В том же бою, невдалеке от меня, был смертельно ранен пулей в горло и шею мой незабвенный помощник по строевой части подполковник Александр Алексеевич Крюков. Я до боя еще предлагал ему снять белую папаху и тулуп с белым воротником: все же не такая резкая цель на сером фоне земли. Молодой – бравировал, не послушался меня…
Выбив неприятеля из д. Михайловки, мы по пятам пошли за ним к Ставрополю. Около 9—10 верст, вплоть до самого города, поле было усеяно их убитыми и ранеными. Были брошены обозы, походные кухни, пулеметы. Среди поля валялась амуниция, солдатские шинели и торчала масса винтовок, воткнутых штыками в землю. Все говорило о том, что неприятель не отошел, а бежал к Ставрополю.
Наступили уже вечерние сумерки, когда я с первым батальоном подоспел к городу. Неприятель залег на горе, за железнодорожным полотном. Соседний полк (кубанцы) и мы пытались продолжать атаку, но от переутомления приостановились в полугоре. Будь у нас какая-нибудь свежая, нерастрепанная часть, то Ставрополь в тот же день был бы в наших руках. Но… ничего этого не было…
Настала долгая, глубокая, осенняя, холодная, с заморозками ночь. Мы лежали внизу на ветру, по огородным канавам. Вот лезу я в свое логово-канаву, куда вестовой натаскал соломы, и слышу женский голос:
– Ой, на руку наступили!
Темень, ни зги не видать.
– Кто тут?
– Да мы, господин полковник.
Оказывается, две бедненькие сестры милосердия нашего полка, Женя и Вера, продрогли, прозябли в бесконечную холодную ночь и, наткнувшись среди ночи на кучу соломы в канаве, забрались туда: все же теплее, чем на ветру. Пришлось мне поделиться с ними соломой, снял с себя кожух, что принес мне как-то покойный командир 4-й роты, укрыл их, а сам пошел сначала проверить цепи, а потом пристроился кое-как в канаве и проклевал носом до рассвета. Уж как потом подростки-сестры благодарили меня!
…Раз цепи отошли почти на полверсты назад и забыли предупредить сестру милосердия нашу: была она в хатенке. Взглянула она в окно – наших не видать. Перепугалась страшно, припомнились зверства большевиков. Мужское население огородов – все сочувствующие «товарищам». Но на счастье сестры нашей в хате хозяйкой оказалась одна лишь пожилая баба. Та быстро сообразила, в чем дело:
– Снимай все это! Одевайся в наше «хрестьянское» платье. Как придут, скажу, что ты моя дочка. Да принимайся живо за работу: мети хоть хату!
Сестра быстро преобразилась в крестьянку. Хорошо, что цепи наши скоро вернулись обратно и заняли свои недавно оставленные места.
Больше недели простояли мы под Ставрополем. Дорого стоила нам осада его. Командира тоже ранили в руку, и пришлось на некоторое время мне вступить в командование полком. Полк таял, люди изнервничались…
Не особенно радушно встретили нас жители города Новороссийска, куда нас отвели на отдых. В особенности так называемая интеллигенция, которая ведь благодаря нам вырвалась из большевистских лап. Бедное, измотавшееся в боях офицерство принуждено было ютиться по кухням и передним у той же интеллигенции, а залы и гостиные пустовали. Мне с адъютантом отвели у какого-то грека проходную комнатку, я рад был и этой…
В первых числах ноября, кажется 8-го, наш Алексеевский полк отправился без ружей на пристань: встречать союзников. Они достигли своего – победили немцев и ликующие, сияющие прибыли к нам. В почетный караул была наряжена рота от Сводно-Гвардейского полка. Мы же стояли шпалерами. Английский генерал обходит почетный караул и видит на груди у одного рядового рядом с русским офицерским Георгиевским крестом и английский офицерский Георгий. Спрашивает у сопровождавшего его русского генерала, не ошибка ли это. Но когда ему разъяснили, что рядовой этот – капитан лейб-гвардии Преображенского полка, англичанин смутился и стал всему караулу подавать руку.
Сияющие, ликующие, радостные проносятся мимо нас один автомобиль с союзниками за другим…
– Вот она, награда нам за четырехлетнюю Великую войну. Вместо того чтобы занять одно из первых мест в мире, мы стоим… нищими стоим, – говорит Дедюра[314].
Рядом со мной стоял на левом фланге полка Владимир Яковлевич Дедюра, первопоходник. Он принадлежал к числу тех кадровых офицеров, которые сразу круто и навсегда отмежевались от большевиков. Был ротным командиром, кажется, в Киевском военном училище и при первом приближении к городу большевиков, когда все порастерялось, он собрал свою роту и, объяснив им, в чем дело, вызвал желающих идти с ним к Корнилову. Пошли все как один. Пристали и из других рот. Сильно потрепанный, пришел к Корнилову. А когда ряды его отряда сильно поредели и сам он был ранен, влили его в Партизанский пеший казачий полк. Немало мучений пришлось пережить и жене Дедюры: держали в тюрьме, мучили, все пытались узнать, где и куда скрылся ее муж.
В январе я уехал в отпуск в Екатеринодар. Зашел в штаб узнать о моем племяннике Коле. Оказывается, убит под Ставрополем. А еще не так давно видел его в Одессе, и он спрашивал меня: «Что делать, дядя?» – «Как, что делать? Иди к Корнилову!» Он послушался, пошел и… лег под Ставрополем…
КОРНИЛОВСКИЙ ПОЛК В БОЯХ ПОД АРМАВИРОМ И СТАВРОПОЛЕМ[315]
Непосредственного участия во взятии Екатеринодара корниловцы не принимали, так как были переброшены в Ставропольский район, где большевистские войска с трех сторон угрожали Ставрополю, освобожденному от большевиков казацким партизаном Шкуро еще 8 июня. Сразу же по прибытии в Ставрополь Корниловскому и Партизанскому полкам пришлось прямо из вагонов броситься в бой. Поезд еще не остановился, как была команда:
– Выходить из вагонов в левую дверь! На восходящее солнце, по третьему взводу… интервал десять шагов… бегом в цепь!
– Куда наступать, господин полковник? – переспросил начальника отряда командир 3-го взвода офицерской роты.
Полковник протянул обе руки с растопыренными пальцами:
– В этом направлении… – и тут же упал с раздробленным черепом.
Красные шли тремя группами. 3-й взвод врезался в цепь китайцев. Молодой подпоручик Недодаев с размаха засадил свой штык в саженного роста китайца. Тот судорожно схватился обеими руками за винтовку. На расстоянии шага безумными глазами глядели друг на друга два человека и шатались. Недодаев пытался выдернуть винтовку и не мог. Подбежал другой китаец и в упор выстрелил в офицера. Два врага рухнули… Потери полка 137 человек.
Бои за Кавказскую—Гулькевичи и Армавир дорого обошлись корниловцам, несмотря на богатство захваченного вооружения и все прибывающее пополнение. Все это требовало времени для приведения в порядок и на обучение, но времени обстановка не давала, начинались кровопролитные бои за Ставрополь и его район. В течение целого месяца корниловцы вели бои в этом районе, то спускаясь к юго-западу от города, то поднимаясь на север. Особенно упорные бои были у Сенгилеевки и Терновки.
Во время этих боев в Ставрополь приезжал генерал Деникин. Он вызвал к себе полковника Индейкина и благодарил Корниловский Ударный полк за его боевую службу. Тогда же генерал Деникин просил передать полку икону Иверской Божией Матери, преподнесенную Главнокомандующему Ставрополем. Потери при Сенгилеевке и Терновке 230 человек.
К сентябрю 1918 года юго-западная часть Кубанской области и Черноморская губерния были очищены от большевиков. Красные войска пробивались на восток, к городу Армавиру, в районе которого их в конце концов сосредоточилось до 70—80 тысяч при 100 орудиях. Для того чтобы выйти в тыл Армавирской группе красных, генерал Деникин приказал 2-й дивизии генерала Боровского атаковать станицу Невинномысскую. Атака корниловцев началась как раз в тот день, когда командующий красными войсками Северного Кавказа Сорокин отдал приказ группе Гайчинца, расположенной в Невинномысской, взять Ставрополь. Потери полка 76 человек.
«В полдень 2 сентября 1918 года, – сообщала оперативная сводка, – доблестные части генерала Боровского, несмотря на чрезвычайное упорство и стойкость противника, ворвались в станицу; продолжая стремительное наступление, овладели ею и перекинули часть сил на левый берег Кубани. Громадные толпы противника в полном беспорядке бросились бежать к Армавиру… В момент атаки в Невинномысской находилось шесть большевистских штабов, в том числе и штаб Сорокина, который бежал верхом за Кубань…»
Паника красных была такова, что корниловцы захватили не только обоз Сорокина, но и его оркестр.
Через несколько дней корниловцам вновь пришлось брать Невинномысскую, так как красная конница Жлобы выбила из этой станицы оставленную там для ее охраны Пластунскую бригаду.
В этом бою на моих (пишущего эти строки) глазах был убит на площади станицы штабс-капитан Доманицкий, бывший моим отделенным в 3-й офицерской роте, под командой которого мы в 1-м Кубанском походе, в бою под Кореновской 4 марта, ходили в атаку на бронепоезд около железнодорожного моста. Упал он как подкошенный, и потом мне говорили, что пулевое ранение прямо в сердце было настолько незаметным, что его с трудом обнаружили. В его лице корниловцы лишились верного и идейного последователя генерала Корнилова. Потери полка 60 человек.
В то самое время, когда Корниловский полк дрался около Невинномысской, его три роты под командой полковника Молодкина[316] (это тот самый полковник Молодкин, который в станице Усть-Лабинской был освобожден полком из тюрьмы с группой офицеров в 1-м Кубанском походе) приняли участие в бою по овладению Армавиром. Эти роты сначала были переброшены на подводах в станицу Убеженскую, расположенную на правом берегу Кубани наискось против Армавира. «Войны» здесь не было. По утрам постреливал бронепоезд добровольцев. Эхо усиливало звук и долго разносило его по холмам звонкими перекатами. К полудню все затихало. Днем изредка подымалась ружейная или пулеметная стрельба, которую открывали из прибрежных кустов казаки, бежавшие к большевикам. Казаки стреляли по своим виноградникам и баштанам, оберегая их от набегов «кадет». Один богатый казак со своими тремя сыновьями обстреливал свой виноградник даже из бо