Я оглянулся на хвост полковой колонны:
"Раз, два, три, четыре, пять…", — я насчитал восемь гаубиц из артдивизиона и за ними еще две установки залпового огня "Град", по сорок стволов в каждой.
Перевел взгляд на коротенькую колонну погранцов, сопоставил ее с нашими шестью километрами и окончательно убедился в том, что кроме нас воевать будет некому. Не было страшно, что нас только одна тысяча, а их пять. Да хоть десять! За Баценковым я не боялся никого. Просто пехоте будет больше работы. Вот если бы погранцов было раза в два больше, да еще они догадались бы взять с собой пару гаубиц или четверку минометов…
Я вспомнил пограничников, которые стояли на вышках в тот день, в который я попал в Афган. Мы, четыреста сержантов Советской Армии, сидели в загоне за колючей проволокой, а два чванливых индюка в зеленых фуражках и отутюженной форме, с автоматами на плечах взирали на нас свысока. А ведь мы были не духи, не зеленые салаги. Мы уже по полгода отслужили в учебках, получили звания и кое-что умели в этой жизни.
— Вам только на вышках стоять! — крикнул я погранцам и сплюнул в их сторону, — Вешайтесь, уроды!
Погранцы неприязненно посмотрели на меня, но промолчали. Наша колонна снова тронулась. Отъезжая от погранцов, я показал им "от ладони до локтя" и отвернулся от них смотреть вперед.
Андхой к ночи взяли в кольцо.
В пятистах метрах от крайних домов пехота вкопала свои бэтээры и отрыла окопы для стрельбы с колена. Пулеметчики рядом со своими пулеметами раскладывали на плащ-палатках ленты. Снайперы пристреливали ориентиры.
Больше половины кольца охватили мы, примерно треть — Царандой и оставшийся небольшой сектор — погранцы. Днем в Андхой вошли хадовцы и объявили, что время на выход мирных жителей два часа, время на капитуляцию гарнизона — шесть часов. По истечении этого срока начнется штурм.
В боевых порядках пехоты был организован пункт пропуска. Проще говоря, там встал КУНГ с особистами и два Уазика с их афганскими коллегами их ХАДа. Попытки покинуть Андхой в других местах пресекались огнем на поражение без предупреждения.
Наш бэтээр стоял в километре от пункта пропуска и мне не видно было во всех подробностях как происходит фильтрация, но хвост их мирных, в основном из женщин и детей, протянувшийся от Андхоя, мне было видно очень хорошо.
Царандой сделал пару пристрелочных выстрелов из своих грозных орудий, попал по погранцам и их попросили больше не стрелять. Погранцы, ошеломленные внезапным обстрелом со стороны "своих", стали еще глубже врываться в землю.
К вечеру гарнизон капитулировать не решился.
Мы варили ужин на два экипажа взвода связи. Тихон был начпрод, Женек и Нурик в казане жарили лук, к которому позже предполагалось добавить тушенку и кашу, я следил за костром, чтоб он не потух и не разгорался сильнее нужной меры, а Константин был прислугой за всё. Но толком поесть нам не дали: пришел Михайлов и приказал связистам убыть в подшефные подразделения. Я с грустью поглядел на казан, в который только что засыпали тушенку и с очень большой неохотой и сожалением пошел в пятую роту. В качестве утешительного приза я потребовал у Тихона тушенку, сгущенку и кашу. И не пачку хлебцов, а настоящий белый хлеб.
Когда я доложил Бобылькову о прибытии, то уже наступила ночь, а героический гарнизон еще не успел сдаться.
В воздух из разных мест полетели первые осветительные ракеты.
— Оу! Сэмэнчик! — командир пятой роты обрадовался мне как родному, — Здорово, земляк.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.
— Есть будешь? Садись с нами.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, — отказался я, — у меня с собой.
— Ну, тогда налаживай свою шарманку, давай связь с комбатом.
— Сейчас сделаем.
Есть мне перехотелось, жратва у меня была при себе в рюкзаке, а ночь, как известно, длинная. Я решил, что как бы мне ни было тяжело, с моими тремя банками, я продержусь до рассвета и не умру голодной смертью. Я связался с Полтавой и Геной, убедился, что связь отличная, и передал гарнитуру Бобылькову. Пока ротный разговаривал с комбатом, где-то высоко-высоко послышался ровный гул мощного мотора: над нами появилась вертушка. Видеть ее мы не могли, но по звуку догадывались, что она кружит где-то над нами. В небе вспыхнула вспышка и авиационная осветительная бомба закачалась на парашюте километрах в двух над Андхоем. Сразу стало светло. Отчетливо и резко проступили очертания домов, не отбрасывающих тени. Вот он — Андхой. Как на ладони. И каждый камешек ясно виден на подступах к нему. Если бы какой-нибудь отчаянный басмач решился идти на прорыв, то был бы при таком ярком освещении немедленно обнаружен и уничтожен.
За первой бомбой вертушка скинула вторую и летала почти час, освещая местность.
Когда она улетела, минометчики запустили осветительную мину. Со звуком, разливаемого из большой бутыли вина, она по параболе долетела до Андхоя и раскрыла свой парашютик над ним. Только мину с авиабомбой нечего сравнивать. Бомбы горели минут по пять, а мина и двух минут не провисела. Да и свет от нее не такой яркий.
Метрах в тридцати за командирским бэтээром произошло какое-то движение: артиллеристы расчехляли "Грады" и наводили их на кишлак. Мне было интересно посмотреть как они будут стрелять и я пересел поближе. Стволы "Градов" поднялись, расчеты отбежали от машин и началось светопреставление.
В романтическом полумраке, при неверном свете далекой осветительной мины "Грады" стали отсчитывать духам ракеты.
С обратной стороны пусковой установки вылезал ярко-оранжевый хвост, затенял своим светом свет "люстры" над Андхоем, поколебавшись долю секунды вылетал из ствола и по плавной траектории нес наш пламенный привет засевшим в городе духам. Не успевала первая ракета отделиться от среза ствола, как выпускала свой оранжевый хвост ее соседка и отправлялась вдогонку за первой, убегая от третьей, которая уже неслась на Андхой.
Сорок стволов ухнули за минуту.
Одновременно с залпом первого "Града" от второй пусковой установки протянулась оранжевая радуга до Андхоя.
В городе настал ад: восемьдесят взрывов двухметровых ракет смели половину Андхоя. Начались пожары.
Минометчики больше не подвешивали "люстры", чтобы пехоте было проще вести наблюдение "на силуэт".
К "Градам" сдал задом КАМАЗ и артиллеристы начали разгружать ящики с ракетами и заряжать новую порцию бакшишей для духов.
— Пятая рота, к бою! — прокричал Бобыльков
Вправо и влево, от машине к машине, от окопа к окопу пацаны продублировали его команду.
— К бою!
— К бою!
— К бою!
— К бою!
Примерно минуты через две басмота пошла на прорыв.
Их силуэты очень четко были видны на фоне пожаров.
Ошалевшие и наполовину контуженные от взрывов, почти не пригибаясь к земле, человек сто с автоматами рысцой двинулись от Андхоя на окопы и капониры пятой роты.
Я передернул затвор и залег рядом с Бобыльковым.
— Рация работает, тащстаршлетнант? — ни к селу ни к городу спросил я.
— Все в норме, Сэмэн, — кивнул ротный, — Огонь.
Уже и без его команды рота, как на занятиях по тактике и огневой, открыла заградительный огонь.
С флангов поддержала четвертая рота и разведвзвод.
Короткими очередями били автоматы.
Одиночными палили снайперы.
Поливали длинными очередями пулеметчики.
И поверх всего этого:
— Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту, — басовито и солидно, как старшеклассники перед малышней, вставили свое слово башенные КПВТ.
Половину духов скосили, но вторая половина стала отбегать обратно в город.
За своей смертью.
Метрах в трехстах позади пехоты открыли огонь гаубицы артдивизиона. Восемь стволов с короткими перерывами для заряжания минут двадцать кидали снаряды на горящий город.
Когда, исстреляв боекомплект, орудия замолкли, к бою снова подключились "Грады".
Две оранжевые радуги под совиное уханье пусковых установок, выгнулись в небе и новая волна огня накрыла город.
И все стихло.
Всю ночь догорал Андхой.
К утру догорел.
Утром пехоту двинули на прочесывание.
А что там можно чесать? Камня на камне не оставили от городка. Пехота прогулялась на километр туда-сюда и отдала Андхой Царандою.
Сарбозы с ликованием ринулись разгребать пепелища. Сотнями, как черные мухи по куску сала, ползали они по городу, разгребая руины и вытаскивая из-под обломков всякую рухлядь: керосиновые лампы, тазики, какие-то веревки, доски, тряпки…
На очереди был Меймене, в котором нам тоже предстояло разрушить все до основанья и истребить все живое, чтобы впредь командирам Царандоя было неповадно поднимать никакое другое знамя, кроме красного. Дружинин дал полку день на чистку оружия и отдых
От сарбозов пришел офицер и на хорошем русском пригласил офицеров пятой роты на достархан. Пошли пять офицеров и три сержанта, которых взял с собой Бобыльков.
Меня — первым из трех. И правильно, и по заслугам.
Потому, что не с руки командиру роты портить отношения со своим связистом. На операции связист — второй после командира человек.
Сарбозы изблизи оказались еще омерзительней, чем издаля.
Но плов они приготовили отменный! На двух больших блюдах он, горячий, рассыпчатый и ароматный был принесен и положен в середину. Вокруг блюд с пловом были постелены одеяла на которые нас пригласили садиться. Брать плов можно было с любого блюда, но только руками. По местному туземному обычаю. Я побрезговал есть с одного блюда с обезьянами, даже если на них и нацепили офицерские погоны. Как только я увидел, что хозяева своими смуглыми руками полезли в блюдо, так у меня сразу же нашлись неотложные дела во взводе и попросил у Бобылькова разрешения откланяться. Он кивнул а я, имея привычку не возвращаться ниоткуда с пустыми руками прихватил с собой немного плова. Совсем чуть-чуть. Знаками показав ближайшему сарбозу, что хочу взять плов с собой и дождавшись его утвердительного кивка, я щедро отсыпал с блюда себе в шапку.