Командир пятой роты имел бэтээр с гордым номером 350.
Первый взвод катался на коробочках под номерами 351,352, 353.
Второй и третий взводы исчерпывали нумерацию от 354 до 359 включительно.
Оставались непронумерованными бэтээры четвертого взвода и сами собой напрашивались цифры 360 и 361, но 360 — это уже номера шестой роты, так же, как номера с 340 по 349 — были закреплены за четвертой. Поэтому, машины четвертого взвода имели номера 350-1 и 350-2. Ублюдочные номера. С каким-то индексом на конце.
Но и это было не самое худшее из возможного. В конце концов, черт с ними, с номерами — я не суеверный. Четвертый взвод был не стрелковым, а пулеметно-гранатометным. То есть, бойцы первых трех взводов ходили на войну как нормальные люди, прихватив с собой в качестве штатного оружия автомат, ручной пулемет или снайперскую винтовку СВД, в простонародье именуемую "удочкой", тогда как их сослуживцы — пассажиры бэтээров с номерами-аппендиксами хх0-1 и хх0-2 — таскали на себе либо ПК, либо агээс.
АГС-17 — очень хороший гранатомет. Автоматический. На станке. Гранатки подаются в него лентой из круглой коробки и он выплевывает их очередями на расстояние до двух километров. При работе по площадям или по быстро передвигающимся целям — вещь незаменимая. Почти как миномет, только мельче. Один такой агээс с двух коробок способен разогнать целую толпу душманов. Словом, всем агээс хорош, одно только в нем плохо — весит, подлец, больше пуда, а со станком и прицелом все два. Расчет у него — два человека, но как этот гранатомет не дели на двоих, все равно каждому достанется нести примерно по пуду. Либо станок и прицел, либо ствол. А в рюкзаке у тебя лежит второй пуд добра — вода, хлеб, консервы, патроны, огни, дымы, ракеты и прочее необходимое на войне барахло. Накинь еще вес автомата, каски и бронежилета и иди, гранатометчик, на войну, нагрузившись как верблюд.
Каторга, а не служба.
А хуже всего, всего обидней и горше была потеря лейб-гвардейских привилегий.
Управление батальона поднималось в шесть, вместе с пехотой и отбивалось в двадцать два ноль-ноль вместе с ней же. На этом общность распорядка дня заканчивалась. Вместо зарядки солдаты управления шли курить на спортгородок и принимались там рассказывать друг другу кто какой ночью видел замечательный сон и сколько в нем было отлюблено баб. В это время пехота наматывала круги по полковым дорожкам, а намотав положенные три километра прибегала на спортгородок и приступала к снарядам. Три взвода управления тем временем перемещались в умывальник и без излишней сутолоки совершали утренний обряд омовения. Остаток времени до построения на завтрак отводился на то, чтобы не торопясь подшить чистый подворотничок, наваксить сапоги и для вящего блезиру почистить пряжку. Ближе к восьми батальон и полковые службы шли на плац для построения на завтрак и пока они там все собирались мы шли в столовую отдельным строем и кратчайшей дорогой. К тому моменту, когда орава пехтуры врывалась в столовую с диким гиком, мы уже успевали покончить с завтраком и располагали почти часом времени до развода.
И так — во всём!
В каждой детали быта.
Днем пехота бегает и стреляет на тактике, а связь рассредоточивается по землякам, по полковым каптеркам, по парку машин. До обеда фиг кого найдешь. В крайнем случае, вытащим на плац свои радиостанции и проверим их работу на разных частотах, чтобы комбат и его верный начальник штаба видели что мы тоже радеем за общее дело боевой подготовки.
Вот и вся служба! Не бей лежачего! В пожарной команде и то — тяжелее!
В караул? Пехота.
Копать? Пехота.
Грузить? Пехота.
А связь, разведка и хозвзвод — лейб-гвардия второго батальона. Нам не положено! И вот теперь мне предстоит в полку жить по распорядку, а на операциях таскать на своем хребте автоматический гранатомет.
Вешалка!
Вилы!
— Да ладно, Сэмэн, не переживай, — постарался утешить меня на прощание Тихон, — может комбат просто прикололся над тобой, а завтра он передумает?
Ровно через пятнадцать минут майор Баценков скомандовал построение пятой роте и с большим удовольствием увидел меня на левом фланге в строю четвертого взвода. Желая додавить меня в моем падении он приказал:
— Каптерщик! Выдать сержанту Семену две общевойсковых эмблемы.
Падать ниже мне было уже некуда, а надеяться на то, что комбат может отменить свое решение не приходилось — на моей памяти Баценков еще ни одно не отменил. Словом, терять мне было нечего, кроме своего будущего гранатомета. Поэтому, я решил сесть в танк, задраить люки и запылить по бездорожью:
— Никак нет, товарищ майор, — возразил я из строя.
— Что "никак нет"? — поднял брови комбат.
— Никак нет — общевойсковые эмблемы, — этим заявлением я сам себя перевел в нарушители воинской дисциплины и честно заработал пять суток губы за пререкания с начальником, — я классный специалист связи и в моем военном билете проставлена отметка классности.
— Ах, так ты специали-и-ист? — протянул комбат с таким удивлением, будто впервые об этом узнал.
Он не стал поощрять меня на дальнейшие пререкания, он даже не объявил мне перед строем арест — он просто подошел ко мне и выдрал у меня из петлиц моих "мандавошек".
Выдрал легко, благо полевые эмблемки крепились усиками, а не штифтами.
Выдрал и бросил их в пыль у меня за спиной.
— К обеду наблюдаю тебя с эмблемами, Сэмэн, — хлопнул меня по плечу комбат и ушел от строя пятой роты по своим делам.
Унижение мое было полным.
Солдат может быть без руки, без ноги или глаза, но солдат не может быть без ремня, звездочки на головном уборе и без эмблемок. Эмблемки не отбирались даже на губе. Поэтому, мне нужно было срочно обзавестись новыми.
"Не нравятся эмблемы связи, товарищ майор?", — мысленно спрашивал я комбата и мысленно же отвечал ему, — "Отлично! Будут вам эмблемы. Но только "капусту" я не одену"
После построения я пошел в полковой магазин и стал выбирать для себя новые эмблемки. Парашютик с летучими обезьянами, танк и пушки не годились — я не десантник, не танкист и не минометчик. Тут требовалось найти что-то такое, чего ни у кого в полку нет. Что-то такое, что поразжало бы воображение, будило фантазию и призывало на подвиг. Словом, что-то необыкновенное и из ряда вон выходящее. В самом углу прилавка я заметил эмблему, которая годилась для меня лучше всех других — она была больше остальных, она была красивой и именно такой я за год службы в Советской Армии еще не видел в петлицах ни у кого, хотя эмблем перевидал всяческих. На эмблеме был большой якорь, который будто специально был придуман для того корабля, который первым его бросит в нашей пустыне. Якорь в пустыне — это как раз то, что мне надо. Если Ной свой ковчег причалил к горе Арарат, то гор за нашим полком хватит на десяток флотилий. На якоре была большая звезда, за якорем два каких-то непонятных секретных инструмента и большие-большие крылья. Я понял, что такие эмблемы может носить только морская пехота и немедленно разорился на две копейки ради приобретения двух таких чудесных и теперь уже просто незаменимых эмблем. Когда чуть позже мне пытались втолковать что я воткнул себе в петлицы эмблемы желдорбата, я ни капли не расстроился и в своих эмблемах не разочаровался: в Афгане никогда не было не только морской пехоты, но и железнодорожных войск ввиду полного отсутствия морей и железных дорог. Поэтому, железнодорожные эмблемы — это то, что выделит меня из пехотной кодлы наверняка.
Ну не "капусту" же мне в петлицах носить, в самом деле?
До обеда скоротал время за обустройством на новом месте, то есть попросту перенес свой матрас в модуль пятой роты и сдал вещмешок с пожитками в ротную каптерку. БСльшим имуществом я за год службы не обзавелся и в войсках не встречал еще кого-либо намного богаче меня — все мое нынешнее богатство можно было легко рассовать по карманам. Работать в соответствии с распорядком роты над благоустройством территории мне не хотелось, поэтому столь нехитрое обустройство заняло у меня часа три, пока не объявили построение на обед.
Предстоял очень важный момент — определение своего статуса в роте.
Это только со стороны кажется, что строй — однородная и монолитная масса военнослужащих. На самом деле это не так. В ротном строю у каждого есть свое место, определяемое не только ростом или воинским званием, но и личным авторитетом того или иного солдата. Так, в голове ротной колонны стоят духи. Они обозначают строевой шаг и горланят ротную песню. В середине строя стоят черпаки. Они топают в ногу с духами и подвывают песне, но не такими громкими голосами, как у духов. В самом конце становятся деды. Они стараются идти в ногу, но не топают и никаких песен не поют — идут молча и сосредоточенно, думая о благе роты. И позади всех стоят дембеля, буде таковые имеются. Эти идут-бредут как попало. Их нисколько не волнует — в ногу ли они попали или нет. Они не просто не поют песню — они продолжают вести промеж собой разговор, который начали еще до команды на построение.
Понятно, что чем ближе к хвосту строя твое место, тем выше твой авторитет в роте.
Разумеется, я посчитал, что авторитетнее меня в роте нет никого и никто для меня в роте не авторитет. Никто! В пехоте для меня авторитетов быть не может. Поэтому, я встал позади всех. Мой маневр не остался незамеченным, потому что оглянувшись я увидел за собой восьмерых чурбанов, стоявших в две шеренги. Уступать почетное право замыкать строй я не хотел никому, а потому с независимым видом перешел и попросту встал сзади них. Но еще не подали команду "шагом марш!" как я снова оказался впереди двух шеренг азиатов.
Рота тронулась, я пошел вместе со всеми — демонстративно не в ногу, чтобы все могли видеть и понять, что в роту для дальнейшего прохождения службы прибыл самый борзый черпак Сороковой армии.
Прошагал я недолго — шагов, может, сорок — как моя правая нога шагнула дальше, чем я того хотел. Шагов через десять она снова улетела вперед и сделала шаг длиннее, чем левая. Я не удивился такому своеволию собственной нижней конечности — мне сейчас явно помогали попасть в ногу.