— А ты чего тут разлегся? — Рыжий повернулся к Гафурову, — Смерти своей ждешь? Быстро встал и пошел умываться! И друга своего захвати.
Гафуров, недоверчиво поглядывая в мою сторону, поднялся на ноги, подобрал узбечонка и понес его в умывальник. Только когда они исчезли, меня, наконец, отпустили.
— Ну ты даешь, — Рыжий слез с моих ног.
— Мы думаль ты их убошь, — Рахим зацокал языком.
Последним меня отпустил Панов:
— Ты сам-то умойся и иди, докладывай.
Я посмотрел на часы. Стрелки показывали двадцать два часа сорок девять минут.
Капитан-дежурный исподлобья посмотрел на меня:
— А тебе, младший сержант, особое приглашение на доклад нужно? Все уже давно доложились. Ты — последний в полку.
— Виноват, товарищ капитан, — я шмыгнул носом, — порядок в роте наводил.
— А кулаки почему у тебя в ссадинах?
— Отжимался на спор, — соврал я не сморгнув.
На следующий день после завтрака я обнаружил на дорожке перед модулем два бэтээра. Саперы что-то носили из своего модуля и укладывали через боковые люки в десантные отделения. Двигаясь мне на встречу, бэтээры огибали полковые разведчики в полном боевом снаряжении. Я различил своего однопризывника Вадима. На нем был десантный комбез, броник, каска, плавжилет, а кроме АКСа за спиной, к ноге был приторочен нож разведчика. Было видно, что парень собрался серьезно воевать.
— Ха! Вадюха! — обрадовался я, — Ты куда так грозно вырядился?
— Да так… — неопределенно ответил Вадим, давая понять, что "кое-то" остается в полку, пока нормальные пацаны дела делают, — Саперов надо сопроводить.
— Ну, до вечера. Ты заходи, если что, — пожелал я ему.
Бэтээры в расположении полка не говорили мне ни о чем хорошем. Если это рядовой выезд, то бэтээры для него укомплектовываются в парке. Если это выезд на войну, то почему идут только три бэрээмки разведроты и два экипажа саперов? Для патруля — машин слишком много, для войны — слишком мало. Ну что такое пять машин?
Бэтээры вместе с саперами уехали на выезд, а на их месте стала образовываться небольшая толпа, до которой мне не было никакого дела.
А напрасно.
До утреннего развода оставалось еще почти полчаса, я прилег поверх одеяла в ожидании построения, когда ко мне подошел вчерашний узбечонок. Храбро глядя мне в глаза он со злорадной наглостью сообщил, что "меня зовут на улице".
Без задней мысли я вышел на крыльцо и увидел, что толпа, которая собиралась пять минут назад уже собралась и состояла из одних бабаёв. Весь цвет полкового чурбанья стоял у модуля в ожидании моего появления.
— Спускайся, сержант, — крикнул кто-то из толпы, — разговор к тебе есть.
Не нужно было быть телепатом, чтобы уяснить себе суть предстоящего разговора еще до его начала. Меня сейчас всем гуртом поволокут за модуль и человек сорок, не меньше, чурбанов станут мне безнаказанно мстить за своих земляков, которых я так неосторожно и грубо уронил минувшей ночью.
День для меня померк, не успев начаться.
Сквозь навалившуюся на меня тоску от грядущей жестокой расправы да еще и на глазах у сотни любопытных духов, в голове все-таки запульсировало:
"Пусть они меня уроют, но по крайней мере одному в рожу я дать успею!".
— Спускайся, сержант, — нехорошо улыбаясь, стадо кольцом окружала крыльцо.
— Я твой нюх топтал, — кипятился возле крыльца щуплый кладовщик продсклада, — спускайся сюда.
Голос Рыжего за моей спиной негромко кому-то сказал:
— Беги в разведвзвод и второй взвод связи, поднимай наш призыв.
Меня сзади оттолкнули в сторону, юркий дух сбежал с крыльца, а вперед меня вышли Рыжий, Панов и Рахимов. У Вовки и у Сереги ремни уже были намотаны на руку, а Рахим и не собирался драться. Он спустился с крыльца, ввинтился в толпу в том месте, где стояли чурбаны его родной четвертой роты и стал им что-то объяснять по-узбекски, показывая то на меня, то на узбечонка, заварившего всю эту кашу. Человек семь чурбанов отделились от толпы и отошли в сторону. Теперь нас было трое против тридцати, но я уже видел, как к нам от палатки разведвзвода бегут четыре пацана с нашего призыва, на ходу наматывая ремни на руки, а от нашей палатки спешат Женек, Тихон и Нурик.
Десять к тридцати — равный счет. Это минимальное соотношение сил, при котором чурбанье решается вступить в драку со славянами.
— Это кто это тут такой борзый?
Вот уж кого я сейчас не ожидал увидеть, так это Амальчиева.
— Это кто это тут такой борзый, я спрашиваю? — Тимур с наигранным удивлением разглядывал толпу чурок, которые сникли при его появлении.
— У кого тут вопросы к сержанту появились? — Амальчиев толкнул в грудь сперва одного, потом другого чурбана, — У тебя вопросы? Или может у тебя? Кто это тут такой дерзкий?
Разведчики и связисты уже успели к нам подбежать и теперь только ждали сигнала к атаке, зажав в левой руке латунные пряжки намотанных на запястье ремней.
— Да понимаешь, Тимур… — стараясь держаться важно, из толпы вышел чурбан, очевидно самый авторитетный.
— Это кто мне в лицо пивом дышит? — обернулся на него Амальчиев, — а ну брысь отсюда. Вы все — брысь.
Я оценил остроту: ближайший пивной ларек находился недалеко, в Термезе, всего восемьдесят километров по прямой. Вот только охранялся он не Советской Армией, а Пограничными Войсками, оседлавшими Мост Дружбы. И ходу мне в тот ларек еще пятнадцать месяцев не будет. Эх, пиво, пиво! Где оно? Последний раз я пил его в самоволке в Ашхабаде. Когда-то еще мне доведется сдувать пену с края кружки? А по здешнему климату неплохо было бы присесть где-нибудь в тенечке с трехлитровой баночкой. Не торопясь разломать тараньку… Пошелестеть чешуей…
Мне захотелось пить.
Чурбаны, поняв, что промедление может обернуться для них расправой ничуть не меньшей, чем они готовили для меня, поспешили на развод.
— Привет, Сэмэн, — Тимур подошел ко мне поздороваться, — ты чем так встревожил наших чурбанов?
— Да-ах, — я пожал ему руку, — ночью двоих чурок на пол уронил.
— Мало, — пожурил меня гроза полковых чурбанов, — в следующий раз меня зови. Вдвоем мы их в штабель сложим.
— Спасибо тебе, бача, — я повернулся к разведчикам и связистам, — Спасибо вам, пацаны.
Я каждому пожал руку, здороваясь и благодаря одновременно.
— Пойдемте, перекурим это дело, пацаны, — предложил я, — а то я что-то понервничал с утра.
Пацаны, сославшись на скорое построение на развод, отказались и пошли к своим палаткам.
В курилке ко мне подсел Гафуров. Я посмотрел на него без приязни, но гнать не стал.
— Товарищ сержант, не думайте на меня, пожалуйста. Это не я их привел.
У него в голосе было столько тревоги за то, что на него могли подумать будто он, не умея решить своих проблем, позвал на помощь земляков, что я ответил почти дружески:
— Я знаю, Рафик. Ты бы не стал.
— Товарищ сержант, не трогайте Усмонова. Мы с ним сами, своим призывом разберемся.
— Хорошо, не трону. Иди, стройся: время уже.
— Мы все поняли, товарищ сержант, — тихо, но внятно сказал Гафуров, — не бейте нас больше, пожалуйста.
— Иди в строй.
Гафуров встал, но на выходе из курилки столкнулся с Плащовым. Старший лейтенант рукой остановил его и втолкнул обратно. Несколько секунд он оценивающе переводил взгляд с меня на молодого. У молодого на лице бордовыми подтеками был совершенно отчетливо и ясно написан мой приговор — дисбат.
— Кто вас избил сегодня ночью, товарищ солдат? — строго спросил Плащов.
— Так это же… Товарищ старший лейтенант… Вчера… На спортивном празднике… Я ж по боксу участвовал. Первое место занял, — вывернулся Гафуров, не глядя в мою сторону.
Плащов, вероятно прикинул в уме ситуацию, и решил, что если бы молодого солдата избил я, то мы бы не сидели сейчас так тихо и мирно в курилке вдвоем с избитым.
— Марш, строиться, — это он сказал для нас обоих.
День как день: развод, занятия, обед, только с самого утра он пошел как-то наперекосяк. Сперва два саперных бэтээра посреди дороги, потом монгольская орда.
Плащов этот еще…
Гафуров, конечно, сказал то, что он и должен был сказать, но если бы он раскис, то два года "дизеля" я бы выхватил совершенно точно. Уж Плащов бы для меня постарался…
Ближе к обеду я увидел как от КПП в сторону своего модуля идут три сапера, которые утром уехали с разведчиками. Странно было увидеть их троих — уезжали-то они большой оравой. Одного из них я знал: это был Резван, с которым я познакомился на губе в день моего приезда в полк. Губа сближает людей и я махнул своему приятелю, тем более, что мне очень хотелось узнать куда они ездили:
— Оу! Резван! Пойдем, покурим.
Резван подошел, кинул бронежилет на крыльцо рядом со мной и сел на него.
— Куда ездили? — начал выпытывать я.
— В Мазари.
— В дукан?
— Нет. Духи за Мазарями газопровод заминировали. Ездили мину снимать.
— Сняли?
— Нет пока.
Мне показалось странным, что где-то под Мазарями стоит мина, а сапер Резван сидит рядом со мной.
— Зачем тогда ездили? — уточнил я на всякий случай.
— Сказал же: мину обезвреживать.
— Так почему не обезвредили? И почему ты здесь, а не возле мины?
Горячий и вспыльчивый как все даги, Резван рассердился на меня:
— Как ее снимешь?! Там двести килограммов фугаса и сверху маленькая мина противопехотная стоит. Вот вся эта беда поставлена на неизвлекаемость.
Я знал эти мины. Крохотные, с кулак, они имели два взрывателя — верхний и нижний. У каждого взрывателя была своя чека. Верхний взрыватель срабатывал при надавливании: наступил ботинком — ба-бах — и нет ноги. Нижний был устроен хитрее: выдергивалась чека, мина ставилась на предназначенное место, нижний взрыватель утапливался в корпус. Теперь, если кто-то оторвет мину от поверхности, утопленный в нее взрыватель выскочит из корпуса и мина сработает. Трогать эту мину нельзя. Можно только подорвать на месте. На это и был расчет басмачей: что, подрывая маленькую противопехотную мину, саперы подорвут большой фугас и газопровод сгорит в синем пламени. Со стороны это будет выглядеть так, будто шурави сами взорвали этот газопровод.