— Живее! Живее, мальчики!
— Друга своего разбуди!
— Вон того еще толкни!
— Майки одели быстро!
— Кто там босиком? А ну, в тапочки запрыгнул, сынок!
— Построение на центральном проходе!
— В полторы шеренги!
После того как два десятка духов с правофланговым Арнольдом построились, я отправил Олега на фишку, следить за помдежем, который мог пойти проверять караул и заглянуть к нам в модуль. Духсоставу же была дана команда:
— Нале-во! В Ленкомнату шагом — марш!
Чему нас учит военная педагогика? Военная педагогика нас учит тому, что прежде, чем требовать от подчиненного выполнения приказа, командир обязан удостовериться, что отданный приказ понят без искажений. А для того, чтобы подчиненный понимал приказы без искажений у него следует отключить волю и навязать ему свою. Чтоб он не думал о посторонних вещах, а думал единственно о том, как бы ему выполнить полученный приказ наилучшим образом. Существует тьма способов подавления чужой воли. Я выбрал самый действенный: заново построив духов в одну шеренгу я прошелся вдоль нее пару раз туда-обратно и отвесил каждому молодому воину ладошкой по соплям.
Наотмашь.
Честно и поровну. Никого не обидев и не пропустив.
Шкарупа, в свою очередь, как старший товарищ, проявил заботу о молодых и проверил у каждого молодого фанеру, стукнув ему кулаком в грудь. Фанера у всех была на месте. Отхватившие по сусалам духи всем своим видом показали, что раскаиваются в своем вчерашним небрежении духовскими обязанностями и готовы немедленно исправить ситуацию в лучшую сторону. Вот только теперь я, как младший командир, получил возможность и моральное право отдавать приказание, не сомневаясь в том, что оно будет выполнено точно, беспрекословно и в срок.
Злился ли я на духов за то, что они меня подставили перед старшиной? Да ни капельки! Я сам был таким же духом совсем недавно и все мои мысли были направлены не на то, как бы работу выполнить, а на то, как бы от нее откосить. Прошлой ночью духсостав поступил точно так же как и я поступил бы на его месте, если бы обнаружил отсутствие контроля за собой. Но что бы сделал псковский урод Гена Авакиви, если бы заметил, что я положил болт на службу? Псковский урод Гена Авакиви натравил бы на меня черпаков и я был бы бит смертным боем. Черпаков на духов я натравить не мог, а если бы и мог, то не стал бы. Зато я сам был черпаком с богатым опытом воспитания подчиненных, почерпнутым в карантине. Вот духи и получили от меня, от черпака. Я не замполит — с каждым по душам разговаривать.
Когда я слышу как какой-нибудь замкомвзвод в полку орет на молодых:
— Уро-о-оды! Стро-о-оиться я сказа-а-ал!
я для себя знаю, что этот старослужащий так ничего и не понял за время службы в армии и только зря носит свои лычки. Да разве можно орать на молодых? Толку-то от этого? Только зазря неокрепшую психику травмировать, да провоцировать ранние неврозы. Что поймет молодой человек, на которого ты наорал? Какой вывод он сделает? Какого мнения останется он о тебе, товарищ дед или черпак? Молодой человек поймет про тебя, что ты просто животное, которое орет оттого, что хочет на случку. Мы все тут два года без женской ласки.
Крик на подчиненного — признак слабости командира!
Ты, подойди к нему по-хорошему. По-доброму стукни в бубен, чтобы у него слезы из глаз пошли не от боли, а от обиды. Всю оставшуюся службу этот подчиненный будет тебе в рот смотреть и каждое твое слово ловить. А как забудется или почувствует себя излишне самостоятельным — повтори процедуру приведения к нормальному бою и командуй дальше, не мотая нервы ни себе, ни подчиненным.
— Значит так, духи, — начал я политико-воспитательную работу, — вчера вы посмели подставить старший призыв. Так не пойдет. Вы, мальчики, обурели. Будем лечить.
— Равняйсь.
— Смирно.
— На первый-третий расчитайсь!
— Третьи номера выйти из строя.
Молодые еще ничего не поняли и восприняли мои команды как полночное чудачество обкурившегося сержанта.
— Объясняю упражнение.
— Проводка колонны в горах.
— Третьи номера — "Шилки", остальные — "наливники".
— Ведем колонну на Шибирган.
— Третьи номера, взять в руки табуреты.
— Всем — упор лежа принять.
— Ложись.
Духи опустились сначала опершись на ладони, а потом легли на животы. Сейчас они у меня выпачкают свои майки, а потом будут до утра стираться в умывальнике. Третьи номера держали в руках табуреты, изображая зенитные установки "Шилка" со счетверенными пушками — "Шилки" стояли на позициях, охраняя полк.
— Рота, вперед, — скомандовал я, и "колонна" тронулась ползком из Ленкомнаты в спальное помещение.
— Нападение слева!
"Шилки" разворачивали табуреты влево и "тра-та-та-та-та" отбивали нападение коварных душманов, устроивших свою засаду на пути следования "колонны".
— Нападение отбито.
Через минуту снова:
— Нападение справа!
"Шилки" разворачивали свои "стволы" в новом направлении и отбивали новую атаку.
— На одиннадцать часов минометный расчет!
Духи отклоняли табуреты чуть влево и гасили душманских минометчиков. Через полчаса "колонна" пришла в Шибирган без потерь. К тому времени в модуле уже не спал никто. Два старших призыва, подперев руками головы, не вставая с постелей с радостным интересом смотрели как искусно я провожу "колонну". Со всех сторон неслись советы, которые я игнорировал. После благополучного прибытия в Шибирган я поднял духов с пола:
— Становись.
Духи снова образовали шеренгу и выровняли носки в линейку.
— За проводку колонны с горючим, проявленные при этом мужество и героизм, а также за образцовое выполнение интернационального и воинского долга от лица службы объявляю благодарность.
— Служим Советскому Союзу, — промычал перепачканный духсостав.
Я остался недоволен тем, что духи как-то слабовато радуются благодарности, полученной от старшего по призыву и по званию. Я начал поздравлять их заново, в индивидуальном порядке, начав с правого фланга, с Арнольда:
— Спасибо, сынок, — встав на цыпочки обнял я своего башенного за могучую шею, — за службу.
— Спасибо, сынок, — я уже жал руку следующему и смахивал с ресниц навернувшуюся скупую мужскую слезу, как это делали "боевые генералы" в кинофильмах про войну.
— Спасибо, сынок, — я отвинтил со своей груди комсомольский значок и, проткнув майку на пузе третьего героя, привинтил его туда и прочувствованно поздравил его, — держи орден. Заслужил. Порадуй маму.
Никого не обделил я своим вниманием и своей благодарностью… под всеобщий хохот старослужащих.
Когда церемония награждения отличившихся была окончена, я из "боевого генерала", "слуги царю, отца солдатам", снова превратился в сурового черпака-сержанта.
— А теперь, духи, наводим порядок.
— Ты — в Ленкомнату.
— Ты и ты — впереди модуля.
— Ты и ты — позади.
— Не дай бог вас, уродов, хоть один шакал увидит.
— Вы, четверо — спальное помещение.
— Вы, трое — умывальник.
— Ты — в оружейку.
— Ты и ты — в бытовку и возле тумбочки.
— Время пошло.
Поняв, что представление окончено, старший призыв уронил головы на подушки и заснул, а я вернулся к исполнению своих служебных обязанностей, то есть стал следить за тем, как духи, получив лошадиную дозу прививки трудолюбия, наводят в роте порядок.
Спать они легли только в пять утра.
Перед завтраком в роту пришел Гуссейн-оглы. Я встречал его возле модуля. Если при нормальном выражении лица брови на лице старшего прапорщика Гуссейнова шли одной сплошной широкой линией над глазами, то сейчас одна бровь наползала на другую. По этому выражению лица, я понял, что в кармане у старшины лежит выписанная на мое имя путевка в тот самый санаторий, который в нашем полку находится сразу за караульным помещением.
— Показывай, — вместо "доброе утро, товарищ сержант" хмуро буркнул обворованный нашим экипажем Гуссейн-оглы.
В спальном помещении старшина застал идеальный порядок, одеяла, застеленные "кирпичиком", подушки, установленные поверх одеял "треугольником", единообразно повешенные ножные и лицевые полотенца и табуреты, выровненные в одну линию в проходе. В Ленкомнате он наблюдал абсолютную чистоту, столы и стулья, установленные по нитке и подшивки газет лежавшие строго на углу столов. На расстоянии пять метров от модуля им не было обнаружено ни одного окурка, ни одного фантика, ни одной пачки из-под сигарет. По мере передвижения от объекта к объекту, брови старшины возвращались на свое привычное место, а после того, как он в ротном умывальнике был ослеплен горящим золотом надраенных брючными ремнями кранов, его брови переместились на то место, откуда на моей голове начинали расти волосы.
— Ну ты дае-е-ешь, Сэмэн, — протянул старший прапорщик.
Готов спорить, что Гуссейн-оглы не видел такого порядка в роте с тех пор, как пресек Амударью. Поэтому я с видом трудолюбивого скромника, молча развел руки и пожал плечами. Я лично — ни в одной роте ни до, ни после не видел такого ослепительного порядка и не добивался его наведения. Не зверь же я в самом деле. Суровое старшинское сердце дрогнуло и старший прапорщик стал смотреть на наш экипаж гораздо добрее.
За две недели дух состав научился наводить такой порядок всего за час и даже успевал высыпаться.
Две недели я, Елисей и Шкарупа жили обособленной от остальной роты жизнью суточного наряда.
Две недели мы тащились в этом наряде и тоже умудрялись высыпаться.
Через две недели нас амнистировали — рота выезжала в Балх на реализацию разведданных, а на операции берут всех, кто нужен. Даже с губы освобождают условно-досрочно.
Больше я дежурным по роте не ходил до конца службы.
26. Шакалы
6 мая 1986 года. ППД. Ташкурган. ДРА.
Вчера провожали Полтаву. Первая отправка в Союз.
На разводе Сафронов выкрикнул фамилии дембелей, которым надлежало явиться на плац для отъезда в СССР. С нашего батальона в число дюжины счастливчиков попали Полтава, замок разведвзвода и старшина-срочник из четвертой роты Алик. Интересно, почему половина азербайджанцев в полку — Алики? Других имен себе что ли не придумают? Впрочем, Алик из четвертой роты пацан был и в самом деле незаурядный — не всякого срочника поставят старшиной. Накануне я угорал с этого Алика. За как