Чикаев оторопел. Термоядерный сделал стойку. Линев ласково заулыбался.
— Так, по-твоему, все последние мероприятия — игрушки? — нахмурился «сам».
Линев пожал плечами.
Глава 10
На ближайшее время намечалось для Самоедской одно событие — испытание аэросаней, построенных местными авиатехниками из подручного металла.
Росанов так близко принял к сердцу эту (будем уж реалистами!) забаву, словно делал последнее в своей жизни дело. Своим непонятным для окружающих энтузиазмом ой заразил и остальных. Поэтому сани были готовы раньше, чем это предполагалось.
Итак, сани с эмблемой летящей стрелы и надписью «Самоед» вместе со всем поселком ожидали, когда стихнет пурга.
Но Росанову не пришлось принять участия в испытаниях. Вечером, когда он был уже готов заснуть, явился Костенко.
— Тебе телеграмма.
Росанова охватил страх. Люция Львовна? Нина?
— Ну и дела! — засмеялся Костенко.
Росанов сказал хриплым голосом:
— Давай. Я ждал. Из дому?
— Да, из Москвы. Ну, тебе предстоит… Да что с тобой? Успокойся. Плюнь. Чепуха.
Росанов сглотнул, чувствуя слабость, и протянул руку.
«Москва Серия П Для инженера Росанова Немедленно следуйте…»
«Какое она имеет право приказывать?» — возмутился он, полагая, что телеграмма от Люции Львовны, и продолжал читать с некоторым недоумением:
«…следуйте Тикси силами откомандированного ранее обеспечения перевозок овощей московского техсостава приступите замене левого двигателя борт 4188 организуйте работу вне регламентов рабочего времени что будет отмечено для вас зпт техсостава денежными премиями тчк машина должна быть готова до 15 октября тчк ясность исполнения подтвердите».
Росанов улыбнулся и вытер внезапно взмокший лоб.
— Ну что? — спросил Костенко.
— Все в порядке, — пробормотал Росанов, — пока… все в порядке.
— Чего у тебя руки дрожат?
— Устал. Перебирали передний мост. Когда будет самолет?
— Послезавтра, если утихнет. Пойдем ко мне, вспомним молодость.
Вспомнив молодость, он заснул на постели Костенко. А проснувшись, увидел солнце.
Он, сидя в вагончике, играл в шахматы, когда позвонили по телефону и сообщили, что самолет, идущий в Тикси, садится через пятнадцать минут.
Присутствующий тут же Костенко сказал:
— Совсем забыл! Передашь в Тикси жене местного инженера панбархат, а ему самому несколько блоков сигарет. Ее ты помнишь — врач Зоя.
Когда Росанов вышел на перрон, то увидел самолет, заходящий на посадку. Самолет приземлился, подрулил к строеньицу, громко именуемому аэровокзалом, и вырубил двигатели, не дав им охлаждения.
«Нарушение!» — отметил про себя Росанов.
К самолету подкатили трап, на свет божий вышли пассажиры и экипаж.
Командир подошел к нему и поздоровался за руку.
— Как дела?
— Лучше всех, — весело ответил Росанов.
— У меня тоже все чика в чику. Куда сейчас?
— В Тикси. Мотор менять.
Росанов забрался в самолет, занял свое место, вытащил из кармана отверточку и подвернул на стоящем спереди кресле винт стопора: теперь спинку на этом кресле не откинуть, и, следовательно, не будут давить ему на колени. Свое же кресло он снял со стопора и опустил спинку почти горизонтально. У Костенко он не выспался, был сердит на весь мир, и его не мучили угрызения совести из-за того, что впереди сидящему будет неловко.
Впереди сели два молодых человека, и Росанов не без злорадства поглядывал, как сидящий перед ним малый пытался откинуть спинку кресла. Он смотрел на его розовый затылок, на его крепкие розовые уши и светлую щетинку на затылке и ехидно улыбался.
«Но черт с ним, — думал он, — тоже, наверное, хорош гусь. Поди, живет без последствий. Посиди, посиди торчком. Трудности закаляют волю. Давай, давай, жми», — подбадривал он молодого человека.
Росанов думал заснуть, но вспомнил, что стюардесса разбудит из-за карамельки.
Пассажиры заполняли салон.
Вокруг были все северные пассажиры, привыкшие к самолетам, как горожане к трамваям. Нигде не слышалось разговоров о «воздушных ямах» (что это еще за «ямы»?), никто не храбрился и не болтал языком, показывая, будто бы не боится, однако все стремились в «хвост», где якобы безопаснее.
Росанов глядел на затылок волевого парня, который, похоже, решил во что бы то ни стало сломать кресло.
— Позвольте! — обратился Росанов к нему, тот обернулся и с любопытством уставился на Росанова. — Не давите на спинку. Я сейчас все устрою.
Он подвернул стопор. Парень откинул спинку и горячо поблагодарил своего спасителя.
Дежурная пересчитала пассажиров, пересчитала посадочные талоны и бодро, по-спортивному сказала:
— Счастливого пути, товарищи!
— Физкультпривет! — сказал Росанов.
В Тикси стояли мороз и пыль.
Он пошел в гостиницу и сразу отыскал московских техников.
Появление инженера — все-таки начальство! — вряд ли в ком могло вызвать особую радость. Техники, сидя в одном номере, глядели на Росанова исподлобья, тем более был он чужой инженер, с ним можно особенно и не церемониться. Росанов это почувствовал. Он бодро поздоровался и прочитал текст телеграммы.
— Все ясно? — спросил он.
— Все, — ответили техники.
— Успеем?
— Может, и успеем.
— Отдыхайте. Завтра подниму рано. Я в одиннадцатом номере.
Он открыл дверь своего номера и увидел Войтина. Войтин сидел за столом. Перед ним лежали разбросанные по винтику часы и сумка со слесарным инструментом.
— Привет! — сказал Росанов. — Как жизнь?
— Хорошо! — ответил Войтин совершенно искренне.
Росанов подумал, что давно не встречал человека, который живет «хорошо»: все или «ничего», или «по-всякому», или «нерегулярно».
— А здесь чего сидишь?
— Проштрафился. Сняли с летной работы на три месяца. Сюда прислали менять движок на «восемь-восемь». Под твое начало.
— Чего ж не начали демонтаж без меня?
— Я этих техников видеть не могу. У них не руки, а черт знает что! У нас в полярке таких «бойцов» гнали грязной метлой… Один себя молотком по пальцу ударил. Не уважаю таких, которые сами себя калечат. Сам возись с этим добром, а меня — уволь!
Войтин говорил, не отрываясь от работы.
— Но двигатель могли бы содрать. Дело нехитрое!
— Уволь, инженер, уволь! А работать буду после того, как они уйдут спать. Или вообще не стану.
— Взял бы на себя миссию воспитания этих мальчишек.
— Нет, инженер, это не по моей части. Это по части Ирженина… А вот куда делось тогда масло, до сих пор не пойму.
— Я бы тебе рассказал, да, боюсь, ты шум поднимешь. А тут замешано начальство.
— Ну, если так, то я буду молчать как рыба об лед. Ведь схватываться с ним — то же, что целоваться с львицей: страшно и никакого удовольствия.
Когда Росанов закончил свой рассказ, Войтин закончил ремонт часов.
— Сам докумекал? — спросил Войтин.
— Сам. Чьи это часики?
— Есть тут одна… Подруга дней моих суровых. Работает на метео.
«И этот гусь лапчатый, — подумал Росанов, — как это омерзительно, когда мороз и пыль!»
— А Ирженин, наверное, сейчас дома сидит, — заговорил Войтин, — книжки читает, мальчишек своих дрессирует да по девке страдает. И девку его я видел. Ничего. В порядке. Но таких много. А ему только свистни — и всяких разных табун набежит. Выбирай каких хошь: рыженьких, черненьких, ушастеньких. Вот и тут по нем страдает одна врачиха. Замужем, ребенка имеет, а страдает. Но он благородный. Он на нее ноль внимания. Говорит: «Нельзя путешествовать около семейной пары — будут дурные последствия».
Росанов выслушал монолог Войтина и сказал:
— Нет, он сейчас на дежурстве в Самоедской. А где живет местный инженер?
— Рядом.
— Не знаю, удобно ли беспокоить его в нерабочее время.
— Если по делу, а не ради зубоскальства, то удобно. Что бы такое сделать?
Войтин стал осматриваться, ища работы.
— У тебя, кстати, есть электробритва? — спросил он. — Если есть, я тебе на ней щетки поставлю вечные. С самолетного генератора.
Росанов опустился на первый этаж и из комнаты дежурной позвонил местному инженеру.
— Сейчас зайду, — последовал ответ. И в самом деле, через минуту в гостиницу вошел мужчина, молодой, худощавый, одним словом, бодрячок.
— Росанов?
— Так точно!
— Максим. Очень приятно. Пойдем ко мне. На пельмени. Одеваться не надо. Через дорогу. Панбархат? Спасибо. Там и о самолете поговорим.
У инженера Максима Комарова, ограждаясь от скуки провинциальной жизни, собралось кое-какое общество, по-видимому, техники, инженеры и бортмеханики с женами. Общество сидело за длинным, белым от муки столок и лепило пельмени.
— Инженер Росанов Витя, Советский Союз! Познакомишься со всеми в рабочем порядке. Мать, тебе тряпка, мне — сигареты, — Максим положил блоки на стол, — травитесь на здоровье. А он насчет движка. Вопросы есть? — И продолжал без всякой связи: — А в гостинице вчера драка имела место. Диспетчера АДС стукнули графином. Такой красавец парень! А ныне полуфабрикат.
— Вот до чего бабы доводят, — послышался женский голос из кухни, показавшийся Росанову знакомым. И в комнату вошла врач Зоя, с которой выполняли санрейс на Канин.
— Здравствуйте, — сказала она, увидев Росанова, и слегка смутилась.
«Ну, все ясно», — подумал Росанов, раскланиваясь.
— Как наш самоубийца поживает? — спросил он.
— С ним все в порядке. Между прочим, человек редкого мужества.
На вопросительные взгляды гостей Зоя ответила:
— Мы знакомы оттого, что ездили вместе на Канин.
— А вы, молодежь, — обратился Максим к двум девочкам лет четырех и мальчику лет трех, — вот за эту линию не заходите. А то будет ремня.
Он достал мел и провел на полу линию. «Неужели так и таскает мел в кармане?»
— Там ваша территория, здесь — наша. Понятно?
Дети сказали, что понятно.
Росанов сел и начал сосредоточенно лепить пельмени.