Мы спешим… Опять видны убитые и раненые: здесь, видимо, красные задержались. По полю, перебегая от одного раненого к другому, двое в белых халатах. Это врач и фельдшерица из местной больницы, как я потом узнал, по своей инициативе разыскивали наших раненых, чтобы оказать им помощь…
Мимо, мимо… Вот уже и станционный поселок. Он большой и тянется до самого железнодорожного моста. Неожиданно послышались звуки военной музыки. Играют какой-то марш. Исполняется не так уже хорошо, но все-таки музыка. Откуда она?
Въезжаем в поселок, музыка слышится яснее, а через пару кварталов впереди видим, окруженный детворой, «оркестр» из пяти… пленных австрийцев, судя по одежде. У одного скрипка, у остальных старые духовые инструменты. Этот «оркестр» встречает и провожает наши части. Вот он смолк и, как только мы поравнялись с ним, грянул какой-то марш. «Капельмейстер», полный солидный австрияк, обернувшись лицом к нам, с большим напряжением вдувая в свой кларнет, успевает и дирижировать и играть одновременно, даже отдать честь и что-то нам прокричать. Мы посмеялись и в знак благодарности помахали им.
Въезжаем на большую площадь, сворачиваем налево и останавливаемся у самого тротуара. Через площадь видна улица, ведущая к мосту через реку Кубань, вся запруженная повозками, брошенными убежавшими большевиками. Получилась, таким образом, так называемая «пробка».
«Пробка»! Какое это страшное слово при отступлении! Кто из участников военных действий не знает того кошмара, который вызывает «пробка»… Идет себе спокойненько обоз, и вдруг у самого переезда или моста откуда-то со стороны втискивается какой-нибудь паникер, чтобы поскорее проскочить, или экипаж с начальством, а то и колонна другого обоза откуда-то со стороны. Зацепилась одна повозка – и все стали, все нарушилось. Задние напирают или пытаются объехать… Ругань, крики, угрозы, а дело стоит. Хорошо, если найдется энергичный и авторитетный военный, который поможет «распутать» повозки, а если нет такого да еще паника вдобавок, или бросай все, или ищи другого места для переезда. А что приходится делать отступающей артиллерии?!
Из-за образовавшейся «пробки» нам проехать нельзя, и мне было приказано разузнать, когда же она рассосется. Оказалось, что почти вся улица до моста, протяжением в три квартала, забита брошенными повозками, среди которых выделялся красивый фургон. Лошади выпряжены, вероятно, самими седоками, валяются хомуты, а на козлах, уткнув голову в колени, убитый кучер, даже вожжи держал в застывших руках. Рядом тачанки с хозяйскими вещами, в которых уже копались местные жители.
У самого моста солдаты заняты расчисткой прохода к нему, заворачивая подводы в проулок… Слышится отдаленная стрельба.
Трудно сказать, когда будет расчищен путь, чтобы нам можно было проехать на мост. Я возвращаюсь… В конце площади тоже расчищают «пробку» таким же способом, как и у моста. На площади остановился и обоз корниловцев, заняв место напротив нас…
Послышался гул самолетов… Всмотрелся и по знакам определил, что это наши. Их два, они направились к мосту, а потом развернулись и… вдруг услышал свист бомб, а потом их разрывы и там, где расположился обоз корниловцев, и там, где происходит расчистка «пробки». Увидел недалеко от себя разрыв бомбы, как раз около беженской подводы. Упала тяжело раненная лошадь, а с подводы соскочил и тут же свалился возчик. Слышен женский крик и детский плач… А бомбы продолжали падать. Они небольшого размера, но смерть несли!
Я бегу к своему орудию. Вижу, как на площадь выскакивают женщины с простынями и, растянув их, машут ими – сигнал летчикам, дескать, куда же вы бросаете бомбы – здесь же ваши. А самолеты опять заходят, чтобы повторить свою безумную ошибку. Вот выскакивает на площадь какой-то капитан с винтовкой, лицо разъяренное, целит в самолет, но, осознав абсурдность своей затеи, обрушивает каскад брани по адресу летчиков.
Мы тоже кипим негодованием, нас тоже бесит наша беспомощность, но что можно сделать?.. Самолеты скрылись, нанеся потери своим же… Забегая вперед, вспомнил, когда я лежал в госпитале в городе Ставрополе раненым, через открытую дверь нашей большой палаты увидел военного в форме летчика, кому-то из раненых дававшего знаки выйти к нему. И вот мимо меня прошел смеющийся офицер из числа раненых и направился к летчику. На обратном пути я спросил его, почему он смеется. Он ответил, что в дверях стоял один из тех летчиков, которые по ошибке бомбили корниловцев, и он теперь боится их, тем более что здесь имеются его «пациенты».
Летчики же оправдывались тем, что им при вылете было дано задание бомбить скопление противника перед мостом и никто из них не думал, что наши части смогут так скоро занять станцию и поселок.
Пройдя после ликвидации «пробки» мост через реку Кубань и простояв на занятой позиции до вечера, вернулись в поселок и остановились у ближайшей к мосту железнодорожной будки (шагов 400 от моста). Наша задача – охрана моста. Забаррикадировали орудие имевшимися при будке шпалами и расположились на отдых. Начальник заставы, охраняющий мост, держит с нами связь.
Поздно вечером со стороны моста и неподалеку от нас раздалось несколько ружейных выстрелов и вслед за тем к нам прибежал запыхавшийся по виду корниловец-пехотинец и срывающимся голосом сообщил, что он был в карауле на мосту и туда пробрались красные и нашу заставу уже, наверное, перебили, а вот он, отстреливаясь, убежал, чтобы нам доложить об опасности. Тяжело дышал и испуганно ерзал. Сразу бросилось в глаза, что тут что-то не так. Вырвав у паникера винтовку, наш командир приказал отвести его в находящийся в квартале от нас штаб батальона для выяснения личности, а мне со связным от заставы быстро пройти к мосту.
Когда мы прибыли туда, там было очень неспокойно: суетились солдаты, встревоженные выстрелами и отсутствием начальника заставы… Но вот появился и он и сразу успокоил всех. Была ложная тревога, и никакой опасности нет.
На другой день узнали, что задержанный нами паникер оказался большевистским агентом. Создать панику среди наших частей ему не удалось, так как не поддержали его сотоварищи. В самом поселке была раскрыта подпольная организация красных, центр которой находился при паровозном депо.
Первая ночь на «завоеванной территории» прошла тревожно. Коротали время у маленького костра, разведенного во дворе будки. Было не до сна: уж больно много впечатлений оставил нам такой долгий и богатый переживаниями день. И при всем этом чувствовалась какая-то удовлетворенность, как и у всех участников выполнения задания по овладению станицей Невинномысской. Хотелось верить, что не за горами благоприятный для нас конец Гражданской войны, когда, наконец, все успокоится и станет на свое место.
А. ЧуйковОБ ОДНОЙ НЕТОЧНОСТИ[332]
В своей статье о бое в станице Темнолесской[333] В. Гетц пишет: «…Орудийная прислуга вся погибла на штыках, но этого было мало для зверей, они, по правилам убийц и растлителей, изуродовали их, отрезали носы, уши и даже головы, а в каждом трупе оказалось по двадцать штыковых уколов. Оправились наши, опытные начальники собрали своих, других и соединились с ударниками. Теперь началось наше противодействие, недолго сопротивлялись нападавшие, по обыкновению, они были смяты и с большими потерями выброшены из станицы. Мое орудие оказалось благополучным, а Карл Иванович нашел только одинокую пушку, вокруг которой лежали боевые друзья, принявшие мученическую смерть…»
Выходит по Гетцу, что не менее половины корниловцев, якобы захваченных врасплох спящими, должны были бы или погибнуть, как прислуга второго орудия, или «ускользнуть», как это сделала прислуга его орудия: ведь корниловцы (пехота) были размещены по всей станице, а церковная площадь в каждой станице находится в центре ее. Потом, почему из орудийного состава (около двадцати пяти человек) никто больше не пострадал, а ведь он всегда размещался вместе.
Поясняю: второе орудие в станице Темнолесской не стояло на церковной площади, а находилось на одной из улиц, против дома, в котором помещался орудийный расчет, а по соседству – ездовые и другие лица, чтобы все было «под рукой». Если убитые и лежали на церковной площади, то это вполне понятно: их туда свезли с места боя для совершения обряда погребения, и там же, для почести, поставлено было осиротелое орудие.
Корниловцы не были захвачены врасплох: охранение было, как и всегда в боевой обстановке, на своем месте, на что указывает хотя бы то обстоятельство, что, когда мы выехали за станицу, наши цепи были впереди, не менее чем в одной версте.
Когда я явился после излечения ранения в батарею, меня спрашивали не как погибли четверо, а почему они не отступили с нашими цепями. Я объяснял так, как сказано в моем очерке. Ездовые, участвовавшие в перевозке трупов, передавали, что троих они нашли около орудия, а четвертого – на полпути между орудием и станицей. Головы у трупов не были отрезаны, но сами трупы изуродованы.
Кроме того, был же приказ по батарее, в котором описывалось все так, как передаю я, как командир батареи я тоже был свидетелем боя и посетил на месте орудие.
Правда, сам В.И. Гетц в начале своих воспоминаний упоминает, что он не ручается за точность изложения из-за давности происшествия, а я добавлю, что они легче забываются теми, кто о них только слышал, чем теми, кто их пережил. Да и сейчас найдутся корниловцы, участники боя под станицей Темнолесской 27 сентября 1918 года, которые смогли бы подтвердить мою правоту.
Невольно хочется указать и на не совсем верное изложение другого события (в той же статье), опять-таки связанного с именем капитана Мутсо. Делаю это не для того, чтобы изобличить Гетца в искажении факта, а просто с целью уточнить характерный боевой эпизод скромного маленького подразделения в бурный 1918 год, тем более что он упомянут Гетцом и в книге «Корниловцы».