Ну и так далее, минут на пять. И чем дальше, тем обиднее и тем мельче мы делались в глазах дедов как мужики. Посовещавшись со своими пацанами, мы решили дать дедам три пачки сахара. Это хитрый хохол Шкарупа придумал: внизу выложить "колодец", а верх оставить ровным и гладким. Если старшинка хватится пропажи, то с нас как с гусей вода — мы отбрехаемся, что старшину обули на продскладе, а мы тут не при делах.
— Спасибо, мужики, — поблагодарили нас деды, припрятывая сахарок, — мы знали, что вы — свои!
Не успели мы отдышаться от визита Адама и Лехи, как уже с другой машины пришли два делегата. И тоже деды.
— Нет сахара, — не дал я им начать, — Сахара нет, не было и не будет!
Но те тоже не первый год служили и продолжилась та же песня, которую пять минут назад исполнял Леха:
— Да понимаете!.. Вместе служим!.. Сегодня живем, завтра — нет!.. Свои пацаны!.. Одна рота!.. Тем дали, а нам не дали!.. Единоличники!.. Адам с Лехой с вами с одного взвода!.. Вы все только для своих!.. А для всей роты?!.. Вместе лямку тянем, а вы — сахар врозь!.. Если бы этот сахар был у нас, а вы бы у нас попросили!.. Если вы сахар жмете, то вы и под огнем не прикроете!.. На вас нельзя надеяться!.. Мы думали, что вы — мужики, а вы!..
Дали немного и этим, чтобы не выслушивать предположений о том, что мы всем экипажем только и мечтаем как бы половчее в банду рвануть. В роте — двенадцать машин, двенадцать экипажей. Просители не приходили только с командирской. Надо ли говорить о том, что ящик разлетелся еще до того, как колонна тронулась из Айбака? На дне короба лежали три пачки, которые были изъяты в пользу экипажа, а сам короб был затиснут в самый дальний угол десантного отделения и накрыт старыми бушлатами, чтоб не отсвечивал и не попадался старшине на глаза. Я впал в сладкое и жуткое предвкушение тех кар небесных, которые обрушит старший прапорщик Гуссейнов на мою голову за пропажу сахара, но колонна тронулась и дурные мысли остались в Айбаке.
Мы проехали за Айбак в сторону Хумрей еще, наверное, с час и свернули с бетонки направо. Пылища поднялась знатная.
Если хочешь быть в пыли
Поезжай в Пули-Хумри.
Этой пыли на нас осело на два пальца уже через минуту езды. Впереди ничего нельзя было разглядеть из за десятков пыльных шлейфов, пущенных колесами передних машин. Сзади можно было увидать только тот шлейф, который пустила наша ласточка. Как водилы умудрялись не потерять дорогу, было непонятно. Наверное, они просто рулили туда, где пыль летела гуще и попадали точно в колею. Когда мы остановились, сквозь опадающую пыль я увидел сразу две интересных вещи. Первая: в полукилометре от нас уже окопался Хумрийский полк. Вероятно, они прибыли накануне и у них было время отрыть капониры и окопы. Вторая: на ровной как стол бахче стояли четыре саушки. САУ-152 "Акация", выражаясь по-военному. У нас в полку таких не было, у нас были только гаубицы Д-30 меньшего калибра. Зато у нас в полку было два "Града", а у Хумрийцев я не насчитал ни одного. Я оттеснил из-под башни Арнольда, навел пулеметы на саушки и стал рассматривать их в прицел. Здоровенные, на танковой базе, самоходные артиллерийские установки напоминали неуклюжих слонов. Я подивился толщине стволов — я в плечах, наверное, и то уже. Из такого ствола шарахнет, так шарахнет…
У нас была возможность воочию убедиться как шарахают саушки. Два дня четыре "Акации" метали снаряды на горы. Мы лежали под бэтээром на плащ-палатке и земля подкидывала нас после каждого выстрела, хотя до саушек было изрядное расстояние.
— Ну и грохот, — проворчал Мартын, переворачиваясь на другой бок. Канонада мешала ему спать.
— А вот интересно, — задумчиво протянул Олег, — если у нас тут уши закладывает от стрельбы, то каково пацанам, которые сейчас сидят там в башне?
— Особенно закидному, — согласился я, — на него вся волна идет.
— Они там в шапках стреляют, — предположил Шкарупа, имея ввиду шлемофоны.
— Ты думаешь сильно помогают эти шапки? — засомневался Олег.
— Оглохнуть можно, — снова согласился я.
— Контузия, — оценил Шкарупа степень вреда здоровью, — ты думаешь эти саушники после двух дней работы останутся нормальными? Да они там все уже контуженные!
— Нет уж, пацаны, — подвел итог Олег, — мы уж лучше как-нибудь в пехоте. Оно и безопасней и для здоровья полезней.
Мы со Шкарупой были согласны с этим, Мартын уже спал, а земля продолжала вздрагивать под плащ-палаткой после каждого выстрела. Наши гаубицы, конечно, тоже стреляли, и стояли они к нам гораздо ближе, но на фоне апокалипсического грохота четырех "Акаций" их можно сказать не было слышно.
На третий день стояния под Хумрями мы получили приказ запастись сухпаем на трое суток. Гуссейн-оглы до тех пор про нас не вспоминал и мы были только тому рады. Старшина отсчитал нам девять коробок сухпая и забыл о нашем существовании — мы у него не единственный экипаж. На броне кроме Адика и Арнольда оставались и Олег с Саней, потому что там, куда нам предстояло идти, Утес не протащишь. С нашего экипажа в горы пошли только я, Мартын и Шкарупа. Нас не было четыре дня. Уходя, я брал с собой две коробки к пулемету по сто двадцать пять патронов в каждой, одну длинную ленту на двести пятьдесят патронов и четыре ленты по сто двадцать пять патронов без коробок. К броне я спустился имея одно не расстрелянное звено ленты в двадцать пять патронов. У запасливого Шкарупы осталась одна целая коробка, но как выяснилось, он с собой брал на одну ленту больше меня. Мартын исстрелял все, до железки. Убитых у нас не было, было двое раненых, но легко. Их забрали вертушки и я позавидовал тем пацанам — им не нужно было спускаться. А мы полдня спускались с гор и уже не было сил радоваться, когда мы дошли до брони. Больше всего на свете мне хотелось рухнуть на матрас, задрать натруженные ноги кверху и чтобы меня никто не беспокоил. Я еще в учебке уяснил, что после марш-броска или долгой ходьбы ноги лучше всего поднять вверх, чтобы обеспечить отток крови. В таком положении они отдохнут быстрее. А после спуска, когда полдня рота цепочкой стекала в долину по неверной извилистой тропке, ноги у меня не гудели — я их просто не чувствовал.
Порадовал Олежка Елисеев. Обед был само собой готов к нашему возвращению и, смыв пыль и пот с рук и лиц, мы сели кушать. И тут Олег поразил нас огуречным салатом. Вообразите себе:
В Афгане.
На операции!
Из ниоткуда!!
Свежие огурцы!!!
Вряд ли хоть кто-нибудь из батальона ездил в дукан и не похоже было, что нашу ласточку выгоняли из капонира в наше отсутствие. Однако, огурцы — вот они! Плавают в растительном масле, пересыпанные репчатым луком, только без зеленой кожуры. Но вкусно — необыкновенно! Можно в полковом магазине купить консервы, хотя я лично контролировал укладку неуставных продуктов перед операцией. Даже маринованных огурцов мы не брали, а тут — свежие. Свежайшие. Фантастика!
— Откуда огурцы, Елисей? — спросил Шкарупа, — смачно хрустя и пуская струйку масла из уголка рта.
— Вкусно? — улыбнулся Олег.
— Еще бы! — я ел салат с не меньшим восторгом, чем Шкарупа с Мартыном.
— Есть еще, — обрадовал Саня.
— В дукан ездили? — спросил Мартын.
— Нет.
— Земляки подкинули? — спросил я.
— Нет.
— Военторг приезжал? — спросил Мартын.
Олег еще немного насладился нашим недоумением и признался:
— Это дыни.
— Как дыни?!
— Какие дыни?! — не поверили мы. По вкусу — самые настоящие огурцы и ни разу не сладкие.
— Они еще зеленые, — пояснил Олег, — у нас, в Ташкенте, весной узбеки иногда их вместо огурцов в салат крошат.
Приятно, черт возьми, возвращаться на броню! Тебя ждет обед с мясом, чай со сгухой, можно есть полулежа, на манер римских патрициев. А тут еще и огурцы! Это не просто — "огурцы", зеленые овощи с базара. Это — уважение, выказанное теми, кто оставался на броне, нам, кто ходил в горы. Это забота пацанов о пацанах. И не надо слов, чтобы понять, что мы — я, Шкарупа, Олег, Мартын, Саня — братья. А Адик с Арнольдом — братья наши меньшие.
Праздник продолжился на следующий день, который должен был стать последним днем операции.
Хумрийцы уже уехали, им до своего полка было рукой подать. Нашему полку был дан день на пополнение бэка, на то, чтобы немного восстановить силы после четырехдневного лазания по горам со стрельбой, словом, "тащитесь, пацаны". Мы разделили дневную фишку по два часа на каждого и когда настала моя смена, я, как положено, одел каску, броник и сел на башню обозревать окрестности. Старослужащие валялись под масксетью, натянутой от носа бэтээра, Адик и Арнольд возились в бэтээре. Через открытые люки мне их было не только видно, но и слышно. Чтобы не сидеть дурак дураком без дела целых два часа я набрал коробок с патронами и стал не торопясь снаряжать ленты. Адик нацедил мне цинковую банку бензина, я побросал в нее те звенья от ленты, которые брал с собой на войну и которые были перепачканы пылью, доставал каждое звено и аккуратно прочищал его старой зубной щеткой, прежде чем заново начинять патронами. За полгода службы в Афгане у меня появился бзик — чистка оружия. Оружие у меня должно быть все время чистым и не просто чистым, а идеально чистым. Кажется, такой же бзик у половины полка.
Красота-то какая вокруг! С одной стороны — горы, с которых мы вчера слезли и которые я ненавижу. С другой стороны — долина и совсем недалеко бахча, вскопанная гусеницами саушек. До меня дошло, что Олег именно с этой бахчи натаскал зеленых дынь. Бэтээры пятой роты вкопаны кольцом, радиусом метров сто пятьдесят и в центре этого круга командирский бэтээр Бобылькова с бортовым номером 350. К командирскому бэтээру подрули бэтээр с номером 340 и с него соскочил командир четвертой роты. Значит, офицеры сегодня вечером будут дружить подразделениями. Вся рота валяется на матрасах под своими машинами, только фишкари вроде меня сидят на башнях и ведут наблюдение, заняв руки чисткой оружия.
— Арнольд! А, Арнольд, — послышалось из нутра бэтээра, прямо подо мной. Наши духи что-то затевали промеж собой.