мбомета.
Казачки в станице наперебой угощали корниловцев так, что никто не подходил к своим ротным кухням. Корниловцы отъедались, отсыпались и жили несколько дней беззаботно, как только могут жить на войне молодые двадцатилетние прапорщики. Удручала их только рваная обувь, но и тут прапорщик Яремчук 2-й[317] утешал всех тем, что пальцы на ногах после грязевых ванн теперь принимают солнечные.
Несколько раз вызывали корниловцев в соседнюю станицу Прочноокопскую с ее знаменитым форштадтом – старинным укреплением времен «Кавказской линии», расположенным на мыску, вдающемся в реку против Армавира. Здесь было хуже. Красные за недостатком патронов стреляли пулями собственного изготовления из кусочка железа, которые наносили страшные рваные раны. Стреляли красные и разрывными пулями.
Рано утром 6 сентября дроздовцы подошли к Армавиру и повели наступление. Корниловцы тотчас перешли мост через Кубань, быстро вошли в город и бегом пустились на окраину, где шел бой. Здесь отличилась 4-я рота, которая бросилась в штыки на бронеавтомобиль, расстреливавший дроздовцев. Когда Армавир был взят и левый берег Кубани был очищен от красных, корниловские роты вернулись в Убеженскую.
В этой станице корниловцы были свидетелями, как станичный сход творил суд и расправу над вернувшимися от большевиков казаками. Молодым казакам присудили по 25 нагаек, более взрослым по 50, а старикам за то, что не нажили ума до седых волос, по 75. Богатого казака, который от жадности защищал свой виноградник бомбометом, повесили.
Красная армия, окруженная добровольцами, решила перейти на правый берег Кубани и прорваться к Ставрополю. Начались жестокие бои. Большевики снова овладели Армавиром и форсировали реку южнее и севернее Невинномысской. С огромными потерями корниловцам пришлось отходить на Ново-Екатериновку. Во время отхода 1-я офицерская рота имени генерала Корнилова была в арьергарде полка. Противник преследовал нас не отрываясь, его кавалерия все время обходила наши фланги, пытаясь переходить в атаку, но наши пулеметы на тачанках успешно отбивали их. На одной из таких тачанок с пулеметом был поручик Сахаров, который в 1-м Кубанском походе, во время нашей атаки в Саратовских хуторах, ведшейся по личному приказанию генерала Корнилова, уложил красноармейца, стрелявшего в меня в упор, и тем, как я полагаю, спас меня. Теперь этот доблестный корниловец погиб на наших глазах. Его тачанка почему-то сильно отстала от арьергарда и осталась в одиночестве. Этим воспользовалась красная кавалерия и атаковала тачанку. Пулемет, сделав несколько выстрелов, отказался работать, а винтовок у них не было. В пять минут их участь была решена, и они пали при исполнении ими священного долга прикрытия своего родного полка. Наши пулеметы с дальнего расстояния разогнали красную кавалерию, но контратаковать подходившую пехоту у нас не было сил. В бинокль никаких признаков жизни около тачанки обнаружено не было, перебиты были даже лошади. В Ново-Екатериновке полк недосчитался многих, потери были велики, только за этот бой мы потеряли убитыми и ранеными 133 человека.
Судьба не особенно жаловала в эти дни Белое Воинство, каждый бой уносил из его рядов сотни и сотни жертв, а в эти особенно тяжелые дни 25 сентября была получена телеграмма о смерти основателя Добровольческой армии генерала Алексеева.
На похороны генерала Алексеева в Екатеринодар была отправлена 1-я офицерская имени генерала Корнилова рота в составе 180 штыков (всего она имела 250 штыков). За день до отъезда роты мне, как ее фельдфебелю, доложили об исчезновении из секрета прапорщика Войцеховского. Из госпиталя в полк я вернулся дней десять тому назад и нашел в роте незнакомый мне на 3/4 офицерский состав. На занятиях я обратил внимание только на бледность лица Войцеховского. Поездка на похороны в Екатеринодар отвлекла нас от выяснения этого редкого для нас явления. На похоронах рота стояла на правом фланге, левее нас была какая-то часть гвардейского формирования. Калейдоскоп событий и это тяжелое событие для Добровольческой армии как-то стушевались. Мы смотрели тогда на все примитивно практически: отдав должное большому Русскому патриоту генералу Алексееву, мы спокойно видели наше руководство в достойных руках генерала Деникина, но… и замечали что-то неприятное для нас: это чрезмерное засорение города здоровым мужским элементом. В данном случае я был далек от какого-либо упрека им, но виденное уже нечто подобное в Ростове-на-Дону до первого похода как-то тревожно вспоминалось. Вообще, пуганый куста боится.
Похороны, чересчур переполненный город и положение на фронте привели меня в мрачное состояние, и я был рад отбытию в полк. Не успели мы доехать до полка в Ново-Екатериновке, как в Ставрополе узнали о новом постигшем нас горе: сбежавший перед нашим отъездом из сторожевки прапорщик Войцеховский оказался провокатором: он оценил отсутствие в полку первой боевой единицы и, зная местность, провел красных в тыл полку. Не упустил он из вида и то, что полк рано утром всегда выходил на занятия без патронов, а потому атака была приурочена как раз к этому моменту. Здесь был убит полковник Лисовский, смертельно ранен адъютант полка поручик Пожаров-Романов и больше пятисот корниловцев, главным образом убитых. Потери 514 человек.
Потери могли быть и большими, но корниловцы все же лучше красных знали местность и инстинктивно, хотя и разрозненно, отскочили за гору на окраине станицы и там не только отбили красных, но контратакой выбросили их под обрыв, к Невинке. Роль предателя была раскрыта им самим: он имел маленький чемоданчик, оставленный им при переходе к красным в доме, где он стоял, и теперь пришел взять его. Хозяйка дома сразу его узнала и в ужасе ничего не могла ему сказать. Он же, взяв свое, тоже удалился молча. Среди ада братоубийственной войны предатель не смутился при виде стольких геройски павших корниловцев и спокойно пошел подбирать свои тряпки! Не раз после этого я задавал себе вопрос: какое основание было для того, чтобы называть русский народ «народом-Богоносцем»? Недостойны были тогда русские этого…
Обстановка под Ставрополем все ухудшалась, армия Сорокина настойчиво пробивалась из окружения добровольцев. Корниловцы были переброшены в город Ставрополь, где погрузились в эшелоны и тронулись на станцию Торговая для проведения операции по очищению севера губернии от красных банд. Не успели мы разгрузиться в Торговой, как нас снова вызывают в Ставрополь, где под селением Татарка дроздовцы понесли большие потери. Обратно полк прибыл довольно быстро, стал в Ставрополе по старым квартирам и мог до утра отдохнуть. С утра началась какая-то непонятная игра нашим положением в резерве: будто бы по приказанию генерал-губернатора города Ставрополя наш полк должен был «дефилировать» по улицам для успокоения населения. Помню, что мы при известии об этом немало чертыхались. Ирония судьбы: сотни корниловцев в последний раз шли в рядах своего славного полка, даже восхищались его мощью, техникой и подтянутостью. Полк снова был хорошего состава: офицерская рота имени генерала Корнилова имела 250 штыков, три солдатских батальона и десятка три пулеметов со своей артиллерией. На наше несчастье, было даже жарко, хотя было 14 октября. Совершенно ненужная прогулка всех утомила, и в довершение всего полковник Индейкин получает приказ отбить наступление красных со стороны Татарки. 1-й батальон полка занял фронт левее полотна железной дороги, красные спускались от села густыми цепями. Как выяснилось после, это были матросы. Наша артиллерия открыла огонь, пулеметы поддержали, дошла очередь и до нас. Видно было, как полковник Индейкин с группой офицеров стоял на полотне железной дороги совершенно открыто. «Командир ищет смерти», – говорили тогда. Полк оставался на занятой позиции, приказания о переходе в атаку не было, вывели заключение, что будем только пассивно оборонять город. Ходили слухи, что дроздовцы уже сильно пострадали, что красные подбили два наших бронеавтомобиля. Огневой бой разгорался. Позиция 1-й офицерской роты шла по ровному месту, убитых и раненых много. Хорошо видно, как матросы умело делают перебежки, местами поднимаются как бы для атаки, но сила нашего огня их косит. Здесь первая пуля пробивает мне ногу выше колена, нога онемела, но я остаюсь на месте, фельдфебелю неудобно оставлять роту в такую минуту. Падает командир роты, лихой капитан Пух, у него раздроблена пятка. Через полчаса тяжело ранен его помощник, старый вояка поручик Граков[318]. Это ранение лишает его ноги. До этого в Великую войну на фронте против болгар он лишился глаза. В эмиграции, когда полк попал в Болгарию, он застрелился и был похоронен около селения Горно-Паничерево, за военными казармами, на кладбище военнопленных сербов.
Удар в правую мою ногу обнаружил второе, слепое ранение, и в сапоге уже хлюпает кровь. Приближается вечер. Вижу, что потери колоссальны и только наши пулеметы отбивают красных. Снова знакомый мне удар в кисть левой моей руки, и фонтан крови указывает, что это уже третье ранение, и нужно пока не поздно выходить из-под удара красных.
Почему-то близко оказались наши артиллеристы, и я при их содействии был погружен на повозку, переполненную такими же ранеными. Ехать пришлось через город, и было несколько неприятных минут, когда к нам приближались конные разъезды и мы не знали, чьи они. Погрузка раненых происходила где-то за городом. В дороге мы узнали, что красные заняли город на следующий день. В этом бою полк понес исключительно большие потери, более 600 человек. О размере потерь Корниловского ударного полка можно судить по 1-й офицерской роте имени генерала Корнилова: из 250 штыков в братской могиле оказалось 70 человек. Раненые все были отправлены в город Ейск, где заполнили весь госпиталь. В Болгарии в 1924 году была получена из Ставрополя фотография нашей братской могилы, около которой сидела женщина в белом с низко опущенной головой.