ин, а потом второй ДШК перенесли свой огонь на нас. К ним присоединился миномет.
Стреляли по голове колонны, метрах в трехстах от нашей машины.
— В люк, Сэмэн, — крикнул мне Скубиев.
— Ну, товарищ капитан… Интересно же, — мне не хотелось в люк
Стреляли не по мне и мне было интересно первый раз наблюдать настоящий бой со стороны. Я рассчитывал спрятаться в десантное отделение, когда мы подъедем поближе и духи перенесут пулеметно-минометный огонь ближе к хвосту колонны.
— В люк, твою мать! — заорал Скубиев и я сполз вниз, но снова вынырнул и наблюдал за боем из-за поднятой крышки люка.
Две эмтээлбэшки минбанды вывернули из колонны вправо и своими гусеницами подняли еще больше пыли. Механики развернули их носами навстречу колонне и заглушили моторы, а расчеты вскарабкались на броню и стали расчехлять "васильки".
Кому как, а мне нравится "василек". Остроумная машина. Оставаясь минометом, он больше похож на пушку: ствол, казенник, тормоз, колесики и две станины. Он миномет потому, что стреляет не снарядами, а обычными восьмидесятидвухмиллиметровыми минами, только в отличие от простого батальонного миномета может стрелять как навесным огнем, так и настильным. И даже очередями. В казенник вставляется кассета на четыре мины и тогда "василек" страшен. Он всем хорош, он в сто раз лучше примитивного миномета, с которым воюем мы и с которым воевали наши деды в Великую Отечественную, вот только в горы его с собой брать нельзя. Миномет разобрал — ствол, плита, тренога, прицел — и понес. Как раз четыре человека расчет миномета: разобрали и понесли. А "василек" тяжел для того, чтобы его в горы таскать.
Хотя… Был бы Суворов — Альпы найдутся.
Башенные пулеметы в голове колонны уже во всю вели огонь по горам и сопкам. Когда наш бэтээр поравнялся с минометчиками, наводчики уже наводил "васильки". Мы немного обогнали их и сзади донеслось:
— Ды-ды-ды-ды.
— Ды-ды-ды-ды, — почти одновременно "васильки" отстукали очереди.
— Вх-х-х, — восемь мин прошелестели сбоку от нас и сопки впереди украсились облачками разрывов в том месте, где окопались криворукие и косоглазые душманские минометчики.
Взрыв мины — не эффектный, не красочный и воображения не поражает. Мина утыкается носом в грунт, срабатывает взрыватель, на секунду появляется немного пламени — и сотни осколков разлетаются на полтораста метров от эпицентра. Восемь мин, попав в одно место, своими осколками начисто выбривают вокруг все живое.
Минометный огонь с сопок прекратился.
— Ды-ды-ды-ды.
— Ды-ды-ды-ды, — повторили "васильки".
Духовские минометы сникли и все башенные развернули свои пулеметы влево. Сорок машин поливали своим огнем горы. С той стороны продолжал отстреливаться только один ДШК. Скоро затих и он. Экипажи четвертой и пятой роты соскакивали на землю, ротные строили их для атаки.
Четвертая рота пошла на горы, пятая — в сопки. Огонь из башен и минометов усилился, хотя было понятно, что там никого уже нет. Басмачи догадались уйти, а кто остался, всех давно посекло.
В бою я не выстрелил ни разу: я же не башенный стрелок. А для автомата километр в одну сторону и полтора в другую — это не серьезно. Автомат не пушка. И даже не миномет.
Через час принесли трофеи: пятая рота — два вполне приличных миномета без прицела, четвертая — один ДШК. Пленных не было. Комбат построил батальон в каре, оценил трофеи, заслушал доклады командиров рот о том, что все живы и только троих легко задело осколками, увидел, что от кишлаков к нам идут человек шесть обезьяньих вожаков и изрек:
— Сматываемся отсюда.
Я понял, что Баценков не желает от Царандоя принимать даже благодарности.
Мы сели обратно на броню и смотались обратно в полк.
И вот совместно с этим воинством нам предстояло воевать против общего врага.
Через две недели предупредили о тревоге, и экипажи стали укомплектовывать свои машины.
Месяц назад в одну из бригад Царандоя провели несколько колонн с медикаментами, оружием, боеприпасами и продовольствием. Расчетливое и предусмотрительное советское командование постаралось обеспечить наших афганских союзников всем необходимым на пару лет вперед и действительно, обеспечило. Наш батальон дважды проводил колонны до Андхоя. Нас по-честному, без халтуры обстреливали в Тимураке и Биаскаре, но колонны мы провели куда надо, а подбитую технику починила ремрота. Умный командир обезьяньей бригады, получив все необходимое и при том в большом количестве, немедленно объявил себя моджахедом и поднял зеленое знамя ислама. Наше командование, поняв, что его гнусно обманули, обиделось на командира и его бригаду и отдало нам команду "фас!". Беспокойство генералов станет понятнее, если уточнить, что от Андхоя до советской границы всего сорок километров через ровную пустыню или час езды, а погранвойска никак не смогут своими силами сдержать пять тысяч заботливо и щедро нами же вооруженных басмачей.
Нашему полку, действуя совместно с мотоманевренной группой погранвойск и легендарной, овеянной славой восемнадцатой пехотной дивизией Царандоя, предстояло загрызть пять тысяч душманов и отвести угрозу от советской границы.
Командир полка и начальник штаба вытрясли все, что можно, но больше тысячи человек набрать не смогли. Погранцы выставляли аж двести штыков. Вся надежда была на Царандой и обезьяны были готовы бросить в бой четыре тысячи отборных бойцов, каждый из которых в сноровке и храбрости не уступал нашим полковым писарям.
Ночью за полком техника, в ожидании экипажей, выстроилась в нитку.
Мы сели и поехали.
Первый раз Царандой удивил меня под Ташкурганом, когда позволил кучке душманов зажать себя в долине. Наш комбат задачу по разблокированию Цанадоя решил за пятнадцать минут гораздо меньшими силами, чем было у афганцев. Второй раз Царандой удивил меня в Мазарях.
Это была не первая моя операция и я уже представлял себе что и как на войне. Основное качество, потребное для успешного ведения боевых действий, это не храбрость, не обученность, не укомплектованность и не слаженность. Главное качество солдата, не обладая которым даже не стоит и выезжать на войну, это — неприхотливость. То есть, способность долгое время обходиться минимальным количеством тепла, сна и пищи. Трудно ожидать от человека, изнеженного благами цивилизации, каких-то немыслимых ратных подвигов. И наоборот, люди не отчаянной храбрости, но неприхотливые и терпеливые, собранные во взводы, роты и батальоны, в состоянии сокрушить хорошо подготовленного и до зубов вооруженного противника, погрязшего в комфорте. Нас, например, изумило сообщение о том, что во время вьетнамской войны целое подразделение американцев отказалось идти в бой потому, что им не подали на десерт мороженое. Какой десерт?! Какое к чертям мороженое?! О чем вообще речь? Дома тебе будет и десерт, и мороженое, и какао с чаем, а пока иди и воюй. Выполняй присягу, раз принимал.
Узнав о мороженом мы поняли, что этих америкосов мы как захотим так и порвем: больше трех дней войны с нами они не выдержат. Проголодаются.
За Мазарями колонна как обычно встала, дожидаясь прибытия задних машин. Полк растянулся километров на шесть и, не дождись он прибытия техзамыкания, к Тимураку и Биаскару полковая колонна могла растянуться на все двенадцать. Справа и слева от дороги нас ожидали наши дорогие афганские союзники из восемнадцатой пехотной дивизии Царандоя.
Во всеоружии.
Вдоль дороги стояли ряды шатровых палаток, которые храбрые афганцы разбирали, сворачивали и складывали в "Зилы". Десяток "Зилов" был уже загружен мягкой рухлядью. Возле того места, где остановился наш бэтээр, стоял "Зил", до верху груженый кроватями: панцирные сетки в середине, спинки с никелированными дужками — вдоль бортов. Это был не единственный грузовик, перевозящий мебель, потому что поодаль из кузовов таких же "Зилов" пускали веселых солнечных зайчиков никелированные дужки. Принадлежность "Зилов" к армии, а не к грузовому агентству выдавали прицепленные сзади пушки: те самые знаменитые сорокапятки, которые сдержали танки Гудериана под Москвой. Я сравнил эти пушчонки с нашим башенным пулеметом и отдал предпочтение пулемету. По другую сторону дороги было еще интереснее: там стояли афганские танки. Лучшие танки всех времен и народов — легендарные Т-34 тряхнули стариной и, вместо того, чтобы почетно стоять на постаментах, ехали сейчас на войну. И, наконец, точку моим наблюдениям за союзниками поставили три афганца: они пытались закинуть в кузов поверх кроватей огромный, литров на сто, котел для плова.
Увидев подготовку Царандоя к выезду, я как стоял на броне, так и сел на нее и начал сползать.
Во-первых, в полку никто и никогда не брал на операции палатки. У нас их просто не было. У каждого при себе обязательно была плащ-палатка, но не более того. У сноровистых экипажей были еще масксети, чтобы сделать на привале полог от солнца. Спали в бэтээре или возле него, в зависимости от погоды, но не в палатках же! Зачем возить с собой лишнее? Кинул матрасы в десантное отделение — вот и живи. Десантное становится и палаткой, и спальней, и гостиной, и кабинетом, и комнатой для приема гостей.
Во-вторых, кровати.
Я представил, как обезьяны под обстрелом носят и устанавливают эти кровати и укрепился в мнении что они обезьяны и есть. Лучше бы десяток минометов взяли. В один "Зил" погрузили бы минометы, во второй — ящики с минами, в третий и четвертый — минометные расчеты. Всё больше бы проку было.
В-третьих, достаточно первого и второго, чтобы понять, что вести речь не о чем: четыре тысячи отборных сарбозов были равны нулю. Воевать они не собираются и не будут. Надеяться нужно только на себя и на пограничников.
Через пару часов в Шибиргане встретились с пограничниками и оказалось, что на них надежды мало. Мотоманевренная группа доблестных погранвойск базировалась в Союзе, в Афган перебрасывалась на вертушках и, чтобы не перегружать винтокрылые машины, погранцы с собой на войну брали только то, что могли унести в карманах. В Афгане они пересаживались на бэтээры и налегке ехали громить врага.