— Вы еще про ДШК напишите, товарищ сержант.
— Какой еще ДШК? — не понял я.
— Который вы об грудь сломали.
— И про духов, которых вы пачками в плен брали.
— И про американский "Фантом", который вы камнем сбили.
— И про мешки крови, пролитой вами за Родину.
Советы неслись со всех сторон и я едва поспевал записывать. В письме ДШК ломались об грудь связками, а духи брались в плен пачками. Американские самолеты врезались в землю, сбитые метким броском увесистого булыжника. Рота ржала над каждой новой фразой. В поднявшейся веселой кутерьме никто не заметил, что возле нас стоит старший лейтенант Плащов и уже несколько минут спокойно наблюдает за созданием шедевра.
— Кому вы пишите письмо, товарищ младший сержант? — почти ласково спросил он.
— Министру обороны, — насупился я на него.
— Дайте письмо сюда.
За меня заступился Рыжий:
— Он девушке своей пишет, товарищ старший лейтенант. Письмо — личного характера. Вы не имеете права…
Плащов не стал спорить. Он просто отнял у меня письмо и вышел из модуля, а я остался стоять в проходе между кроватями и хлопать ресницами ему в след.
Через десять минут прибежал дневальный штаба и крикнул:
— Младший сержант Семин! В штаб второго батальона. Срочно!
Возле нашей палатки стояли Скубиев и Плащов. Старший лейтенант Плащов сдал младшего сержанта Семина капитану Скубиеву как алкаш сдает стеклотару. Скубиев хлопал себя по ладони нашим коллективным шедевром:
— Ну, что, Сэмэн?
— А что, товарищ капитан?
Зря мы с карантином старались, пыхтели и сочиняли. Напрасно ржали над сочиненным и старательно записанным. Бедная Наталья Бодня из Желтых Вод так никогда и не узнала обо мне и о моем героизме. Замуж, разумеется, она тоже вышла не за меня.
16. Влияние литературы на умы
Я, конечно, не полный дундук.
Нет, если сравнивать меня с академиком или, скажем, с нашим комбатом, то я им скорее всего проиграю. Зато я обштопаю комбата на полосе препятствий и хоть всю Академию Наук СССР в стрельбе из АК-74. Уверен: половина из этих мудрецов автомат даже зарядить не смогут, а уж разобрать и подавно. А я его разбираю меньше, чем за три секунды — у комбата научился. И кто тогда из нас академик? Да и газетки почитываю, не отстаю, повышаю свой культурный уровень.
Весь батальон, весь полк внимательно следит за Перестройкой и читает свежие газеты. Даже чурки. Каждый номер "Комсомольской правды" был в жутком дефиците и проходил через двадцать рук. Мы у себя во взводе, раскидывая почту, не давали на роту больше трех экземпляров. Даже разведвзводу и хозсброду давали только по одному номеру, хотя для своих зажимать грех. И я читал: "Комсомолку", "Зарубежное военное обозрение", "Коммунист Вооруженных Сил", "Советский Воин". И не только из-за красивых фотографий на разворотах. Мне самому было интересно узнавать: что же такое происходит в Союзе, пока нас там нет? Вот, например, на XXVII съезд КПСС, который совсем недавно состоялся в Москве, самый молодой делегат был послан от нашей дивизии — ефрейтор из Кундуза. Не десантник, не пограничник, не летчик, а пехотинец. Следовательно, Сухопутные Войска, наша недогвардейская дивизия и наш доблестный полчок стоят выше всяких там дИсантов, погранцов и летунов. И если, допустим, на съезд делегатами избраны прапорщик из ВДВ, капитан погранвойск, полковник авиации и генерал из Москвы, то эти прапорщик, капитан, полковник и генерал как раз равны ефрейтору из нашей дивизии.
Я на гражданке даже в библиотеку был записан. Честное слово! В школьную. С первого класса и до самого полового созревания. С возрастом стало не до чтения: всё дела отвлекали. А теперь у меня свободного времени стало много и я протоптал тропу в полковую библиотеку. Я там и раньше бывал, брал книжки для ночных бдений во время дежурства, но теперь у меня совершенно неожиданно стало слишком много свободного времени: сутки через сутки. Был бы полк на месте, можно было бы пойти к кому-нибудь в гости, а так — к кому идти? Разве что к Рыжему, так он со мной в одном проходе спит, надоел уже.
В наш выходной, когда с карантином занимались Панов и Рахимов, мы с Рыжим набрали в библиотеке книг и улеглись читать. Приобщению к литературе хотел помешать Плащов. Он застукал нас прямо в модуле нагло лежащих на кроватях с книжками в руках.
— Марш заниматься с карантином! — рявкнул, было он, но не на тех нарвался.
Не на тех нарвался, старлей: мы в армии уже не первый год служим, "глупых отмазок не лепим". Перед тем, как залечь, мы предусмотрительно вымочили свои хэбэшки и вывесили их сушиться. Только в этом чертовом Афгане все сохнет на глазах: мы специально не выжимали форму и повесили ее в тени, чтобы дольше сохла, а дневальному наказали каждые сорок минут поливать ее водой.
— Мы постирались, товарищ старший лейтенант.
Плащов не поленился, сходил за модуль и нашел нашу добросовестно мокрую форму, подсыхающей на ветерке. Обнаружив наши шмотки натурально мокрыми, и рассудив, что в мокрое сержантов одевать нельзя, скрипнул зубами, показал нам кулак и вернулся в штаб.
Через час у меня с непривычки устали глаза. Я глянул в сторону Рыжего: тот читал не дыша и глаза его горели интересом.
— Интересная у тебя книга? — спросил его я, давая глазам отдохнуть.
— Очень, — не отрываясь ответил Рыжий.
— Про что?
Вместо ответа Рыжий повернул ко мне обложку. На серой обложке красными буквами было написано: "О'Генри. Рассказы".
Кто такой этот О'Генри я не знал, но вряд ли он мог написать что-нибудь интереснее того, что я сейчас только что прочитал. В библиотеке мне предложили Стефана Цвейга и он открыл для меня целый мир, доселе мне неведомый, но таинственный и манящий — Мир Женщины. Я не мог его удержать в себе, он рвался из меня наружу:
— Я сейчас рассказ такой прочитал, — начал я делиться сокровенным, — про одну бабу. Прикинь: у нее муж, семья, богатство, все дела, а она за двадцать четыре часа все это бросила и увязалась за каким-то молодым пацаном.
— Бывает, — пробурчал Рыжий, не прекращая чтения.
Мне не понравилось, что "Двадцать четыре часа из жизни женщины" в моем кратком пересказе не впечатлили Рыжего. Я вернулся к Цвейгу: меня ждали "Амок" и "Лепорелло". Старина Цвейг одну за другой разворачивал передо мной картины бурных страстей и сильных женских характеров. Из дикой азиатской действительности я переселился в тихую Европу начала века и искренне сопереживал героиням, порой ругая их за несдержанность чувств. От книги нас опять отвлекли: в модуль зашел Скубиев:
— Постирались, говорите? — понимающе смотрел он на нас.
— Так точно, товарищ капитан.
Картина ясная: два сержанта не желают командовать, "включили дурака" и вместо боевой подготовки почитывают книжечки.
— На хитрую жопу есть хрен с винтом! — Скубиев дал нам понять, что мы хорошо устроились, но наш номер с мокрой формой он раскусил.
— На хрен с винтом есть жопа с лабиринтом, — мы тоже дали понять начальнику, что фантазия наша на этом не иссякла.
— Ну-ну… — неопределенно сказал капитан, — посмотрим.
Вряд ли наш энша был сведущ в проктологии, но раз уж меня отвлекли то:
— Товарищ капитан, — спросил я, — отгадайте загадку: две дырки в одной дырке?
Скубиев снисходительно осмотрел меня:
— Тут и разгадывать нечего: твой нос в моей жопе.
— Никак нет, товарищ капитан: ваш в моей.
Рыжий заржал.
— Не понял, — удивился Скубиев, — почему это мой в твоей? Кто из нас начальник?
— Вот именно, товарищ капитан, вы, — подтвердил я, — а я начальству в жопу не заглядываю.
Скубиев подавился воздухом. Два девятнадцатилетних наглеца издевались над его капитанским достоинством. Наказать? Бесполезно. Наказать, значит признать, что старший по званию лопухнулся, сам попался на наживку и не оценил юмора.
— Ну-ну, Сэмэн, — повторил энша, — посмотрим. Хорошо смеется тот, кто смеется без последствий.
Наказания не последовало, но без внимания мой юмор Скубиев не оставил.
Через пару дней мы поменялись книжками и я стал огребать тумаки от Рыжего. Цвейг поразил его не меньше чем меня и он вдумчиво набирался жизненного опыта из его рассказов в то время как я в голос ржал над рассказами о незадачливых жуликах. Мой конский ржач отвлекал Вовку от чтения и мешал ему принимать участие в судьбах героинь, а на замечания и просьбы ржать потише я не реагировал. Поэтому Рыжий, когда я над удачным местом в рассказе начинал заливаться особенно громко, чувствительно толкал меня кулаком в бок. Я замолкал, но ненадолго: до следующего рассказа.
Когда книжка кончилась, то я, восхищенный мастерством повествователя, решил узнать: кто такой этот О'Генри и стал читать предисловие. То, что я узнал, потрясло и взволновало меня сильнее, чем новеллы Цвейга. Оказывается О'Генри — это псевдоним, а автора звали Сидней Портер. Он попал в тюрьму и чтобы прокормить свою маленькую дочь, оставшуюся на воле без отца, стал писать и публиковать рассказы из жизни своих тюремных сокамерников. Такое мужество, такая предприимчивость потрясла меня: мужик даже из тюрьмы нашел способ прокормить свою дочь.
Следующую книгу Рыжий не просто читал, а читал ее не отрываясь. Развод и прием пищи были для него досадной и скучной помехой чтению. Он приходил в модуль, сразу падал на кровать и открывал книгу. Даже обернул ее газетой, чтобы не запачкать и узнать название я не мог. Было понятно, что книга захватывающая и я ему завидовал: он читает, а я нет.
— Интересная? — попробовал подсунуться я к нему.
— Да, — односложно ответил Рыжий.
— А про что?
— Про войну.
"Про войну?", — опешил я и разочаровался в Рыжем
Читать на войне про войну мне показалось занятием глупым и бестолковой тратой времени. Выйди из модуля, оглядись: тут война вокруг тебя. Поедешь на операцию, сам навоюешься вволю. Зачем еще об этом читать, если ты сам сможешь об этом рассказать? Лучше бы Рыжий не валялся целыми днями как тюлень с этой книгой, а пошел бы со мной на спортгородок: хоть с пользой для здоровья время провели бы.