Акимов оставил меня и понесся к минометчикам.
Сорок минут сержанты Семин и Панов, поставленные плечом к плечу перед грозным офицером Советской Армии, слушали в свой адрес грязные слова про себя и своих родственников, да разглядывали мелькавшие перед их носами офицерские кулаки с набитыми костяшками. Я, правда, хотел возразить, что с моей мамой товарищ старший лейтенант не знаком и потому, вряд ли может являться моим отцом… но меня опередил фишкарь:
— Наблюдаю трех человек, идущих от кишлака в нашу сторону, — доложил он с башни.
Мы вслед за всеми стали смотреть в ту сторону, какую назвал наблюдатель и увидели то, что я и ожидал увидеть. Величественно и твердо переставляя ноги, не согнув спины в демонстрации подобострастия, к нам приближались три местных душмана. По краям шли мужики лет тридцати в шапках-пуштунках, а коренником между ними шествовал аксакал в чалме, как и положено аксакалу. В руках аксакал держал большой лист белой фанеры, на которой высокой горкой был насыпан дымящийся плов. Его пристяжные несли в руках фрукты и сладости.
Акимов оглянулся на меня.
— Я же сказал, что все нормально будет, тащстаршлейтнант, — пожал я плечами, изображая оскорбленную невинность пред ликом Восторжествовавшей Правды.
— Ну ты… — Акимов подбирал слово, но не подобрал, — даешь!..
— Нэ стрелай, командор! — один из пристяжных душманов подал голос и помахал рукой.
Троица местных подошла и я вышел на передний план, как главный инициатор и застрельщик советско-афганских переговоров:
— Салам, бачи. Чи аст?
"Чи аст?" — самые распространенные слова, с которых начинается любая беседа между советской и афганской сторонами. Переводятся они как "что есть?". Если солдат хочет затовариться на дембель он говорит дукандору эти два слова и получает пространный прейскурант. Если у афганца есть лишние деньги и он хочет их потратить на продукты и вещи, с которыми радостно расстанутся воины-интернационалисты, он произносит те же слова.
Чи аст! — двигатель и нормализатор отношений и никакие министры обороны и иностранных дел не смогут быстрее и продуктивней обтяпать дела, чем советский солдат и афганский басмач, начинающие беседу с этих слов.
Все трое цепкими взглядами оценили нашу позицию, пересчитали солдат, зачли "Василек" и пулеметы двух башен, и все тот же мужик поздоровался за всех своих односельчан:
— Салам, командор. Все йест. Толка нэ стрелай болша.
"Ну, что же? Каждому — свое. Кому апельсины, кому ящики", — сытый желудок превращает меня в философа, — "Деды хотели тащиться на высоте? Они это получили. Все как и положено по сроку службы. А весь плов достался нам".
Пловом мы поделились с минометчиками и это было справедливо, потому что они потратили целых четыре мины, напоминая душманам, что у них под носом стоят советские войска и лучше не доводить их до оказания братской помощи. Акимов, поев вместе с нами, совсем успокоился и никаких вводных не давал.
Я сидел на матрасе, привалившись спиной к колесу и курил.
Мартын спал с одного бока, Олег Елисеев сидел рядом с другого.
Духи спали в десантном. Аскер рубил фишку на башне. Коля чистил пулемет. Скоро должно было стемнеть.
Идиллия…
— А ведь мы — оккупанты, — ни с того ни с сего сказал Елисей.
— С чего это мы оккупанты? — спросил его Шкарупа.
Я был согласен с Олегом, но мне не нравилось слово "оккупант". Оккупантами могут быть только фашисты, мы это в школе все десять лет проходили.
— Аскер, — позвал я фишкаря, — Ты оккупант?
— Через час моя фишка кончится, я слезу и покажу тебе кто тут оккупант, — мой маленький, но злобный товарищ проходил ту же школьную программу, что и весь Советский Союз.
— Я тебе слезу, тащ солдат. Сиди, душманов бди.
— Нет, ну как же! — стал объяснять Олег, — мы же на них напали!
— Кто это на них нападал? — не согласился Колян, — нас ввели.
— Да! — вставил я свое слово, — шесть лет назад войска вводили! Значит, все происходило тихо и мирно.
— А Дворец Амина? — Елисей намекал на то, что наши ребята сначала покрошили там все, что шевелилось, а потом уже "тихо и мирно" в страну вошли советские войска.
— А что Дворец Амина, — Шкарупа оторвался от разобранного пулемета, — там все красиво вышло.
— Аскер, — снова позвал я.
— Чи, бача?
— Вот ты мусульманин, а воюешь ты против мусульман.
Все замолчали и посмотрели на башню, на которой сидел Аскер, ожидая как он выкрутится.
— Они не мусульмане! — гордо заявил сын бескрайних казахских степей.
— А кто???!!!
— Они — душманы.
Вопрос политический осложнился вопросом религиозным. Градус диспута начал расти и накаляться и черт его знает через сколько минут спор, по пехотному обычаю, перерос бы в мордобой, но тут проснулся Мартын.
— Ну шо вы зря спорите? — лениво протянул он, недовольный, что его побеспокоили из-за пустяка.
— А ты знаешь ответ?
— Не знаю. Давайте у дедов завтра спросим. Они дольше нас служат.
Как мы сразу не догадались?! Надо завтра утром пойти на сопку к дедам и все у них расспросить. Деды нас рассудят. Как они скажут, так и есть.
Горячую пищу и воду дедам должны были относить духи. Но я сказал Акимову, что молодым нужно отдохнуть с дороги и вызвался быть носильщиком. Вторым со мной пошел Шкарупа.
Ну и дураки же мы были вчера, когда больше двух часов затаскивали пулемет по склону. На верх сопки вел серпантин, берущий начало в ущелье. Три километра извилистой, но относительно пологой дороги — и мы наверху. Не четыре человека, а два смогли бы занести "Утес" наверх максимум за час.
Деды не внесли ясность в наш спор. Их мнения разделились как и у нас. Адам с Лехой нипочем не желали быть оккупантами, а Саня Андрюхов и Кузнец соглашались с тем, что ОКСВА — оккупационные войска. Однако, деды оказались мудрее нас и до драки доводить дело не стали. Когда прапорщик Кузнецов взял автомат и пошел вниз — "на часок", как он сказал — Адам вытащил два косяка и пустил по кругу.
"Убойный чарс!"
Два косяка на пятерых — это перебор. Двадцать два. Меня накрыло так, как никогда еще до этого не накрывало. Я в тупом оцепенении уставился в одну точку и не видел ее. В голове моей вяло трепыхалась мысль такого содержания:
"А зачем в слове "Волга" в середине нужна буква Фэ?".
В тот момент, как мне казалось, я стоял на пороге большого открытия общечеловеческого масштаба и не хватало малейшего толчка, чтобы снизошло озарение. Я ждал этого толчка… и он последовал.
Адам толкнул меня и спросил:
— Сэмэн, а слабо тебе гранату бросить?
— А? — очухался я, но еще не понял причем тут граната?
Гранаты мы бросали на полигоне регулярно и ничего страшного в этом не было.
— Давай, брошу, — согласился я, еще не понимая в чем тут подвох.
— А слабо тебе из моих рук бросить? — уточнил Адам.
Леха с Саней смотрели на меня и хитро щурились.
— Могу и из твоих.
Адам вынул из кармана эфку с ввинченным запалом, зажал чеку, дернул за кольцо и протянул гранату мне. Я видел эту гранату в полуметре от меня в руке у Адама и подумал, что запал горит около четырех секунд. Даже, если я перехвачу гранату так неловко, что отлетит предохранительная чека, то у меня все равно останется целых три секунды, чтобы бросить ее.
На узком гребне сопки был отрыт окоп для стрельбы из "Утеса". Размером он был полтора на полтора метра и глубиной повыше колена. Мы разговаривали, усевшись по периметру и свесив ноги внутрь. Деды сидели спиной к противоположному от позиции склону, такому крутому, что в метре от края окопа перепад высот на склоне достигал около четырех метров. Адам протянул мне гранату, я хотел взять ее из его руки, но рука, расслабленная чарсом, дрогнула и граната упала на дно окопа нам под ноги. Увидев под своими ногами гаранту большой мощности и без чеки, деды без паники подняли ноги и, перекувыркнувшись через голову, оказались далеко внизу на склоне, в безопасном месте. Я тоже сначала хотел поступить как они, но тут у меня в обкуренном мозгу что-то перемкнуло и я вспомнил, что никогда не видел взрыв изблизи. Не знаю почему, но мне сейчас было очень важно увидеть как рванет граната вплотную от меня. Я спустился в окоп и сел на корточки над гранатой, ожидая взрыва.
Прошло две секунды. Очень долго они шли.
О смерти я не думал. Я ждал когда появится пламя и хотел услышать звук.
Прошло семь секунд. Взрыва не было.
На край окопа стали вползать деды и щериться своей такой удачной шутке.
— Мы думали, он на Героя Советского Союза потянуть хочет, гранату собой прикрыл, — Леха показывал на меня всем остальным, — а он смотрит на нее как ботаник на кузнечиков.
Тут только до меня дошло что должно было произойти — мое разорванное тело должно было подкинуть взрывной волной вверх, разорвать на части и упавшие обратно на землю нашпигованные осколками куски парного мяса служили бы уродливой карикатурой на полноценный труп сержанта Семина, погибшего "при выполнении интернационального долга".
— Уроды вы, вот вы кто, — грустно сказал я, взял свой пулемет и не оглядываясь на Елисея пошел вниз, к броне.
Гранату и запчасти к ней, я тоже, между прочим, с собой прихватил. Ничего сложного: взяли запал, не вворачивая в гранату взорвали его, а потом собрали и ввинтили как положено. С виду — боевая граната с рабочим запалом, потому, что прогоревший стержень вкручен и его не видно. Можешь хоть два часа крутить ее в руках, но не отличишь от боевой.
"А почему бы и мне не пошутить?".
Внизу на позиции минометчики собирались обедать. На плащ-палатке был уже положен нарезанный хлеб, расставлены тарелки, оставалось только снять с костра казанок. Усевшись в круг возле "стола" минометчики смотрели как кашевар кусочками картона пытается обхватить горячие ручки казанка.
— А это вам на десерт, — вместо "приятного аппетита" я подошел к минометчикам, показал гранату, выдернул кольцо и кинул зеленую ребристую чушку им на плащ-палатку.