— Я вижу, вы ребята серьезные, — подвел Вася итог нашей беседы, — и раз вы твердо решили стать военными контрразведчиками, раз я могу вас считать своими коллегами, то теперь вы должны прочувствовать и разделить с нами ответственность за все, происходящее в полку.
Мне польстило, что офицер назвал меня, младшего сержанта, своим "коллегой": батальонные офицеры меня своим коллегой не считали.
— Ведь вам же известно, например: кто в полку торгует с афганцами? — задал Вася прямой вопрос.
— Не-е-е, товарищ капитан, — решительно завертели мы головами, — мы этим делом не занимаемся.
— Известно, известно, — настоял на своем Вася, — и мы с вами обязаны таких лиц выявлять.
— Это что же? — Рыжий еще не понял куда гнет капитан, — на своих, что ли, стучать?!
— Не стучать, — назидательно поправил его Вася, — а докладывать по команде. Если вы действительно хотите служить в военной контрразведке, то теперь это будет ваша работа. Вот ты, например, Семин.
— А что я?
— Вспомни, что было накануне отъезда полка на операцию?
— А что было, товарищ капитан? — у меня вспыхнул приступ острой амнезии.
— После отбоя в карантин зашел капитан Скубиев. Так?
— Возможно товарищ капитан и заходил, — стал изворачиваться я, — но в какой именно день я сейчас точно вспомнить не могу.
— Я помогу, — согласился Вася, — Это было как раз в ночь перед выездом полка на боевые. Капитан Скубиев зашел в модуль в нетрезвом состоянии, у вас с ним случилась словесная перепалка и капитан заставил сержантский состав отжиматься в проходе. Было такое?
Ну было. Ну и что? Скубиев в самом деле был немного под хмельком, только это тут не при чем. Мы сами ему нагрубили, перейдя на панибратство со старшим по званию. Пятьдесят раз отжаться не тяжело, а впредь нам всем будет наука: что можно и что нельзя говорить в лицо офицеру. Мы и не обижаемся на него за это.
— Нет, товарищ капитан, — стал объяснять я, — на время карантина сержантский состав подчиняется только капитану Овечкину и подполковнику Сафронову. Своему батальонному начальству мы временно не подчинены и, если бы даже капитан Скубиев приказал мне что-то сделать, то его приказы я выполнять не стал.
— Хорошо, — Вася продолжил поражать нас своей осведомленностью, — у вас у обоих личная неприязнь к старшему лейтенанту Плащову…
— Что вы, товарищ капитан! — вставил свое слово Рыжий, поняв в чем дело, — Старший лейтенант наш лучший друг! Мы у него всему учимся.
— Нормальные у нас отношения с Плащовым, товарищ капитан, — поддакнул я, — разрешите идти? Нам еще подумать надо на счет рапортов.
В девятнадцать лет мы все еще верили в романтику, а из нас хотели сделать стукачей. Офицер контрразведки склонял нас к доносительству на батальонных офицеров.
"А вот хрен тебе!", — про себя я скрутил фигу не только в карманах, но еще и пальцами ног в сапогах, — "Это наши шакалы! Мы у себя в батальоне сами разберемся. Без особистов".
Вернувшись в модуль, я немедленно отнес обратно в библиотеку всю художественную литературу и обложился уставами и наставлениями.
Оно и безопасней, и для службы полезней.
17. Восемнадцатая пехотная дивизия Царандоя
Все когда-нибудь кончается, закончился и наш карантин: через две недели полк вернулся с войны. После карантина я обнаружил у себя стойкое отвращение к командованию. Если в первые дни я с одушевлением командовал молодыми, то ближе к концу стал тяготиться этим. Нет, если под словом "командование" подразумевать манеру Плащова встать на разводе рядом с ротой, после развода озадачить сержантов, а самому уйти в модуль, то так "командовать легко и приятно". И главное, случись что — виноват не ты: тебя в это время с ротой не было. А если понимать командование не только как четкую отдачу команд "Равняйсь! Смирно! Шагом марш!", а ответственность за здоровье и жизнь подчиненных, за то, чтобы они были накормлены и имели опрятный вид, за то, чтобы им никто не поднес кулак (кроме тебя, конечно), чтобы они были заняты либо отработкой упражнений, либо на хозработах и дурные мысли не успевали бы появляться в их головах…
Со стороны кажется, что начальник только и делает, что "руками водит", а подчиненные трудятся как муравьи. А вы попробуйте тридцать раз для каждого из тридцати подчиненных поставить индивидуальную задачу, потом умудритесь присмотреть за каждым и потом тридцать раз проверить и принять результат работы.
Взмылитесь!
Допустим, солдат пошалил. Неважно как: что-то там не то украл или не то взорвал, важно то, что на своей шалости он попался шакалу. Солдаты шалят ежедневно и не по одному разу, хорошо что попадаются реже. Пусть солдат попадается совсем редко, хотя я лично попадаюсь почти ежедневно. Пусть солдат попадается раз в месяц. Если у вас тридцать подчиненных, это означает, что вы вместе с одним из ваших подчиненных ежедневно попадаете под раздачу слонов за проступки, которые совершили не вы. За слабую воспитательную работу. То, что попался только один, а остальные двадцать девять в это время тихо и смирно сидели в Ленкомнате — ваше начальство не волнует. То, что один человек физически не может быть одновременно сразу в тридцати местах, волнует еще меньше: успевай, на то ты и командир. А ты командир только на то, чтобы получать каждый раз по голове "за того парня" и тебе это так сильно надоело, что шалить самому уже нет ни времени, ни охоты.
Нет, я — накомандовался. Лучше отвечать только за себя самого и за свой автомат. Виноват — получи, не виноват — отдыхай.
Когда окончился карантин и меня снова вернули на мое законное место во второй взвод связи, я только облегченно перекрестился.
Я вернулся не с пустыми руками, а привел с собой духа. Для родного взвода я подобрал себе лучшего, чтоб весь батальон завидовал.
Наш дух сумел себя поставить так, что к нему обращались не по фамилии, не по кличке, а по полному имени — Константин.
Константин был здоровый, немногословный, степенный и медлительный сибиряк. Он был женат, имел ребенка, ждал второго и этим стоял выше всех пацанов не то что нашего взвода, а всего батальона. Стать черпаком Константину не грозило: беременная вторым отпрыском жена находилась на пятом месяце, поэтому Константину предстояло, познав все прелести духовенства, уволиться в запас не вкусив от сладкого плода второго года службы. Переговорив между собой, Нурик, Женек, я и Тихон решили его не гонять и не подвергать глумливому обращению отца семейства. В самом деле: что может рассказать сыну о жизни задроченный в армии отец?
Зато!..
Мы стали старшим призывом!
Свобода! У нас появился свой дух!
— Константин, подмети.
— Константин, принеси воды.
— Константин, натаскай угля.
— Константин, у тебя опять бычки на территории?
И Константин послушно подметал, приносил, натаскивал и собирал.
Вместо нас.
Да здравствует свобода старослужащих при сохранении крепостного права для молодых!
В начале марта комбат внезапно поднял батальон по тревоге, чем привел в недоумение весь вверенный ему личный состав. Мы привыкли, что о тревогах нас предупреждают загодя. Об учебной тревоге предупреждают за несколько часов. На вечерней поверке говорят: "Сегодня ночью в два ноль-ноль будет объявлена учебная тревога. Если не уложитесь в норматив, то будем тренироваться". И все готовятся, все укладываются в норматив. О боевой тревоге предупреждают дня за два, за три. На разводе комбат или начальник штаба объявляет: "Послезавтра выезжаем на две недели. Готовьтесь". И все снова неспешно готовятся. А тут комбата вызвали в штаб, он очень быстро вернулся и объявил тревогу.
Куда ехать? На сколько дней? Ничего не объяснил.
Пока водители выгоняли из парка бэтээры мы с Тихоном успели заполнить только один термос на два экипажа: если самим напиться не хватит, то пусть хоть в радиаторы будет что залить.
Через полчаса батальон сорвался от полка и двинул в сторону Ташкургана.
Мой "друг" Скубиев поехал старшим на нашем бэтээре.
— А в чем дело, товарищ капитан? — не выдержал я и пересел на броне поближе к командирскому люку.
— Царандой влип, — со злостью на Царандой ответил энша.
Я знал, что Царандой — это милиция из афганцев. Почти регулярная армия. Одни обезьяны идут в душманы, другие — в Царандой. Часто бывает, что отслужив в Царандое, идут продолжать службу в банду и наоборот, моджахеды, в надежде на горячее трехразовое питание, из банды переходят на сторону Царандоя. Царандой воюет с бандами, душманы воюют с Царандоем, но обе воюющие стороны обезьянами быть не перестают, так обезьянами и остаются.
Наш второй батальон взаимодействовал с восемнадцатой пехотной дивизией Царандоя, которую мы сейчас ездили выручать. То есть одному советскому батальону предстояло воевать и победить там, где завязла целая дивизия туземцев. Проехав после Ташкурганского ущелья совсем немного, батальонная колонна сбавила скорость и свернула с бетонки налево. Взвод связи шел ближе к концу колонны и пыль, поднятая сотнями колес, засыпала нас равномерным слоем.
Слева стеной стояли горы, справа были горы поменьше — сопки. Между ними была долина шириной с километр. Впереди долина расширялась и доходила километров до пяти, зажатая между горами и сопками. Километрах в трех от нас, ближе к горам, недалеко друг от друга стояли два кишлачка. Между ними весело горели штук шесть "Зилов", густой черный дым от которых неколеблемый ветром возносился к Аллаху.
В горах и на сопках душманы оборудовали позиции и безнаказанно расстреливали оба кишлака: с гор они сверху вниз метров с шестисот садили из трех ДШК, а с сопок засыпали их минами. От сопок до кишлака было километра полтора и накрытия не получалось, видно, что наводчики у духов слабоваты. С шумом, похожий на тот, который издает пробка когда ее вытаскивают из пустой бочки, мины вылетали из стволов минометов и секунд через десять взметали брызги песка и щебня возле кишлаков, почти не залетая внутрь. Судя по звукам, минометов было два: по одному на каждый кишлак. Меж тем колонна наша не останавливалась, двигалась в сторону кишлаков и приближалась к сопке с минометами. Душманы нам очень обрадовались, потому, что когда до кишлака оставалось уже меньше километра сначала од