Петушенко почувствовал их спиной, как сквознячок, и заговорил в более энергической манере. Его голос зазвенел от нахлынувших чувств и озабоченности делами производства. Даже в глубине души он не чувствовал, что ломает сейчас комедию. Но у некоторых, в том числе и у самого Петушенко, этот потешающийся над собой двойник был недоразвит. Петушенко не видел себя со стороны и не понимал, как смешно и даже глупо выглядит весь его трудовой энтузиазм, в который ни он сам, ни окружающие не верят.
— Вопросы по работе есть? — спросил Петушенко.
Строгов поднял руку. Петушенко нахмурился:
— Пожалуйста.
— Вчера мы два часа потеряли на том, что не вовремя опробовали двигатели на восемьдесят первой. То одно ждали, то другое, то электрика, то прибориста. Так каждый раз… Инженер на самолет не явился. Я говорю не о Росанове, а о… Из-за этого мы поздно обнаружили течь масла, — Строгов возвысил голос, — и вынуждены были передать неисправный самолет следующей смене…
«Один — ноль в их пользу», — подумал Росанов.
— Понятно, — поднял руку Петушенко, надеясь, что Строгов замолчит и пришедшие не разберутся, кто тут виноват.
— Нет, непонятно, — возразил Строгов, — получилось так, что всю сделанную работу мы фактически подарили следующей смене, которая, как известно, только запустила двигатели, проверила системы на герметичность и расписала карту. А мы план не выполняем. С такой работой, когда все приведенные единицы идут дяде, мы никогда не выполним план. Тогда зачем соцобязательства?
Строгов махнул в сторону соцобязательств, висящих на стене под стеклом.
— И всё, — закончил он уже на самой высокой ноте, — из-за того, что вы не вовремя пришли на самолет.
Петушенко пробил пот.
«Ловко», — отметил про себя Росанов.
Руку поднял демагог Бляхин-Мухин — пожилой, маленький, с выправкой сверхсрочника.
— Пожалуйста, — сказал Петушенко мрачно, полагая своей мрачностью запугать Мухина.
— Почему вы отпустили кладовщика? — спросил тот.
— Я? — изумился Петушенко.
— Его не было на рабочем месте, и мы час ждали инструмент. Работа стояла. Правильно сейчас заметил Виктор Гаврилович: в самом деле, зачем мы берем соцобязательства? Соцобязательства берутся для того, чтоб их выполнять.
Глядя на автомобильного маньяка Мухина, можно было подумать, что у него нет других забот, кроме выполнения соцобязательств.
«Два — ноль», — отметил про себя Росанов.
— Я его не отпускал, — пробормотал Петушенко растерянно.
— Как же он мог покинуть свой пост без вашего разрешения?
Товарищи из управления тихо зашли, и один стал что-то записывать в свою серую книжечку.
Петушенко стрельнул взглядом в его сторону и сказал:
— Ну, товарищи, по местам. Я во всем разберусь.
Напрасно он надеялся обмануть комиссию, делая вид, что виноват кто-то другой, а не он сам.
— Одну минуточку! — попросил слова бригадир радистов и, не дожидаясь разрешения, заговорил: — Вы забрали машину, и мы не смогли привезти блоки радиостанции. Самолет передали по смене неготовым.
— Да не брал я никакой машины! — взорвался Петушенко.
— Как не брали, когда ее не было. Вы ведь ездили на ней в столовую.
«Это уже три — ноль, — подумал Росанов, — наверное, вчера обо всем договорились и распределили роли. А может, постоянно держали камень за пазухой — и вот подвернулся случай».
Техники стали расходиться по рабочим местам.
— Ну, ты понял? — спросил Петушенко у Росанова, когда техсостав и «товарищи» исчезли. На его лбу и губе блестел пот, пальцы дрожали. Он полез в портфель и поспешно принял ложку хрена.
— Все ясно, — пробормотал Росанов.
— Я тебе говорил, что их надо давить, как гадов.
«Как раз-то и не надо, — ответил мысленно Росанов, — никакие они не гады. Просто каждому обидно, когда его считают гадом, которого надо давить».
Инженеры вышли на перрон для «рекогносцировки». В это время заруливала «сто четвертая» машина. При посадке на левой стойке снесло одну покрышку.
Лепесток бодрой походкой направился к самолету.
Росанов побежал заказывать запасное колесо и подъемник-домкрат, хотя к туполевским машинам по договоренности не должен был подходить вообще: он просто хотел помочь Петушенко.
Комиссия молча подошла к самолету, и оба инспектора, одновременно вздернув левые руки, поглядели на часы, засекая время, потребное на замену колеса.
А у Росанова на самолете дела шли наилучшим образом: «как учили». Попискивали колесики стремянок, щелкали замки капотов, подставлялись противни под вытаскиваемые фильтры — и все делалось скоро, без суеты и остановок, по инструкции.
«Куда делся Лысенко — академик по части замены колес на «тушке»? — подумал Росанов. — И комплектовщик куда-то пропал на срок, за который можно было бы, наверное, изготовить новое колесо и весь набор инструмента для его замены».
Впрочем, Росанов видел, что комплектовщика подзывал к себе Строгов и что-то шептал ему на ухо.
Комиссия скромно стояла у самолета, прикидывая, наверное, за какое время будут заменены колесо и датчики противоюза, которые также снесло.
Бедный Петушенко побежал за электриком, чтобы тот заменил датчики. Электрик подошел к самолету, наклонился над колесом и стал щупать проводку.
— Ну чего ты там щупаешь? — рассердился Петушенко.
— Надо.
— Заменить их надо.
— Сам знаю, что мне надо, — огрызнулся электрик, — а вы, если в электрооборудовании разбираетесь лучше моего, так сами и меняйте!
Петушенко задохнулся от злости.
Электрик выпрямился и не торопясь пошел к складу за новыми датчиками.
— А ты бегом не можешь? — крикнул Петушенко.
Электрик остановился, поглядел на него и криво ухмыльнулся:
— На склад мне вообще не положено ни бегать, ни ходить. Куда вы дели кладовщика?
— Я? Девал?
— И вообще не пожар. А за свои полторы косых я не нанимался еще и бегать. За двенадцать часов смены успею набегаться, оттого что вы вечно куда-то деваете то машину, то кладовщика.
Произнося этот монолог, он, разумеется, оставался на месте. Петушенко махнул рукой и сам понесся на склад.
А инспектора скромно поглядывали на часы и о чем-то размышляли.
Петушенко обернулся довольно скоро. Электрик не успел пройти и десятка шагов, как начальник уже летел со стороны склада, держа датчики за кабели, как двух крыс за хвосты.
Электрик поглядел на датчики и сказал:
— Оба левые, товарищ начальник. Поглядите на маркировку. Надо левый и правый. Видите индексы? Тут четные цифры, а тут должны быть нечетные. А у вас оба четные. С такой работой мы скоро вылетим… в трубу.
И электрик, делая вид, что ему противно держать датчики, сунул их Петушенко.
И начался неспешный демонтаж колеса. Делалось все «как положено», с соблюдением всех правил, точно по технологии. Ну а с этими «как положено» самую пустяковую работу можно протянуть до бесконечности. Когда сняли «разутое» колесо, выяснилось, что новое ставить нельзя, пока электрик не заменит свои датчики, а одновременно работать нельзя: кому охота лбами стукаться? Петушенко был в мыле.
Когда наконец колесо заменили и техники стали подкатывать к самолету водило для буксировки, Петушенко сам подбежал к ним.
— Что за бестолковщина? Неужели нельзя бегом?
— Бегом — только от милиции, — солидно заметил Лысенко, появившийся, когда колесо уже заменили.
Росанов видел эту травлю, хотел хоть как-то помочь Петушенко, но чувствовал свое полное бессилие. И все делалось так, что и не подкопаешься: все как положено, с заботой о безопасности полетов, о качестве обслуживания.
Вообще демагоги обожают всякие приказы, дополнения к приказам, изменения и изменение дополнений, всякие не отмененные со времен «Ильи Муромца» «положено» — «не положено», чтоб найти «документальное» оправдание своему в конечном счете нежеланию заниматься делом. А в области знания законов Строгов был, пожалуй, крупнейшим специалистом. Все свободное время он читал правила и приказы, вместо того чтобы повышать свой технический уровень.
— Где ты был, Лысенко, черт тебя побери? — спросил Лепесток.
— В медпункте. Зуб заболел.
Он открыл рот и показал зуб. Петушенко сплюнул и пошел прочь.
«Нельзя давить на самолюбие, — думал Росанов. — Ну а если уж ты хочешь, чтоб люди работали как машины — обеспечь их всем необходимым и знай все приказы и матчасть. И на энтузиазме, конечно, можно выехать, но тогда уж раскрой карты — и никакой тайной дипломатии. И сам ходи в телогрейке, и будь в первых рядах…»
«Вот, оказывается, как кидают в набежавшую волну…»
И тут он вспомнил, что «делает карьеру», и подумал… Впрочем, думать было уже некогда: в его сторону двигались «товарищи».
— Что у вас за работа? — спросил один.
— Регламент форма один-сто с заменами. Сейчас начинаем запуск и опробование двигателей, — сказал Росанов.
Строгов, играя роль этакого ворчливого, но добросовестного техника, мастера — золотые руки, педанта в выполнении всех пунктов регламента, подметал бетонку под воздушными винтами, хотя раньше никогда таким усердием и аккуратизмом не грешил.
— Все готово, товарищ инженер, — проворчал он, представляя, что сбился с ног. А начальства будто и не видел, полностью поглощенный работой. Где только этот старый комедиант веник нашел?
Излишне говорить, что Росанов показал товар лицом. И каждый техник проявил, говоря принятым слогом, чудеса трудового энтузиазма.
Еще крутились с легким жужжанием винты после пробы двигателей — один инспектор в наушниках сидел в кресле второго пилота, — когда на посадку зашел борт «восемьдесят шесть». Воздушный винт четвертого двигателя был остановлен и зафлюгирован.
— Что это с ним? — спросил инспектор с беспокойством.
— По-моему, они тренируются — отрабатывают посадку на трех двигателях. Имитируют особые случаи полета.
Инспектор и Росанов поглядели, как самолет произвел посадку, в конце полосы отрулил на рулежную дорожку и начал запуск четвертого двигателя.