Большой разрез от операции затянулся быстро, но состояние кости вызывало сомнения. От долгого лежания на спине становилось труднее засыпать: подушка выбрасывалась из-под головы, голова заваливалась ниже туловища, и тогда, наконец, удавалось заснуть. Пробуждения бывали мучительны: болела шея, тяжелела голова.
Прошло 7 недель, пока сняли гипс. Кость не срослась. Через некоторое время старший врач, тоже хирург, хотел сделать мне новую операцию, но я попросил отправить меня на осмотр к профессору Напалкову – лучшему ростовскому хирургу. С помощью костылей и санитара добрался я на извозчике до кабинета профессора при университетской клинике. Он предложил мне перевестись в 4-й госпиталь – Белого Креста, – где профессор состоял консультантом. Госпиталь помещался на Таганрогском проспекте.
В новом госпитале снова повеяло фронтом. Палата, где я приютился, большая, шумная. Были в ней и тяжелораненые, были и «бегающие», то есть выходившие в город. Одни лежат подолгу, другие через две-три недели покидают госпиталь, а на их место прибывают новые. Каждый день свежие новости.
Старшим врачом был доктор Габрильяну, ординатором – доктор Чижов, назначенную мне операцию делал доктор Напалков. Длилась она чуть больше сорока минут. Опять гипс, опять семь недель на спине.
Е. Емельянов[312]ПАРТИЗАНСКИЙ ПОЛК ПОД СТАВРОПОЛЕМ[313]
7 ноября. Наконец-то дивизию нашу, сильно потрепанную, отвели на отдых. С 10 сентября по 3 ноября были в беспрерывных боях, не имели даже ни единой дневки. Выпадали дни, что и по два боя в день: на заре подойдем к какому-нибудь селу Безопасному, атакуем, часам к 9—10 утра выбьем из села большевиков и расположимся на отдых… в 3—4 часа дня тревога. В ружье. Идем 10—15 верст, и к закату опять бой, атака, и лишь глубокой ночью уснешь. То бросят нас от нашего тыла (города Ставрополя), где обоз и хозяйство, к реке Маныч на 150 верст; то глядишь – Ставрополь опять в руках большевиков, и спешным маршем днем и ночью – спасибо, хоть на обывательских подводах – поворачиваешься кругом и идешь отбивать Ставрополь.
Вышел в поход, имея у себя офицерский батальон около 600 бойцов, а на отдых пришел с 30. Во 2-й роте у меня остались в строю: ротный командир и один казак. Так под Ставрополем и лежали оба рядышком в цепи и постреливали.
В особенности памятна мне дорогой ценой купленная атака одной деревни – Малая Джалга… Далеко-далеко на севере Ставропольской губернии, среди бесконечной степи лежит она. Прогнав с боем большевиков из дер. Кевсалы, полк наш заночевал в дер. Большая Джалга. Было роковое 13 октября. По утрам заморозки. Еще не вставало солнце, и мы, неприятно ежась от холода, двинулись в поход. До дер. Малая Джалга было не более 7—8 верст. Показались крылья ветряных мельниц, крест на церкви и верхушки оголенных деревьев, что по задам дворов. Неприятель приветствовал одним-другим орудийным выстрелом. Приказано было 2-му и 3-му батальонам держаться уступом за левым флангом 2-го батальона в резерве. Местность, как ладонь, ровная. Показался красный диск солнца… Для многих, очень многих оно было последним в их жизни…
Малая Джалга, как и все степные села и деревни, длинной лентой верст на 5—6 растянулась по балочке, где струится какой-то жалкий ручеек. Вижу – 2-й и 3-й батальоны, широко рассыпав цепи, пошли в атаку. До неприятеля, до опушки леса, 2—3 версты. Минут через пять мне приказано тоже рассыпать цепи влево от 2-го батальона и атаковать деревню. Роты рассыпали цепи – стрелок от стрелка шагов на двадцать, а то и больше. «Цепи вперед! С Богом! – командую. – Направление на ветряную мельницу!»
В атаку ходим без перебежек, во весь рост: и скорее, и меньше потерь.
Двинулись. Неприятель участил стрельбу по нас. Смотрю – сестра милосердия Наташа в белой косыночке, в белом переднике, с красным крестом на груди, торопливо оправляя огромную для ее роста фельдшерскую сумку, спешит к своей роте.
– Наташа! Куда вы? – останавливаю я ее. – Оставайтесь при обозе!
– Господин полковник, моя рота в атаку пошла… Как же я останусь при повозках? Мое место там, при роте, – деловито докладывает она мне.
Я гляжу на нее, на эту еще не девушку даже, а скорее подростка. Вижу ее хорошенькую головку, ее миниатюрную фигурку и… больно мне стало за нее. Побежала догонять свою роту… Пошла, чтобы больше не вернуться: недалеко, почти что перед деревней, «братская» пуля скосила ее, и долго виднелась ее белая косынка между серых шинелей, что полегли недалеко от нее среди широких задонских степей.
Михаил Николаевич Харченко, адъютант моего 1-го батальона, то и дело подскакивает ко мне на лошади и просит разрешения закричать ротам «ура!», так как, судя по беспорядочному огню «товарищей», они должны вот-вот побежать… Я говорю ему, что рано еще, до неприятеля еще далеко, и даю ему какое-нибудь поручение, чтобы немного отвлечь его внимание. Пули свистят все чаще и чаще… Нет-нет да и упадет кто-нибудь из бойцов на землю: убитый или тяжелораненый – не видно. Наши цепи все двигаются и двигаются. Наконец со стороны неприятеля беспорядочность стрельбы достигла своего апогея. Видна суета. До окопов уже недалеко…
– Ура! – кричу я…
– Ура! – пронеслось по всему фронту на разные голоса, с разными переливами…
Вот уже недалеко и мельница… Огромные крылья ее как-то весело смотрят, улыбаются. Я – у мельницы… Мельница уже позади нас. Передо мной – брошенные неприятелем окопы… Окровавленные, рваные шинели, расстрелянные гильзы, два-три убитых неприятеля; один, тяжело или смертельно раненный, еще вздрагивает… По огородам, садам, задворкам торопливо отходит, бежит неприятель. Я приостановился дух перевести и привести в порядок роты…
– Господин полковник, нас обходят слева! Стреляют по нас слева… во фланг!
Гляжу налево:
– Это же наша четвертая рота!..
– Никак нет! Это «товарищи», наша четвертая рота вот уже где – в степи, отходит назад!
Начинают пятиться, отходить назад и остальные три роты. Выстрелы слева все чаще и чаще. Мы отходим… Мельница уже далеко позади… Люди все чаще и чаще падают, валятся на моих глазах – и я бессилен. Стоны, крики, мольбы раненых, упавших и оставляемых в поле… Пальба со стороны неприятеля становится как будто потише…
– Полк, стой! – слышу голос командира полка полковника Писарева.
Цепи останавливаются, быстро ложатся, окапываются. Командир полка верхом. С ним несколько человек конных разведчиков.
– Что вышло? – обращается он ко мне.
А вышло то, что без резерва не все атаки удаются… Взяли мельницу, выбили неприятеля из окопов… Да малы силы наши… Пластуны не поддержали нас: не пошли в атаку. Нас обошли… И вот мы здесь!
Он бледен, ему с коня виднее все поле, усеянное убитыми и тяжелоранеными офицерами моего батальона… Подсчитываю батальон: из 670 налицо 220 человек.
Ночь провели на позиции… На другой день мы взяли Малую Джалгу. Неприятеля отбросили к Дивному. Помог полковник Улагай со своей дивизией, зайдя глубоко в тыл неприятелю.
В селе Большая Джалга, куда мы отошли после боя на ночлег, в братскую могилу опустили мы до 70 наших трупов. Все покойники были раздеты догола, изуродованы, исковерканы… Иные трупы имели до пятнадцати и более штыковых ран, очевидно, глумились уже над мертвыми: иные застыли в своих ужасных позах, у двоих-троих черепа были совершенно расплющены прикладами. Одного лишь командира 4-й роты, у которого правая рука была искусственная – протез и который всегда носил и солдатский крест 4-й степени и офицерский Святого Георгия, почему-то не тронули; пуля попала между бровей – убит был наповал; искусственную руку положили на грудь, сняли новые сапоги, ордена, вынули бывшие с ним казенные деньги и даже чуть-чуть присыпали землей…
Кое-чем прикрыли покойников в могиле.
– Сотвори им, Господи, вечную память! – произнес батюшка, и слезы полились у него из глаз.
В нашей могиле оставалось еще свободное место.
– Положите и их сюда! – указал я на большевистские трупы. Их было немного больше десяти.
– Не надо, господин полковник! Пусть наши лежат отдельно! – стали упрашивать меня и офицеры, и казаки. – Мы лучше выроем для них отдельную могилу. – И они быстро принялись рыть ее.
Несколько человек из тяжело раненных и оставленных нами в злополучную неудавшуюся атаку ночью с нечеловеческими усилиями доползли до наших цепей.
А вечером, только я расположился в хате, слышу голос:
– Являюсь, господин полковник!
Оглядываюсь – мой батальонный адъютант, М.Н. Харченко. Бледный. Грудь неестественно приподнята. Сквозная рана в грудь навылет. Пуля, пробив грудь, вышла через лопатку. Забинтован.
– Не берите, господин полковник, другого адъютанта: я через неделю-другую вернусь обратно в полк!
Я успокаиваю юношу, говорю, что место ему возле меня всегда найдется, но, взглянув на него – бледного, воскового, – сильно-сильно усомнился. Он вскоре скончался.
14 октября мы взяли Малую Джалгу, а на рассвете 15 октября нас спешно двинули обратно. Оказывается, что город Ставрополь, откуда мы вышли, в руках большевиков. Пришлось снова отбивать Ставрополь.
При атаке деревни Пелагиады вижу – невдалеке от меня младший из братьев Алтабаевых, Михаил, несет, взваливши себе на плечи, старшего, Константина. У того пуля в животе.
– Миша, брось, оставь меня: я все равно умру. Иди лучше в цепь! – доносится до меня голос раненого.
Я посылаю одного из посылочных помочь. Сам с цепями продвигаюсь вперед. Мои посыльные все оглядываются и перешептываются.
– Что случилось?
– Да, мабуть, поручик вмер уже! Щось роют землю они там!
Оказалось, что действительно он умер.
– Закопали их, да могила неглубока только. Как бы волки или лисицы не учуяли да не разрыли могилы… – доложил мне вернувшийся посыльный. Младшего Алтабаева я видел немного спустя, он догонял свою цепь.