Александр СтаростинВторой круг
Прозаик Александр Старостин вошел в литературу сравнительно недавно. Он пишет рассказы о животных, сказки для детей, но главная его тема все-таки так называемая производственная. По крайней мере, производство, влияние производственных отношений на человека и его «внутренний состав» занимают особое место в его книгах. Причем пишет он о людях такой сложной профессии, как авиация, где человеческие связи прослеживаются четче и «ошибки отыгрываются незамедлительно».
Роман «Второй круг» — о людях аэродрома 60-х годов, когда на смену самолетам с поршневыми двигателями пришла реактивная техника, что, само собой разумеется, не всегда и не везде проходило гладко. Авиация претерпевала качественно новый этап в своем развитии, и это требовало не только новых, современных форм производства, но даже новых человеческих отношений в коллективе. Возникали трудности, проблемы, происходила психологическая ломка характеров, и это было естественным следствием развития.
Роман подкупает отличным знанием материала, повествование насыщено огромным количеством подробностей, деталей, черточек жизни и поведения людей, которые не выдумаешь. Автор сумел найти и точную интонацию, насыщенную юмором, улыбкой, колоритом речи героев: окраска этой интонации, ее эмоциональная наполненность помогают воссоздать специфику жизни, воспроизводимой в романе. Однако не всегда авторский юмор бывает безобидным, особенно когда дело касается недостатков производства или «дефектов личности», что «никак недопустимо в авиации, так как может повести к дурным последствиям». Но «сердитость» эта не имеет ничего общего со злопыхательством. Тут было бы уместно вспомнить слова одного из героев романа, старого летчика Филиппыча, который говорит: «Ленин никогда не давал нашим врагам удовольствия тыкать в наши недостатки. Он сам их вскрывал первым и находил пути к их устранению».
Печать глубокого знания жизни аэродрома лежит на многих характерах романа, даже второстепенных, — таких, например, как тот же Филиппыч, или Герой Советского Союза Нерин, или бортмеханик Войтин, или лицемер и демагог Строгов, или Петушенко: все они живые, непридуманные люди, в существование и поведение которых веришь. И это, впрочем, не удивительно: автор сам долгое время работай инженером в полярной авиации, ему не приходилось «изучать» аэродромную жизнь — он сам участвовал в ней.
Автор замахнулся на важную и, как говорят, злободневную тему: сделал попытку осмыслить жизнь и нравственные искания своего современника. Главный его герой, неполучившийся летчик Росанов, интересно задуманный и достаточно полно воплощенный, страдает комплексом «лишнего человека». Он никак не может найти точки приложения своих мятущихся сил, хотя примеров для подражания у него предостаточно. Сравнивая себя с людьми поколения отца, он чувствует, и вполне справедливо, свою неполноценность и как бы ищет «выхода». Вся его жизнь состоит из «поединков», «исканий» и «самоедства». А диагноз его «болезни», в сущности, прост. Все его мытарства в пространстве, времени и самом себе есть не что иное, как гражданский инфантилизм.
И все-таки, прорвавшись сквозь «тернии» и рогатки, которые автор поставил на пути своего героя, Росанов приходит в конце концов к повзрослению и находит свое место в жизни.
Знаменателем развития личности в современном мире, если эта личность действительно стремится к подлинным ценностям, являются социальная, гражданская активность, стремление понять и осмыслить современную жизнь во всех ее реальных, подчас драматических противоречиях и занять свое гражданское место в ней. Вот почему финал романа закономерен, когда Росанов в конечном счете встает в один ряд с Нериным, Иржениным и начальником базы в борьбе за интересы общего дела.
В целом роман интересен, содержит в себе свежую и оригинальную разработку «производственной» темы и обогащает знакомством с аэродромом и «трудами и днями» авиаторов.
Феликс Кузнецов
Часть первая
Глава 1
У обочины аэродромной стоянки на ящике из-под маслорадиатора сидит Филиппыч, загорелый до черноты, высохший, бестелесный старик, когда-то известный летчик, а ныне дежурный механик. Когда самолеты выруливают на старт, он поднимает голову и ловко поддергивает рукава своего выгоревшего комбинезона, как будто собирается что-то делать.
Штатное расписание аэропорта предусматривает должности и для заслуженных стариков. В круг их обязанностей входит быть при деле, свободно пренебрегая делами и обязанностями, но, главное, оставаться в стихии, вне которой жизнь непонятна и даже невозможна; и весь день ворчать на жаргоне, плохо понимаемом за пределами аэродрома. Дежурный механик — одна из таких должностей. Дежурный механик будто бы сдает экипажам перед вылетом и будто бы принимает по прилету съемное и аварийное оборудование самолетов. Само собой ясно, как это делается. Впрочем, иногда бортмеханики приносят Филиппычу бортжурнал, единственно ради того, чтоб полюбоваться его подписью, росчерк которой — пропеллер и крылышки.
Тучи, бегущие на запад и освещенные снизу, головокружительно высоко громоздятся и, уплотняясь, спускаются к далекому размытому горизонту. Там небо уже «нездешнее» — зеленоватое и по-дневному яркое, как и неподвижные перистые облачка, к которым тянется, меняясь по ширине, дымный луч невидимого солнца. В этом луче можно увидеть подсвеченные, неодновременно мигающие точки далеких голубей.
Филиппыч вот уже третий час глядит, как взлетают и садятся самолеты.
Вряд ли теперь сыщется на аэродроме человек, который бы помнил Филиппыча нестарым. Шутники утверждают, что он не изменился с того самого дня, как кидал в топку котла паровой машины на самолете Александра Можайского уголь. Курносая, наверное, совсем забыла о его существовании, хотя, судя по биографии, он ей не раз давал удобные случаи утянуть себя в мир, где нет воздыханий, но жизнь — вечная.
В авиации он знал все. Спросите у него марку масла, которым заправлялся в двадцатые годы мотор «Гном-рон», установленный на АВРО, и он, не задумываясь, ответит. Спросите, какая свеча была на каком-нибудь «сальмсоне», — Филиппыч помнит и это. Он летал еще в первую германскую и, говорят, имел двух «Георгиев», но так ли это, сказать трудно: он не носит орденов даже на Девятое мая. Впрочем, кто-то говорил, что он бы просто не поднял всего благородного металла, которым отмечен его путь.
Он знал не только прошлое, но и настоящее и помнил многих молодых летчиков своего подразделения. Мог «по почерку» угадать, кто взлетает и кто садится. Впрочем, вряд ли кому приходило в голову проверять его.
Для Филиппыча даже самые заслуженные старики были Ваньками да Сашками. И он мог, не снимая, как говорится, шапки, а сидя на ящике из-под какого-нибудь агрегата, высказать любому авиационному деятелю все, что о нем думает. По этой причине к нему и лезли с исповедями и жалобами. Его побаивался даже командир подразделения по кличке Мамонт. Ему старался не попадаться на глаза сам начальник авиационно-технической базы Чик. То есть Чикаев.
И вообще Филиппычу позволялось все. Однажды, говорят, на каком-то банкете он прошелся по столу, чтобы высказать сидящему на расстоянии товарищу мнение о технике его пилотирования. И в этом никто не увидел ничего особенного, кроме официанта, который выписал Филиппычу отдельный счет, превысив в несколько раз сумму убытков и напирая особо на моральный ущерб, который он (официант) якобы понес. Так оно было в точности или нет, сказать сейчас затруднительно, но кое-кто, говорят, до сих пор помнит хруст бокалов и кроткие голубые глаза Филиппыча.
Вся его жизнь была настолько связана с небом, что земля его интересовала только с точки зрения состояния грунтовых аэродромов. С появлением же бетонированных взлетно-посадочных полос интерес Филиппыча к делам земным вообще пропал. Он был до такой степени небожителем, что кое-кто утверждал, будто настоящий Филиппыч давным-давно умер, а этот — некий фантом, дух. Но довольно было хоть однажды услышать речь фантома, чтоб засомневаться в правдивости таких слухов. Конечно, если допустить, что в потустороннем мире не выражаются нецензурно. Вне аэродрома он был сущим младенцем и не понимал самых простых житейских вещей. Или просто вынес все «житейское» за скобки.
Кстати, приведем один случай из его жизни, хотя можно было бы рассказать их с десяток. Сам он мог бы поведать сотню историй, где бывал главным действующим лицом, да только не хочет.
Итак, в войну Филиппыч летал на «Каталине» и проводил караваны судов Северным морским путем, что непросто и в мирное время.
Однажды он увидел с воздуха посреди открытой воды — было арктическое лето — льдину, а на ней, похоже, нерпы, которые при более внимательном разглядывании оказались людьми.
Стояла свежая погода, шла крутая волна, и о том, чтобы «подсесть», не могло быть и речи. Филиппыч, однако, сел, нарушая все инструкции, которые, как известно, пишут в авиации красным по белому. На льдине оказались люди с потопленной фашистами шхуны. Излишне говорить об их состоянии. Скажем только, что двое суток среди моря, без надежды на спасение, когда льдина обтаивает с каждым часом, не забудутся ими до гробовой доски.
Пострадавших взяли на борт и разместили как сельдей в бочке, а может, и поплотнее.
Попытка произвести взлет, само собой, не удалась, так как гидроплан был перегружен сверх всякой меры и не мог встать на редан. Пришлось идти проливом, по минным полям, делая вид, будто не существует вражеских подводных лодок. Филиппыч и весь его экипаж (второй пилот — юный тогда Мамонт) превратились в моряков. «Моряками» они были сто пятьдесят миль, пока не выработалась часть горючего и не удалось взлететь на облегченной машине.
Инженер Росанов возился со створками грузовой кабины самолета Ан-12. Увидев Филиппыча, подошел к нему. Тут же возник и нагловатый техник Лысенко по кличке Академик и закурил. Стали глядеть на самолет, который выруливал на старт.