офицерской роты поручика Гракова, еще не выздоровевшего от раны, полученной 14 октября, с обещанием сохранения должного чинопочитания ко всем военнослужащим. Ответ был отрицательным, хотя и с изложением причин отказа.
Мы понимали, что военным нужно время от времени встряхнуться, но это не должно было доходить до открытых кутежей воинских чинов, со стрельбой и чуть ли не рубкой на улицах. И как это ни печально, все эти явления, нарушавшие столь необходимую нам для ведения войны мирную жизнь рабочего населения, преподносились главным образом героями тыла или ловчилами с фронта. Радовало и поднимало настроение в полку возвращение корниловцев из госпиталей и приток новых добровольцев.
Я, пишущий эти строки, прибыл в полк, залечив три свои раны, полученные в бою за Ставрополь 14 октября, из города Ейска примерно дней за десять перед отбытием полка снова на фронт. Госпиталь в Ейске, как мне тогда казалось, был заполнен только корниловцами. Несмотря на бодрость и молодость, все же страдания были велики. Бедному нашему командиру роты капитану Пуху все время оперировали его разбитую пятку. Он почему-то просил доктора, чтобы я присутствовал при операциях, и поэтому я видел, как он при даче ему хлороформа считал до пятидесяти, снова считал, задыхался и вообще все переносил очень болезненно. В то же время тот же хлороформ не позволял мне считать дальше пяти, после чего меня резали спокойно. Ежедневный вид этих страданий расстраивал психику и у выздоравливающих, и это часто бывало причиной преждевременного выхода из госпиталя. Средства и состояние наших костюмов не располагали к выходам на прогулки или развлечения, а потому ехали в полк, помимо причин и побуждения чисто патриотического, еще и по причинам вышеизложенным.
С прибытием в полк я снова был назначен фельдфебелем 1-й офицерской имени генерала Корнилова роты. В это время в полк прибыли два выдающихся офицера, полковник Камионко[320] и полковник Гордеенко Карп Павлович[321]. Полковник Камионко был назначен командиром 1-го батальона, а полковник Гордеенко командиром нашей офицерской роты. Полковник Камионко, офицер славного Апшеронского полка, представлял собой образец офицера, а четкость и сила его голоса были удостоены нами двустишием: «Кто кричит так громко? Это наш полковник Камионко». В Каменноугольном бассейне он был взят от нас на формирование своего родного Апшеронского полка и, по словам его однополчанина, ныне нашего, полковника Рябинского, погиб со своим полком в боях где-то в горах Кавказа. Полковник же Гордеенко с должности командира роты получил наш 1-й батальон и потом был удостоен высокой чести быть командиром нашего прославленного в Великую войну, а потом и в Гражданскую 1-го Корниловского ударного полка. Его знание строевого дела, родная корниловскому сердцу лихость и простота в обращении создали ему прочное положение на новом и почетном для него месте служения нашей Родине.
Все дни стоянки Корниловского полка в Екатеринодаре шла спешная работа. Прием пополнения, ежедневные занятия, хозяйственные заботы шли непрерывно. Готовились к смотру перед Главнокомандующим. Хотелось показаться во всем блеске, и швейные машины стучали в мастерских не хуже пулеметов на фронте. С прибытием пополнения со всех концов корниловцам был устроен парад 26 ноября. Парад принимал сам Командующий Добровольческой армией генерал Деникин. Весь город высыпал на Соборную площадь. Полк построился. Начался вынос знамен. Среди ветхих полотнищ колыхался черно-красный стяг полка. Горожане склонили обнаженные головы. Раздалась команда «смирно!», и перед фронтом показался в серой шинели командир полка Скоблин, на днях произведенный в полковники.
– Да какой же их командир молоденький да тоненький, – зашептали в толпе женские голоса.
Через несколько минут звонким голосом на всю площадь уже подал команду сам командир.
В своем неизменном пальто цвета хаки и серой офицерской папахе вышел на середину фронта генерал Деникин. Поздоровался негромким, но четким голосом. Ответ заглушили крики «ура» и колокольный звон. Из собора выходило духовенство.
– И еще молимся о многострадальной родине нашей, – в полной тишине провозглашал диакон, подымая руку к небу, а хор протяжно взывал:
– Господи, помилуй…
После молебна на площади перед собором, при массовом стечении публики, генерал Деникин благодарил полк за его жертвенную боевую работу, которой мы лишний раз подчеркнули, что достойны памяти своего Вождя и Шефа полка генерала Корнилова. Несмотря на то что в тот момент полк состоял из только что влитого пополнения, генерал Деникин остался доволен видом полка, а полк, в свою очередь, прокричал ему чисто русское свое громкое «ура». Конечно, генерал Деникин, как старый и опытный военный, не увидел в наших рядах, хотя и стройных, былого лихого корниловского духа, но сказал нам хорошее, воодушевляющее слово, вспоминая наше славное прошлое. Корниловцы это поняли, и настроение от этого у нас тогда сильно поднялось.
После парада долго долетала до площади постепенно замирающая песнь уходящего полка:
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую…
Приезд в Екатеринодар от союзников английского генерала Пуля был большим событием. Почетный караул ему был выставлен от Корниловского ударного полка. Настроение у всех было приподнятое, все тогда верили, что союзники нам окажут большую помощь. 6 декабря в Войсковом собрании Кубанского войска корниловцы в торжественной обстановке отпраздновали именины своего командира полка. Было много почетных гостей, англичане, министр иностранных дел Сазонов[322], именитые горожане. Говорили речи, полные веры в скорое возрождение России, с надеждой взирали на корниловцев.
В то же самое время эти самые корниловцы, оплот и упование, сидели в громадной комнате напротив, через улицу, и спокойно взирали на это пиршество, закусив чем бог послал из ротной кухни. Быть может, и мы попали бы на этот пир, не хуже же, на самом деле, были мы других, только что прибывших и теперь попавших туда, но мы сами уклонились, многие из нас так и не смогли освежить свой заношенный костюм, а поражать своей бедностью джентльменов-англичан национальная гордость не позволяла. Зависти к пирующим у нас не было, так как мы знали, что было достойное представительство.
За несколько дней до Рождества, когда уже все готовились к праздникам и корниловцы бегали по магазинам, чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить радушных хозяев, на чьих квартирах они разместились, неожиданно пришел приказ: готовиться к погрузке. Проводы были торжественные: были Наталия Лавровна Корнилова[323] с братом Юрием и много родных и знакомых. За время отдыха полк ходил на место смерти генерала Корнилова и полковника Неженцева[324], где была отслужена панихида. И теперь многие из нас, отрываясь от этих мест навсегда, с гордостью вспоминали наше историческое и в то же время трагическое прошлое. Жизнью вождя, генерала Корнилова, была принесена великая жертва во имя спасения самого бытия России, зажигался светоч борьбы. Светоч разгорелся, и это было нашей гордостью. Родные, знакомые провожали полк до вокзала. Выкрикивали дорогие имена, махали шапками, слали добрые пожелания, совали в руки уходящих свертки, плакали. Отъезжали эшелоны корниловцев весело, пели «Корниловец удалой, ты люби свой полк родной и для славы его не жалей ничего!».
Мужайтесь, матери, отцы,
Терпите, жены, дети,
Господь за нас, мы победим,
Да здравствует Россия!
Мужайтесь, матери, отцы,
Терпите, жены, дети.
Для блага Родины своей
Забудем все на свете.
Состав полка был более 1200 человек. Выгрузили корниловцев в Ставрополе, а оттуда через несколько дней направили в село Петровское. По приказанию генерала Врангеля, тогда командира конного корпуса, Корниловский ударный полк из села Петровского перешел в Малые Айгуры.
В Ставрополе были подсчитаны наличный состав и техническая часть, и оказалось, что полк насчитывает в своих рядах более тысячи человек. Не густо, но и это слава богу. В Малых Айгурах полк поступил в распоряжение командира Корниловского Кубанского конного полка полковника Бабиева. Накануне красная кавалерия внезапным налетом пыталась овладеть Малыми Айгурами, и большевикам готовилось возмездие.
Вечером накануне Нового года отряд полковника Бабиева растянулся по дороге на селение Каз-Гулак, занятое 9-м и 10-м советскими полками. Было приказано подойти к селению вплотную, окружить его пулеметами и по сигнальному выстрелу из гаубицы сразу открыть огонь из всех орудий и пулеметов. Подошли к селению. Шепотом пронеслась команда: «Стой!» Отдельными ротами с пулеметами селение было окружено. Быстро шло время напряженного ожидания. Хрустел снег под ногами, лаяли собаки. Вдруг блеснул сноп огня, рявкнула гаубица и, перебивая друг друга, загрохотали орудия и застрочили пулеметы. Через двадцать минут Каз-Гулак был взят. Светало. Около реки за селением столпились полураздетые люди. Одни стояли молча, другие метались и кричали истошным голосом. Некоторые бросались в воду, но их подхватывало течение и уносило под лед. На площади выстроили до 600 пленных. Их ряды обошел полковник Скоблин.
– Кто хочет служить России вместе с нами, а не с красными супостатами, три шага вперед! – скомандовал Скоблин.
На месте осталось пять комиссаров.
Прапорщик Чернов пошел раздобывать фураж. В одной скирде нашел закопавшихся в соломе трех мужчин.
– Кто вы такие? – воскликнул Чернов.
– Ваше бла-бла-городие… Мы… мы за офицеров, – насилу заговорил один лохматый, весь облепленный соломой.
– Идите за мной…
Чернов повел их к своему взводу.
– Ваше благородие, отпустите душу на покаяние, помилосердствуйте, не расстреливайте, – стонали пленники.