Уютно у нас в десантном. Изнутри броня выкрашена в белый цвет, как потолок в доме. Между бойниц и над стеллажами с коробками патронов магнитиками прикреплены фотографии родителей и любимых девушек членов экипажа. Наши близкие едут на войну вместе с нами. Вон — моя мама и Светка: две фотки прикреплены возле башни одним магнитиком. Ну и разная красивая дребедень вроде брелоков тоже свисает. Если бы под башню поместить не Арнольда, а фикус, между бойниц расставить гераньку и традесканцию, а коробки с патронами завесить вышитыми занавесочками, то бэтээр изнутри станет похож не на боевую машину, а на будуар сельской невесты.
Кто-то думает, что внутри безопасней, чем снаружи?
Это не так.
Во-первых, в тех, кто снаружи, нужно попасть из стрелкового оружия, а это непросто — стрелять на поражение по движущейся цели.
Во-вторых, в БТР гораздо проще попасть из гранатомета и тогда те, кто снаружи, даже не почешутся, а меня вместе с Арнольдом и Адиком сожжет в пепел кумулятивной струей.
В-третьих, если Адик поймает колесом мину, то верхних просто раскидает с брони, а меня шмякнет об потолок в лепешку.
И в-четвертых, наш бэтээр прошивается из английского бура девятнадцатого века выпуска — насквозь!
Так что не из трусости валяюсь я на матрасах, а оттого, что мне удобнее сидеть не на броне, а на спине. Можно, конечно вылезти на броню, тем более, что подъезжаем к Баглану, где я еще ни разу не был. Я вообще еще ни разу не был в этой стороне и мне тут все внове.
Господи! Красота-то какая!
Справа и слева горы. Между ними широкая долина. Слева примерно в километре от дороги течет речка, в которой вода без хлорки. Кто бы знал как мне надоела полковая хлорка. Она всюду: в умывальнике в модуле, в полковом душе, в чае и компоте, которые наливают в столовой. Всюду хлорка. В горле постоянный горький привкус. Малек, урод, ее еще мне добавил в карауле. А тут — пожалуйста, целая река. Хочешь — купайся, хочешь — пей. Хоть залейся той водой.
"Кстати", — вспомнил я про воду, — "воды у нас — восемьдесят четыре литра питьевой в термосах, не считая чая во фляжках. Плюс литров полтораста технической воды в гандонах на броне. Пить ее нельзя, но залить в радиаторы и помыть посуду — сгодится. За сутки мы израсходовали никак не больше двадцати литров питьевой когда готовили ужин и чай. Не более десяти литров технической использовали духи на помывку посуды и мы все на умывание. При таком режиме воды нам смело хватит еще на трое суток, но в Кундузе все равно нужно пополнить запасы воды".
Экипаж вместе с Акимовым — восемь человек. Это много. На других машинах по шесть человек едут. Восемьдесят четыре литра как хочешь, так и дели, но больше десяти литров на человека не получится. Это не на сутки. Это от водопоя до водопоя. А когда тот водопой будет, через сутки или через неделю, того никто не знает. Экономить надо водичку-то…
Красивое место! И горы красивые. А может просто наши, те что за полком уже приелись до печенок? И речка красивая — пресная. Вода в ней, наверное, вкусная и холодная. И камыши или что это такое справа от дороги?..
Справа от дороги стеной высотой в полтора человеческих рота встали камыши или что-то похожее на них. Широкой полосой эти заросли шли вдоль дороги на большое расстояние, пока среди них не мелькнула поляна. Эта поляна была по квадрату огорожена глинобитным дувалом над которым возвышалась вышка с наблюдателем в каске и бронежилете, а за дувалом было видно мазанку и норы землянок.
Позиция.
Охранение.
Мы проехали позицию и я оглянулся назад чтобы оценить ее обороноспособность. Если глухой ночью пойти не со стороны дороги, а по этим камышам, то можно незамеченным с вышки подойти вплотную к дувалу. И не просто подойти, а привести с собой десятка полтора вооруженных и бородатых товарищей в чалмах. И тогда — в упор, кинжальным огнем…
Впрочем, от бородатых смельчаков существуют "сигналки" и "противопехотки". Камыши, должно быть, укреплены "МОНками" и сигнальными минами. Ночью проще простого сорвать растяжку и получить порцию металлических шариков в брюхо. Но все равно — служить на такой позиции жутко.
Интересное существо — человек. Даже если и сам находится по уши в киселе, то все равно найдет того, чье положение еще хуже, чем у него самого. Я не позавидовал пацанам, стоящим на позиции под Багланом, не подумав о том, что возможно эти пацаны, взглядом провожая нашу колонну, не позавидовали никому из нас.
Долина все расширялась и расширялась пока, наконец, горы впереди нас не встали стеной. Выход из долины был похож на узкое горлышко бутылки. Горы справа и слева подошли почти вплотную к дороге, а сама дорога стала заметно забирать вверх. Когда подъехали к стене гор стало видно, что никакая это не "стена". Просто левая гряда вошла высоким гребнем в речку и выгнула ее в нашу сторону. Речка понизу дугой обтекала этот гребень и дорога, идущая почти параллельно ей, тоже делала дугу вместе с руслом. Зато правая гряда шагнула вплотную к бетонке и нависла над нашей колонной, уходя почти отвесно вверх. Дорога пошла вверх все круче и лепилась к правой гряде все теснее. Левая кромка все мельчала, мельчала и все-таки оборвалась вниз вертикальным обрывом.
Мы въезжали на перевал. 1700 метров над уровнем моря.
Крутой склон высокой горы был стесан и по нему была пробита двухполосная неширокая дорога. Справой руки метров на восемь вертикально вверх уходила осыпь, стесанная прокладчиками дороги и выше этой осыпи гора уже более мягко клонилась к вершине. Слева был вертикальный обрыв и чем дальше мы въезжали на перевал, тем глубже он становился.
Нет, я не вспотел от страха и волосы не шевелились у меня на голове от ужаса. Я вспотел от жары и волосы шевелились от встречного ветра. Но жутко было смотреть на мир сверху вниз. Далеко внизу, метрах в восьмистах под нами, лежал кишлак и нам сверху, как с самолета, были хорошо видны желтые квадратики полей и глиняные халупы аборигенов. Дехканин с мотыгой казался не больше козявки. Метрах в трехстах под нами пролетело четыре голубя и было непривычно и странно наблюдать летящих птиц сверху. Погода в Афгане всегда стоит ясная, в воздухе сухость, ни капли влаги и видно на десятки километров вокруг без всяких искажений, если не считать миражей, которых тут тоже хватает. Птиц было видно совершенно отчетливо: вытянутые вперед как у пловцов шеи, лежащие на курсе клювы и даже растопыренные при взмахе перья на крыльях.
Ненормальный, перевернутый мир — в котором можно смотреть на высоко летящих птиц сверху. Наверное, водолазы испытывают те же чувства, глядя на рыб снизу.
Я набрался мужества и посмотрел вниз. Внизу тянулась ржавая цепочка того, что осталось от техники, слетевшей с обрыва — ржавые рамы грузовиков и обгорелые корпуса брони. Не смотря на жару, холодок прошел по спине и я вцепился в люк и напружинил ноги, готовясь к тому, что если Адик вдруг как-то "нет так" вильнет рулем, покинуть броню в экстренном порядке. Но Адик рулем не вертел и скоро дорога стала спускаться с кручи. Перед нами открывалась новая долина, шире прежней — мы подъезжали к Кундузу.
В Кундузе стоял штаб нашей дивизии, дивизионные службы и гвардейский мотострелковый полк. Я прикинул, что на всем пути от Хумрей до Кундуза по нам не было сделано ни одного выстрела и понял, что пока мы воевали под Айбаком и Хумрями, Кундузцы тоже не сидели без дела, а чистили для нас дорогу. Спасибо им за это — это по-товарищески так поступить.
Наш бэтээр был предпоследний в колонне и мы должны были в случае поломки взять на буксир отставших. Но все машины дошли до Кундуза без поломок. Если учесть, что больше половины машин в полку выработали по два-три ресурса, то нашими техниками и водителями можно гордиться!
До самого Кундуза мы не доехали: колонна уткнулась в редкие сосны и повернула направо.
Честное слово — самые настоящие сосны! Пусть они стояли не так часто как в настоящем бору в котором я собирал маслята, но они были точь-в-точь как те сосны, что растут в нашей деревне, где я гостил каждое лето у бабули с дедом. Жара — полтинник. Сосна — дерево северное, прохладу любит. От сумасшедшей жары несчастные деревья выдавали тройную порцию смолы и такой дух шел над колонной, такой домашний дух!..
В голову полезли невоенные мысли о доме и я, помахав соснам, отвернулся от них смотреть вперед и глотать пыль от передних машин, потому, что бетонка в этом месте кончилась и мы въезжали на какой-то пригорок. Скорость упала до нормального человеческого шага — Дружинин собирал колонну. Поднявшись на пригорок, мы поравнялись с неким военным объектом за провисшей колючей проволокой. Военный объект состоял из двух ЦРМок, поставленных под углом друг к другу. В основании угла стояла большая емкость из той резины, которая идет на автомобильные камеры. Емкость была высотой почти по пояс. В нее была налита вода и из нее торчал шланг, подающий эту воду, а в самом резервуаре весело плескалось человек шесть пацанов, в которых и без формы легко можно было признать солдат срочной службы.
Эх, разрешили бы мне!.. Уж я бы из того резинового лягушатника до ужина бы не вылез…
— "Черный тюльпан", — повернулся к нам Акимов и указал рукой на ЦРМки.
"Черный тюльпан" — это дивизионный морг. У нас в полку не было морга — всех погибших возили на вертушках сюда, в Кундуз. Тут их мыли, одевали в парадки, укладывали в гробы и вместе с гробами запаивали в цинковые контейнеры. Отсюда цинки разлетались по всему Союзу на обычных военных самолетах — никаких траурных цветов на фюзеляжах тех самолетов не было. Сегодня летуны возят заменщиков, завтра — комиссию, послезавтра — гробы. Работа у них такая — грузы и пассажиров возить в Союз и обратно.
Я представил, как вот эти самые пацаны, которые сейчас, смеясь и прикалываясь друг над другом, плещутся на нашу зависть в холодной воде посреди афганского зноя, своими руками моют растерзанные, грязные тела погибших на операциях пацанов. Как на пропитанный трупной смердью цинковый стол кладется недвижимое тело в окровавленных лохмотьях и стоптанных ботинках. Как лохмотья срезаются ножницами, убитый остается совершенно голый, с рваной раной в боку или голове и его начинают окатывать из того самого шланга, из которого сейчас вода льется в резиновую емкость, охлаждая разгоряченных работой санитаров. Потом, дав убитому обсохнуть на сквозняке, его кое-как, наскоро, обряжают в казенную парадку и кладут в казенный гроб. Заколачивают крышку и к крышке сверху прибивают форменную фуражку.