жей.
Прежде, чем встать в строй, я в десятый раз осмотрел себя:
Трусы сухие и мне хочется надеяться, что они такими же останутся и через час.
Подменка четвертого срока, в которой уже умерло пять дембелей, но довольно чистая — перед операцией я простирнул ее на прачке.
Ремень хороший, кожаный, новый. На нем сзади металлическая фляжка до половины заполненная чаем.
Шнурки на сапожках затянуты крепко, но не туго. Так, чтобы голенище плотно и бережно облегало голеностоп и он не вихлял на камнях.
Броник, из которого я еще в полку вынул титановые пластины, чтобы облегчить вес. Без бронежилета мне никто не позволит встать в строй и на войну не пустит. А так, со стороны, обычный бронежилет. Вот только бы Акимов или Бобыльков не догадались до меня дотронуться.
Поверх броника — БВД. "Боевая выкладка десантника". В нее я положил по одной красной и зеленой ракете, две эфки и одну эргэдэшку. В трех гранатах уже ввинчены запалы, только бросай. В левом нижнем кармашке бэвэдэшки — ИПП. Индивидуальный перевязочный пакет.
Но голове — панама. Поверх панамы — каска.
Всё.
Больше у меня ничего нет. Никакого другого имущества.
Пулемет стоит у моих ног и такой привилегией — не держать в строю оружие в руках — в роте обладают только пулеметчики ПК и агээсчики. То есть, собственно, только наш взвод. Автоматов у нас во взводе только два — у командира взвода прапорщика Кузнецова и у его заместителя старшего сержанта Пименова. У Андрюхи с Елисеем АКС-74У, который никто не воспринимает как полноценный автомат. "Плевалка" она и есть "плевалка". Вот только сейчас я бы с радостью променял свою тяжелую виолончель на маленькую удобную плевалку. Пусть на дистанции свыше двухсот метров толку от того АКСУ никакого, но для ближнего боя он очень даже неплох и гораздо выгоднее пулемета.
К моей виолончели снизу пристегнута коробка на сто двадцать пять патронов. Хорошенько подумав, я решил не оттягивать себе руки запасной коробкой, а просто кинул еще одну ленту через шею. В этой ленте у меня на одно звено больше, чем в коробке — полтораста патронов.
— Рота, становись! — перед нами бодрый веселый старший лейтенант Бобыльков. Кажется, он вообще никогда не унывает. Ни хмурым, ни даже озабоченным я его ни разу не видел. Легко мужик службу тянет. Ротный сейчас тоже в каске, в бронежилете, поверх которого накинута такая же бэвэдэшка как и на остальных.
— Значит так, мужики, — ротный перешел на неофициальный тон, — Ну, в принципе вы все сами видели час назад. Я про то, как Царандой чесал кишлак. Да чего там? С самого начала было понятно, что прочесывать его будем мы.
Тут тон его стал совсем уже некомандирским:
— Мужики, прошу вас… Все, чему я вас учил во время занятий в полку, ради чего гонял вас на полигоне… Все, что вы умеете… Вложите в эти несколько сотен метров. Кроме нас с вами это сделать больше некому.
Самому старшему мужику в роте был двадцать один год.
— Рота, смирно! Слушай боевой приказ, — ротный не повысил голос, просто стал говорить так, к ему и дСлжно было говорить, ставя задачу своей роте, — приказываю провести прочесывание населенного пункта Талукан…
— Рубеж… метров…
— Ориентиры…
— СекторА…
— Первый взвод… Ориентир слева…
— Второй взвод… Ориентир слева — первый взвод.
— Третий взвод… Ориентир слева — второй взвод.
— Действуем парами. Объявляю состав пар…
— Напоминаю, что при входе в любое помещение, сначала кидаете гранату, дожидаетесь взрыва, затем входите сами.
Через ту же самую ложбину, по которой вчера полк заехал в Талукан, сейчас в него стали пешком входить второй батальон, саперы и полковая разведка. Роты подходили к ложбине повзводно и выходили из нее уже цепочкой. Взводные цепочки расходились вправо-влево от ложбины согласно боевому приказу. Каждая рота и каждый взвод имел свою полосу прочесывания и свои сектора наблюдения и обстрела.
Пулеметчики Семин и Мартынов были приданы второму взводу.
Чесали вчетвером: я, замок второго взвода Ахметкулов, Мартын и молодой воин. Гранат я с собой взял всего три, но немного успокаивало то, что у Ахметкула автомат с подствольником, а на боку болтался планшет с десятью ВОГами для него. Наша четверка действовала парами: я — молодой воин, Мартын — Ахметкул. Одна пара идет вперед метров на пятнадцать, вторая прикрывает. Всё как учили.
Самое поганое при прочесывании "зеленки", так это то, что никогда не отгадаешь откуда по тебе выстрелят. Идешь по кишлаку живой мишенью и не знаешь, может на тебя уже навели автомат и сейчас совмещают мушку с прицельной планкой.
Я попробовал представить себе провонявшего потом бородатого душмана, который, зажмурив один глаз, выцеливает меня, и его палец, легший на спусковой крючок… но ничего у меня не вышло. Фантазия у меня слабовата — не смог я представить как меня будут убивать.
Я обернулся назад и увидел, что мы прошли уже метров восемьдесят. Восемьдесят метров — это почти одна десятая часть всего того, что нам нужно пройти для выполнения боевого приказа.
"Другого приказа не поступало, следовательно, до другого края этой чертовой долины меня никто не погонит. Бобыльков же сказал: всего один километр".
Было ли мне страшно?
Да.
Мне было очень страшно.
Я не наложил в штаны, но ноги мои подогнулись, готовые спружинить и откинуть мое тело с оси прицеливания при малейшем настораживающем звуке, откуда бы и с какого расстояния этот звук не донёсся.
Мне было настолько страшно, что я видел и слышал не только глазами и ушами, но и затылком, всей кожей своей, прямо через хэбэшную подменку и бронежилет без титановых пластин. И кожей, и нутром я впитывал в себя все, что было от меня на расстоянии выстрела из винтовки.
Мне было так страшно, как никогда не было страшно ни до, ни после Талукана. И никогда я не чувствовал мир вокруг меня так остро и не впитывал его в себя так полно как сейчас в этом проклятом кишлаке, который я запомню на всю оставшуюся жизнь.
Запомню не его — запомню свой страх в нем.
Дувал, вдоль которого шла наша четверка, оборвался входом во двор. Двор этот был за малым что не на гектар и большая его часть была еще вчера занята спелой пшеницей. Сегодня вместо пшеничных колосьев тут лежала гарь и ее помойный запах не показался мне противным — я готов был выжечь еще хоть сотню таких полей, лишь бы те, кто стрелял вчера по нашей колонне, вместе со всеми их страшными ханумками и голожопыми чумазыми попрошайками-бачатами, сдохли в зиму с голоду. Внутри этого просторного "двора" возле правой стены дувала стояла глиняная халупа с маленькими оконцами без стекол. Туда-то нам и было нужно. Возле большой жилой халупы стояла халупа поменьше — сарай или загон для скотины. Двери в обе глиняные постройки были закрыты, но не на замок, а просто затворены.
"Заходим мы, допустим, туда, а нас там с двух стволов в упор встречают. Или открываем мы дверь и срабатывает растяжка".
Ахметкул левой рукой перехватил автомат за пистолетную рукоятку, локтем правой прижал приклад к своему боку, а палец, которым чаще всех остальных ковырял в носу, положил на полукруглую скобу подствольного гранатомета.
Пух! И маленькая проворная гранатка ВОГ-25 вынесла дверь вместе с косяком и разорвалась внутри дома.
"Пойдем, посмотрим: как люди живут?"
Я рукой показал Мартыну, чтобы он взял под контроль сарай, а духу указал на вход во двор. Вслед за Ахметкулом я вошел внутрь глиняной халупы.
Более нищей нищеты себе трудно вообразить. Ни стола, ни стульев. Свет дают только два крохотных оконца, да дверной проем уже без двери. На земляном полу постелены две пыльные кошмы, ничем не похожие на персидские ковры. К потолку железным крюком подвешена лампа "летучая мышь". Сбоку возле стены стоит не кровать, а ложе: две длинных и две коротких жердины сбиты в прямоугольник, пространство между ними оплетено толстой веревкой. Гамак — не гамак, кровать — не кровать. Ложе. На том ложе валяется серое одеяло из немытой верблюжьей шерсти.
И у стены напротив кровати — новенький японский двухкассетный стереомагнитофон "International".
Шел 1365-й год по мусульманскому календарю.
Вообразите себя в замке командора Ливонского ордена.
Щиты, кольчуги, копья арбалеты.
Братья-рыцари, кнехты, пажи, оруженосцы.
Боевые кони, вьючные лошади, псарня, соколиная охота.
И все это хозяйство освещают не обычные для того времени сальные свечи, а нормальные лампочки накаливания, ток для которых вырабатывает дизель-генератор, который тарахтит в углу у крепостной стены.
Или представьте, что вы в войске Дмитрия Донского едете на встречу с темником Мамаем.
Дружина, ратники, ополчение.
Кони покусывают удила, фыркают и прядают ушами.
Народ кто с чем: с копьями, мечами, булавами, дубинами, косами, вилами, дрекольем.
Только у Осляби в руках СВД с оптическим прицелом ПСО-1, а у Пересвета за плечом трется о кольчугу гранатомет РПГ-7. Судьба Челубея решена. Художник Авилов свою знаменитую картину не напишет и ее не поместят в школьные учебники.
Вот это сочетание Четырнадцатого и Двадцатого веков, их перетекание из одного в другой, никогда не переставало меня поражать в Афганистане. Поразило и сейчас. Среди средневековой убогой нищеты стоит новенькая современная электроника. Очень соблазнительная и чрезвычайно необходимая в солдатском обиходе.
"Эх, хорошо бы его к нам в экипаж!".
Все еще не сходя с места я прикинул количество кнопок, лампочек, размер и мощность колонок. Такой "мафон" врубишь — так уж врубишь. За пять километров слышно будет. Магнитофон мне очень понравился и мне нестерпимо захотелось иметь такой же.
Но я знал и другое:
Отрываю я его от пола, отлетает прижатая чека гранаты и я не успею добежать до выхода.
Или, хуже того — я приношу магнитофон в машину, пацаны залезают в десантное, чтобы его послушать, нажимаю кнопочку воспроизведения — и гремит взрыв.
Не факт, что мафон нашпигован взрывчаткой, но зачем проверять это на себе?