— А у тебя деньги есть?
— А как же! — удивилась Маша.
— А мне билет купишь?
— Куплю.
— Туда и сюда?
— Можно и туда и сюда.
— А содержать будешь?
— Попытаюсь.
— А как вернемся, будешь меня содержать? У нас есть один техник, так ему баба покупает машину.
— Если это шутки, то не смешные.
— А из одежонки купишь чего-нибудь?
— Ты чего дурака валяешь?
— А ты чего? — огрызнулся он. — Ты-то чего?
— Ты как будто хочешь со мной поссориться.
— Да, да, хочу!
— Ведешь себя как мальчишка. Что с тобой? Ты как будто не в себе.
— О чем ты беседовала с Филиппычем?
— Да ни о чем. Он просто хотел со мной познакомиться. Наверное, Ирженин что-то наговорил ему обо мне. С Филиппычем мы беседовали только о звездном небе и о том, как оно устроено. А еще он показывал, что приводит в движение самолетики. Вот и все. А что с тобой-то?
— Ничего.
Он опустил голову, но почувствовал, что его сейчас понесет.
— Не пойму, чего ты нашел в той смешной и несколько экстравагантной девице? Почему тебя тянет на каких-то толстомясых спортсменок?
— Я не нашел в ней ничего хорошего.
— И все-таки ты не в себе. Что с тобой?
— Говорить все?
— Все.
Он почувствовал, что его понесло, и он уже не остановится просто так.
— Меня отдают под суд… вот в чем дело, — сказал он и вздохнул.
— Как?
— Я сжег самолет.
— Не может быть! Весь самолет? Ведь он… разве он горит?
— Сорвался с колодок и врезался в контейнер. Размолотило контейнер в щепки, воздушные винты в розочки Завернулись. А при ударе о парапет переднюю ногу шасси вывернуло. Еле сам выскочил. Короче, бой в Крыму, все в дыму, и ничего не видно.
— Какой ужас! Ты не обгорел?
— Электрик обесточил самолет. Останов двигателей ведь электрический. Понимаешь?
— Понимаю. Электрический, — машинально повторила она.
— А тут, как назло, в мою смену какой-то шпион пробрался в самолет и спрятался в негерметичную часть за пятьдесят шестым шпангоутом. Представляешь, самолет поднялся, а шпион в одном пиджачке. За бортом минус семьдесят, и высота десять тысяч метров. Кислорода — ни грамма. Впрочем, он оказался не шпионом. Просто захотел слетать в Новую Зеландию. И все в мою смену. И меня обвинили в притуплении бдительности.
— Что же теперь делать?
— «Встать! Суд идет!»
— Сколько ж могут дать?
— Лет десять. Что сейчас на аэродроме творится!
Он на какое-то мгновение поставил себя на место Мишкина. Потом поглядел на Машино испуганное лицо и брови «домиком», и ему вдруг сделалось стыдно за свой «юмор». Бедный Мишкин!
— Впрочем, Машурик, я пошутил, — сказал он, — сжег самолет не я, а другой малый. Темные силы подсунули ему легкомысленную женщину, он пришел на работу с похмелья и… и сжег ероплан.
— Подлец ты, Росанов, — сказала Маша, — я удивляюсь тебе. Откуда в тебе все это? Ну откуда?
— Я плохой. И убери поэтому к черту свою кретинскую тачку с самогоном. И патефон выруби, и баб из Индии убери.
Он вышел вон с видом оскорбленной добродетели. Он шел и думал: «Ну зачем? Зачем я плел неизвестно что? Куда может завести блудословие. Да и извиняться как-то глупо. Ну чего это я?»
Он ехал на работу и занимался самоедством.
«Ну наконец-то!» — обрадовался он, раскрывая пачку приказов по личному составу.
…«Содержание: о наложении дисциплинарного взыскания на инженера смены цеха III тов. Росанова В. И.
21.4… инженер смены цеха III тов. Росанов В. И. производил опробование двигателей на самолете 12956 в нарушение требований приказов №… и начальника Базы от… на площадке, не подготовленной для опробования двигателей. Дать письменное объяснение нарушения правила опробования двигателей на самолете тов. Росанов В. И. отказался.
Приказываю: 1. За грубое нарушение требований приказа №… по опробованию двигателей и отказ дать письменное объяснение своего поступка инженера смены цеха III тов. Росанова Виктора Ивановича в соответствии со статьей 13 ДУГА[4] с 18 мая 7… перевести на должность авиатехника с оплатой по часовой тарифной ставке 63,47 коп. сроком на один месяц.
2. Приказ объявить ИТС.
Начальник Базы А. Чикаев».
— Что будем делать? — спросил Росанов у Петушенко.
— Что делал, то и делай.
— А кто карты за меня будет подписывать? Теперь я не имею права, я — техник. А вы не захотите.
— Не захочу.
— Я с удовольствием поработаю техником: забот меньше — отвечай только за себя. Не пойму, зачем институт кончал. Во дурак!
— Нет, это подрыв авторитета инженера, — сказал Петушенко.
— Какой же это подрыв, если я буду хорошо работать?
— Ладно. Иди спать, а утром разберемся.
Росанов нашел прекрасный самолет старой серии с диваном в заднем отсеке. Этот борт, технически готовый, заправленный, должен был вылетать только днем. Ночью к нему никто близко не подойдет.
Забравшись в кабину, Росанов втянул за собой стремянку, закрыл дверцу, отстегнул занавеску, сделал из нее наволочку на портфеле, лег на диван и накрылся курткой.
Проснулся только в семь утра. Он помахал в лесу руками и поприседал, потом попил из термоса чаю, сидя на пеньке, и явился в диспетчерскую, бодрый и розовый, как молодой командир Ил-18 перед вылетом.
Петушенко сидел за столом, под его глазами обозначились коричневые тени. Он сердито поглядел на отоспавшегося Росанова, хотел что-то сказать, но промолчал.
Приехав домой, Росанов помылся и пошел звонить Любе. Он подумал, что у нее фамилия как у начальника, и это показалось ему смешным.
— Ну, начальничек, держись! — сказал он, направляясь к телефону-автомату. Разумеется, он никак не связывал Любу и начальника Базы.
— Да, свободна, — ответила Люба. — Приеду.
Было пасмурно, шел дождь, но, когда они встретились на Новослободской, прояснило. Лиловое из-за красных рекламных огней небо отдавало остатки своей влаги в виде водяной пыли, летящей во всех направлениях.
— Погуляем? — предложила Люба. Он взял левой рукой ее раскрытый зонтик, она сунула ему под локоть свою ладошку, и они зашагали в неизвестном направлении. Было приятно чувствовать на своем рукаве ее маленькую, чрезвычайно живую руку. Эта рука во время Любиной болтовни то хватала его за палец, то вползала в рукав и гладила запястье — словом, жила какой-то самостоятельной, какой-то очень трогательной жизнью. И Росанов общался только с этой рукой, а слов не слышал. Люба говорила какую-то чепуху и тонула в придаточных предложениях. («В моей руке — какое чудо! — твоя рука» — цитата.)
— А вот пивная-автомат, — сказала Люба. — Забежим?
Он довел ее до открытой двери и сложил зонтик.
Народу в пивной было не так уж и много: не понедельник, плохая погода и до получки далеко.
Он нашел место для Любы, разменял деньги, вымыл кружки, налил пива.
Рядом с Любой стояли три парня, один из них держал в левой руке фунтик со снетками.
Люба, не скрывая удовольствия, отхлебнула пива — на ее губах оставалась пена. Она слизнула ее и причмокнула языком. Потом радостно посмотрела на парня со снетками, и ее рука уверенно и, как бы помимо воли своей владелицы, скользнула в фунтик и извлекла несколько тощих рыбешек, одну из коих она великодушно протянула Росанову.
«Ну, если они совсем деревянные, будет базар, — подумал он, — придется выплескивать пиво за спину для замаха и отвлечения внимания и бить кружкой того, что покрупнее, в лоб».
— Ты знаешь, — сказала Люба между прочим, — а с ними хорошо.
Нет, пожалуй, эти ребята ничего. Тот, что с фунтиком, сказал:
— Берите еще.
Нет, взгляд у него нехороший.
— Спасибо, — сказала Люба, и ее рука снова скользнула в фунтик и, забрав последних рыбешек, а их-то и оставалось-то две, поскребла ногтем по дну, — с ними лучше;
— Да, — заулыбался малый, приближаясь к ней. Его приятели тоже придвинулись, — они… («Ух, какая красивая!» — произнес он в сторону, как в старинных пьесах), — и, спохватываясь, продолжал назидательно-насмешливым тоном, — они, девушка, очень дружат с пивом. Но еще более сильная дружба у пива с раками. Только сейчас сухо насчет последних ввиду химии, физики, лирики и особливо прогресса.
«Ишь ты! Интеллектуал!» — подумал Росанов, начиная заводиться.
Остальные парни как-то приосанились и взглядывали на него, словно спрашивая, когда же он наконец «все поймет» и отвалит отсюда.
— А как же вас зовут, девушка? — спросил «интеллектуал» с пустым уже фунтиком.
— Люба.
— «Люба, братцы, Люба!» — пропел он отвратительным (так показалось Росанову) голосом. — Может, вам, Люба, еще пива?
Последнее он произнес таким тоном, словно знал ее сто лет.
Остальные братцы как-то аккуратно оттеснили Росанова, образуя кружок вокруг пустого фунтика. Росанов оказался в стороне. Он попытался проникнуть в кружок, но братцы стояли крепко, один из них обернулся и досадливо поморщился, будто спрашивал:
«Ну а ты, собственно, откуда такой хороший выискался?»
А Любу уже прижимали боками, будто заботились об ее удобстве. «Интеллектуал» нечаянно пару раз тронул ее за талию, передвигая якобы на более удобное место. Вид у него нагловато-скромный, фальшиво-грустный и насмешливый, как у любимца публики, пресыщенного успехом. Росанов был в полной растерянности.
И тогда он поставил недопитую кружку на батарею отопления и сунул Любе, стоящей к нему спиной, под мышку сложенный зонтик. Она удивленно и даже как-то возмущенно, не понимая его грубости, обернулась. Но он уже двигался к выходу.
«То же, что и в кафе, — подумал он. — Это уже неинтересно. К черту!»
— Стой! — крикнула она и, как была с кружкой, заторопилась к выходу. Ее шутливо подпихивали, смеялись, малый с пустым фунтиком глядел на нее насмешливо, показывая, будто потешается над ней. Пустой фунтик перестал быть объединяющим центром и, скомканный, полетел в урну.
Кривая старуха у входа со свекольного цвета опухшим лицом — вышибала — заскрипела: