Продвигаясь к Екатеринодару вдоль железнодорожной линии, Корниловский ударный полк дошел до станции Ладожская. Станция была обнесена глубокими окопами. Корниловцы ворвались в них с большими потерями, но и в окопах большевики продолжали отбиваться ручными гранатами. «Да кто же вы такие, черти?» – кричали корниловцы. «Мы чертова сотня товарища Жлобы: а вы кто?» – «Мы корниловцы!» – отвечали наши и бросились в атаку с криком «ура!». Потери 75 человек.
На самой станции командир роты капитан Морозов[152] узнал, что в 4 верстах от станции застрял бронепоезд красных. Гурьбой по полотну шли к нему корниловцы. Рядом по дороге тянулась артиллерия, пулеметные тачанки. В темноте вырисовывалась на рельсах черная громада. Раздался окрик: «Стой! Кто идет?» Ответ: «Корниловцы!» – и в один миг, с криками «ура!», офицеры забросали бронепоезд ручными гранатами. 6 дальнобойных орудий и 20 пулеметов были добычей капитана Морозова.
В полковых записях и воспоминаниях корниловцев имя капитана Морозова почти всегда упоминается с эпитетом «доблестный». И действительно, капитан Морозов со своей ротой, а потом уже и с 3-м батальоном часто решал участь боя. Он был одним из первых прибывших на формирование Корниловского ударного полка. Но всем своим видом он меньше всего был похож на «вояку». Морозов был страшно застенчив, и румянец то и дело заливал его щеки. Товарищем капитан Морозов был беспримерным, его душа была пронизана благожелательством к своим офицерам и солдатам. В Каменноугольном районе Корниловскому ударному полку было приказано совместно с 4-м пластунским батальоном овладеть станцией Енакиево и Веровским рудником. Кубанский батальон был необстрелян еще, и на помощь ему, для руководства операцией, был послан капитан Морозов. После упорного боя Корниловский полк взял Енакиево, а Кубанский батальон не выдержал артиллерийского огня и залег перед рудником. Командир батальона был контужен в голову и эвакуирован в тыл. Со станции до кубанцев доносился ураганный огонь бронепоездов, бивший по корниловцам. Капитан Морозов решил оказать помощь своему полку, поднял цепи кубанцев и уже увлек их за собой, но был тяжело ранен в голову и впоследствии был эвакуирован в Египет. По данным полковника Бояринцева[153], капитан Морозов по излечении от ранения вернулся в полк, в Северной Таврии, в 1920 году и был снова тяжело ранен, отчего у него отнялись ноги. Во время эвакуации из Крыма полковник Бояринцев видел, когда его вместе с ранеными грузили на пароход в Феодосии, но капитан Морозов был погружен на другой корабль. Впоследствии его брат писал, что капитан Морозов был выгружен в Константинополе, где и скончался. Слава и вечный покой воистину доблестному корниловцу, верному сыну национальной России!
А. Рябинский[154]НА БРОНЕВОМ АВТОМОБИЛЕ[155]
В июне месяце 1918 года, вернувшись из отпуска, в Мечетинской я не застал полка. Этапный комендант, назначив меня старшим над 15 добровольцами, вновь поступившими и возвращающимися из отпусков, послал нас догонять полк. По дороге мы узнали, что при взятии Торговой был убит генерал Марков. Не нахожу подходящих слов, чтобы выразить то удручающее впечатление, какое произвела на нас эта ужасная весть… Офицерство в нем потеряло своего истинного, популярного, авторитетного и горячо любимого лучшего друга, не говоря о его таланте и его дерзкой храбрости…
Надежда моя застать полк в Торговой не оправдалась. Этапный комендант, сообщив мне, что полк выполняет какое-то особое задание, о котором он не то не знает, не то не имеет права говорить, дал мне, а также всем бывшим при мне предписание отправиться в штаб 2-й дивизии.
По дороге туда я встретил трех офицеров своей пулеметной роты Корниловского ударного полка, которой я командовал во вторую половину Кубанского похода: подъесаула Федосенко[156] и поручиков Короткова[157] и Безклубова[158], которые пригласили меня к себе на квартиру «есть вареники».
Спрашиваю их: «А вы что здесь делаете?» Отвечают, что с полком связи нет, он где-то в направлении на село Медвежье, а они пока что устроились на броневой автомобиль «Корниловец», взятый полком под Гуляй-Борисовской и который завтра выходит из ремонта.
Вскоре пришел и командир машины – штабс-капитан Гунько Игорь Дмитриевич, скромный, застенчивый, располагающий к себе с первого взгляда, симпатичный, молодой, как и все мы, офицер инженерных войск, дроздовец. Мы представились друг другу и, как это бывает между людьми одних взглядов и воспитания, почувствовали друг к другу дружеское расположение. Обменявшись вопросами, какие возникают при первом знакомстве, командир машины предложил мне до встречи с полком присоединиться к ним. Я подумал и согласился.
Закусив варениками, мы пошли осматривать броневик. По дороге штабс-капитан Гунько рассказал, что он уже представлялся генералу Боровскому по случаю окончания ремонта, и тот приказал ему 21-го выступить и нагнать дивизию. И так как в броневике правая башня была уже занята подъесаулом, то он мне предложил сесть за пулемет в левой.
В железнодорожных мастерских, куда мы прибыли, нашему взору предстали две машины: красавец броневик с надписью «Корниловец» и подвижная база броневика, полугрузовая машина «фиат». Возле первой возился чудом уцелевший чернецовец, высоченного роста добродушный парень, унтер-офицер донец Назаров, а у «фиата» штабс-капитан Чириков, в форме летчика, в пилотке.
Скажу откровенно, что об автомобиле я имел слабое представление. Мысль же, что мне не придется ходить пешком и что меня, пулеметчика, укрытого непробиваемой пулями броней, повезут в непосредственной близости поражать врага, казалась захватывающе интересной.
Накануне выезда все мы усердно работали над приведением броневика в боевую готовность. Гунько с Назаровым возились у машины, Безклубов грузил ее всем необходимым, Чириков приводил в порядок свой «фиат» и заботливо старался разыскать все необходимое для пулеметов и автомобилей; Коротков помогал повсюду, где являлась надобность. Мы с Федосенко монтировали пулеметы в башнях и пробовали их. Приняв во внимание удаленность от нас колонны генерала Боровского, мы на следующее же утро двинулись в путь.
Восторгу нашему во время пути не было границ. Мы ничего на себе не несем. Нас везут. Командир машины штабс-капитан Гунько и шофер Назаров уверенно ведут машину, сидеть удобно и даже мягко. Пулеметы во вращающихся башнях, вода для охлаждения их подается самотеком, сами они хорошо смазаны и не пылятся, запасные части и принадлежности для обслуживания их под рукой. Все весело и бодро настроены, шутим, смеемся. Ни у кого нет обыкновенного походного утомления – мы хорошо поели и отлично выспались. Мы не связаны с бесконечной колонной, совершенно одни, и останавливаемся по разным причинам где хотим, и летим по хорошо укатанной идущими впереди нас войсками дороге.
Но вот мы догоняем колонну. Свистит «Корниловец», пехотинцы дают нам дорогу и жестами рук приветствуют нас, глядя на невиданное еще в Добровольческой армии средство борьбы. В одном месте, в стороне от дороги, группа начальствующих лиц. Бросается в глаза знакомая фигура полковника Кутепова. Машина останавливается, и мы выходим из нее. Гунько идет к начальникам и минут через пять возвращается обратно.
– Господа, – говорит он нам, – сейчас наши будут атаковать село Белую Глину, до нее версты две-три… Передние части уже развернулись. Генерал Боровский приказал нам ворваться в село, обстрелять большевистский штаб. По слухам, у большевиков имеется одна бронемашина, а потому нужно иметь наготове бронебойные… Кроме «Корниловца», в селе будет работать дроздовский броневик «Верный» с трехцветным флагом.
Мы подняли свой «Корниловец» с нашитой на нем эмблемой. Были установлены условные знаки ракетами. Приказав Чирикову следить за нами и докладывать генералу Боровскому о нашем продвижении, Гунько скомандовал: «По машинам!» – и, справившись о нашей готовности, тронул машину. Уверенно и мощно, на третьей скорости, шел «Корниловец» в бой… Махая фуражками, приветствовали нас запыленные родные пехотинцы…
Но вот голова колонны осталась позади. Впереди, как на ладони, в низине развернулась панорама огромного села. На окраине его, седлая нашу дорогу, отлично видны окопы и снующие вдоль них черные фигурки большевиков. Опустился на машине передний щит с надписью «Корниловец», Гунько и Назаров прильнули к непробиваемым стенкам.
– До въезда в село не стрелять! – приказывает нам Гунько.
– Есть! – вместо «слушаюсь», весело и задорно отвечает Федосенко.
Проходим окопы. Сжимая ручки затыльника, поворачиваю башню и навожу пулемет вдоль окопа, но не стреляю. Мгновение – и мы мчимся по селу. Стоял прекрасный солнечный день. У одной хаты броневик останавливается. Гунько открывает боковую дверь и громко кричит: «Пойди сюда!» Подбегает перепуганный местный житель.
– Куда пошла артиллерия?
– Яка антилерия?
– Говори, так то тебя и так, а то спалим хату.
Тут взор крестьянина упал на флаг и надпись. Он широко открыл рот и пролепетал:
– Не знаю, пивчаса потекли по той вулици, а скильки их, не бачив.
Захлопнулась дверь, и мы мчимся дальше. Повернули на улицу влево. Мне до сих пор казалось, что прежде всего необходимо наблюдать мелькающие мимо хаты, Федосенко же держал пулемет по ходу машины.
– Стой! – командует Гунько…
Затрещал пулемет Федосенко. Повернув башню, я увидел несколько запряженных линеек и бегущих и перелезающих через плетни красноармейцев. Я пропустил по ним несколько очередей. Пулемет работал отлично. Тихим ходом машина пошла дальше и, выйдя за околицу, остановилась… Дальше дороги не было. Шум мотора не позволял нам уловить какие бы то ни было посторонние звуки. По пыли мы обнаружили стрелявшую артиллерию и, сильно обстреляв место ее расположения, поехали обратно.