело дышали, переводя дыхание. Мне не верилось, что это я один уработал двоих. Я переводил взгляд с неподвижного узбека на распластанного Гафурова, который сплевывал сукровицу изо рта и рукавом промокал разбитое в кровь лицо.
"Это я их так?!" — не верил я своим глазам, — "Я же совсем не умею драться! Неужели тот крик, который я слышал минуту назад, был мой собственный крик? Это же я сам кричал когда мои кулаки месили мясо на Гафуровском лице?".
Я посмотрел на свои руки: костяшки пальцев были сбиты, по ребру ладоней шли глубокие ссадины — следы попаданий по зубам. Никто из молодых, разумеется, не спал и счастье мое, что на мой боевой клич не прибежал помдеж со сменой караула. Духи смотрели на меня со своих кроватей с выражением первобытного страха, будто каждый из них мысленно побывал сейчас в шкуре отделанного по всем правилам Гафурова.
— Отбой быля? — прикрикнул на духов Рахим, — Всем спать!
Молодые быстренько откинулись на подушки и с головой укрылись одеялами.