Я затворила дверь и вернулась в выполнению своих обязанностей.
– О-о-ой, мамочки мои! – голосила Ляля. – Больно!
Растрепанная, с глазами, полными слез, она стояла, упираясь руками в стену – мадам Марина запретила садиться.
Лиза держалась лучше. Она только приглушенно стонала, когда начинались схватки и крепко зажмуривала глаза.
Я подошла к Ляле.
– Положи пальцы рук на верхушки бедер, – сказала я, и она послушно выполнила мое указание. – Теперь, когда придут схватки, массажируй эти точки. Боль снизится вдвое.
Девушка недоверчиво посмотрела на меня, но с готовностью кивнула. Вскоре пошли очередные схватки. Она интенсивно нажимала на те точки, что я ей показала, и при этом с благодарным удивлением смотрела на меня. Лиза последовала ее примеру.
– Мадам Люси, действительно, помогает! – воскликнула Ляля. – Спасибо вам.
Я честно выходила в коридор каждые полчаса – и вожди неизменно вскакивали со скамьи, бросаясь мне навстречу. Я деловито информировала их о том, как идут роды, и они внимали мне с таким почтением, что мне даже становилось неловко. И невольно в моей голове возникала мысль – а будет ли Гуг так же переживать за своего ребенка? Будет ли дежурить у двери, вскакивая каждый раз, когда Марина приоткроет дверь?
Почему же такое лезет мне в голову? Ведь я решила рожать без мужа, так зачем мне надо, чтобы он переживал? Это будет мой, и только мой ребенок… Но отчего же так щемит сердце, когда я вижу выражение глаз русских вождей, готовящихся стать отцами? Отчего я умиляюсь, видя, как тепло, по-сестрински, относятся к роженицам остальные жены их мужей? Неужели я готова дать слабину и, плюнув на все, согласиться выйти замуж за моего милого дикаря? Ведь можно, оказывается, жить в ладу с остальными женами. Да и наверняка я буду главной среди них. Они ведь уже приходили ко мне с делегацией – тогда еле удержалась, чтобы не расхохотаться. А теперь вспоминаю тот разговор – и не без удовольствия. Вели они себя почтительно, смотрели на меня почти как на божество. Приглашали в свой гарем. Говорили, что буду старшей женой, что они обещают слушаться меня… Сейчас до меня дошло, что ведь они были искренни, и это главное. Они действительно были заинтересованы, чтобы я вступила в их семью, а не просто выполняли указание своего шестнадцатилетнего господина. Ведь мое «членство» в их семье поднимало и их статус, и статус семьи в целом. Я ведь только смеялась и отмахивалась, когда мадам Марина говорила, что я – самая завидная невеста в племени. Но, несомненно, так оно и есть. Я окончательно убедилась в этом, увидев, как почтительно разговаривают со мной вожди, еще несколько месяцев назад и за человека меня не считавшие.
Кроме того, мне довелось наблюдать, как помогают «сестры» с детьми. Разве могла бы мадам Марина спокойно выполнять свои рабочие обязанности, если бы не ее товарка (Нита, кажется – у нее уже есть свой ребенок, а теперь она с удовольствием нянчит обоих)?
Что ж, впервые я решила как следует подумать о замужестве. Но это потом. а сейчас мы с мадам Мариной должны выполнять все четко, быстро и правильно, потому что вдвоем нам будет нелегко справиться с двумя роженицами. Правда, есть еще Фэра, но главная ответственность все же на нас. Это на наши плечи возложен нелегкий труд помогать появляться на свет будущим членам нашего Племени, которые будут строить светлое будущее на этой благословенной земле….
Бывает же такое – вся родовая деятельность у двух русских девушек шла синхронно. И это было не очень хорошо, потому что так мы не могли как следует контролировать процесс. Правда, есть Фэра… Вон она – тоже в белом халате, который ей очень к лицу, снует от одной страдалицы к другой, оказывая, скорее, психологическую поддержку.
Мне вдруг отчетливо вспомнился страшный рассказ бабушки о том, как вместе с ней рожали шестеро женщин, а из персонала было всего трое – в результате один ребенок задохнулся. Ну что гадость в голову лезет! Да моя бабушка была пьяна в тот момент, когда это рассказывала – может, сочинила все. Любила старуха выпить… Кстати, вот что интересно – ЭТИ русские совсем не пьют, даже мужчины. Все это пропаганда, будто они все алкоголезависимые. Гнусный поклеп. А ведь жила бы я в нашем мире – и за всю жизнь бы не узнала, что они, русские, совсем другие, что они во многом лучше нас. Так бы их и презирала дальше… Фу, гнусность какая. Теперь-то воспринимается по-другому. Теперь я почти сроднилась с ними – подумать только! Да-да – стала одной из них, пользуюсь почетом и уважением. Эх, соратницы-феминистки… Видели бы вы меня сейчас. А еще лучше – пожили бы вместе с нами, здесь, в Каменном Веке; тогда бы я посмотрела, как вы будете применять свои идеи…
Так, вроде пока все идет нормально. Вот только Ляля на грани паники. А когда роженица в таком – слишком нервном – состоянии, могут быть разные эксцессы… ну, типа разрывов шейки или еще чего похуже. Хорошо бы ее успокоить, но только как? Я даже имя ее не могу выговорить… Спрашиваю у мадам Марины (она в это время раскладывает рядом с кушеткой разные интсрументы – скальпель, зажим и прочее):
– «Ляллия» – как это будет целое имя?
Секунду она смотрит на меня без всякого выражения, словно вспоминает, а потом говорит:
– Ляля – это «Лариса»….
Я киваю. И как раз в этот момент Ляллия начинает орать:
– Я боюсь, Марина Витальевна! Я не хочу рожать!
– А придется… – сурово усмехается та.
Но девушка нервничает все сильнее.
– А если я умру? Ой, мамочки мои, не хочу…
Вслед за этим раздаются всхлипы. А на соседней кушетке деликатно пыхтит Лиза (вот уж чье имя легко и приятно произносить!) – она вообще ведет себя так, словно ей неудобно за причиненное нам беспокойство.
– Ты не болтай ерунды, хорошая моя, – вздыхая, увещевает Лялю мадам Марина. – Вон, подруга твоя спокойненько лежит…
– А что я поделаю, если мне страшно? – плаксиво отвечает Ляля. – Я же первый раз…
– Ну так и она первый раз! – резонно отвечает мадам Марина.
И тут вдруг у Ляли глаза начинают вылезать из орбит, и из горла вырывается сдавленное кряхтение.
– Ааа! – вопит она. – Что это?
– Все нормально, это пошли потуги, – пытается мадам Марина ее успокоить.
– Малыш скоро выходить на свет, – добавляет Фэра и одаривает девушку лучезарной улыбкой.
– Это ужас! – кричит Ляля, в ужасе вытаращивая глаза. – И долго это будет продо… – и тут очередная потуга обрывает ее фразу.
И в этот момент у Лизы, которую курирую я, тоже начинаются потуги. Она тоже взволнована, но держится молодцом.
Мадам Марина внимательно следит за родовым процессом Ляли. «Тужься – не тужься», «дыши быстро – дыши медленно» – командует она, но девица, похоже, обезумела от ужаса.
– Не буду тужиться! – истерит она.
– Ты что, ребенка убить хочешь? – грозно вопрошает мадам Марина. – А ну тужься!
Подруга бросает на меня встревоженный взгляд. Делаю знак Фэре – она заменяет меня возле Лизы, сама же я встаю вместо мадам Марины. Так, что тут у нас? Ага, головка слишком крупная, а девица плохо тужится…
И тут на меня что-то находит. Эти девочки во что бы то ни стало должны разродиться благополучно – такая мысль сверлит мой мозг, который тут же нащупывает верный путь.
– Ляллия, а ты знаешь, что некоторые люди во Франции протестуют против выражения «беременная женщина»? – вкрадчиво спрашиваю я.
– А как же их надо называть тогда? – удивляется девушка, внимательно прислушиваясь к себе – приближается очередная потуга.
– Беременный человек! – говорю я.
И тут я слышу, как смеется Лиза. Смеется мадам Марина. И наконец смеяться начинает моя пациентка.
– Ха-ха-ха! Беременный человек! Идиотизм!
Я тоже смеюсь – и обстановка немного разряжается. Лиза слушается меня, тужится как надо. Фэра стоит у нее в изголовье и великодушно предоставляет свои руки, чтобы девушка могла хвататься за них во время потуг…
И вот наконец свершилось – Ляля произвела на свет мальчика… А через пять минут и Лиза разрешилась – и тоже сыном! Просто замечательно…
Мы с мадам Мариной многозначительно переглядываемся. Наши родильницы целиком поглощены своими чадами, которые лежат у них на груди. Весь мир сейчас исчез для них, и нет на свете людей счастливее… Я гляжу на них и умиляюсь, украдкой смахивая слезы. Пожалуй, пора обрадовать молодых папаш. Марина подмигивает и кивает на дверь.
– Поздравляю! – торжественно говорю я, когда они оба подскакивают ко мне, пытаясь заглянуть в кабинет.
– Кто? Кто? Не томи, Люся!
Выдерживаю паузу и провозглашаю:
– Мальчик и… мальчик!
И тут они в пароксизме восторга принялись расцеловывать меня, и я была до самой глубины души растрогана таким проявлением чувств.
Потом, с разрешения мадам Марины, я впустила новоявленных отцов в палату. И, глядя, как нежно они воркуют с женами, с каким трепетом прикасаются к своим новорожденным детям, почувствовала непреодолимое желание, чтобы и у меня был такой же любящий и заботливый муж…
31 марта 2-го года Миссии. Суббота. Вечер. Дом на Холме
За те одиннадцать дней, которые прошли с тех пор, как в долину Гаронны впервые пришла весна, кривая температур резко поползла вверх и вот уже днем на градуснике в тени было от плюс семи до плюс десяти, а ночью температура едва падала до нуля по Цельсию. Окружающая среда, естественно, на такое стремительное потепление отозвалась всемерным таянием накопившихся за зиму снегов. Голосом этой фазы весны был уже не звон капели на солнечной стороне дома (где около полудня температура поднималась до плюс двадцати по Цельсию) а повсеместное журчание весенних ручьев, несущих свои талые воды прямо в русло Гаронны. То же самое происходило на всем протяжении ее течения от предгорий Пиреней до самого океана, поэтому лед на Гаронне как-то одномоментно посерел и вздулся, как бы в предчувствии предстоящего половодья. Запасы снега были накоплены просто огромные.
Это в тундростепях зимой осадков почти не выпадает, а летом их нет совсем. Дожди немного льют весной и осенью – и на этом все. В лесной зоне, в которой поселилось племя Огня, снеговой покров зимой из-за близости Атлантического океана накапливается даже интенсивнее, чем в наше время на севере России, и из-за более южного положения настолько же интенсивнее он начинает таять с приходом первого тепла. Это было еще не само половодье, а его прелюдия, когда вода только начинает выходить из берегов, что становится сигналом к тому, что от нее подальше надо будет убрать разные ценные предметы. А то ищи их потом в лучшем случае где-нибудь в середине колючих кустов, а в худшем – в середине Атлантического океана.