На улице – ни души. Встречные безоружные местные жители при приближении броневика спешили укрыться во дворы. По нас не было сделано ни одного выстрела. Гунько снова останавливает машину и подзывает одного крестьянина.
– Где ваш штаб? – мягко спрашивает он у него.
– Да где ж ему быть? Как стоял, так и стоит у церкви…
Мы едем дальше… переезжаем мост. Тут, откуда ни возьмись, вслед за нами на мост въезжает подвода с красноармейцами. Одной-двумя очередями Федосенко положил на место лошадей и очистил подводу, но она запрудила нам обратный переезд через мост.
– Пропали теперь как мухи, – обернувшись к Федосенко, в сердцах сказал ему Назаров.
Машина останавливается, и Гунько снова зовет кого-то.
– Слушай, – говорит он подошедшему крестьянину, – если через десять минут не будет очищен мост, вернувшись обратно, мы спалим все эти хаты…
Мы едем дальше и видим – навстречу нам идут толпой красноармейцы. Многие из них, не успевшие скрыться, пораженные нашим огнем, остались лежать на пыльной дороге.
Свернув затем в сторону, мы очутились на церковной площади, где у желтого здания торчал огромный красный флаг. На площади – ни души, но в окнах здания видны люди. Отчетливо слышен артиллерийский огонь, и видны разрывы снарядов. Вдруг на площадь вылетает некрытый броневик и из него выглядывают матросы. Гунько двинул ему навстречу машину, мы первыми открыли огонь. Несколько ответных пулеметных очередей прошли мимо «Корниловца», и матросы, прикрываясь своим броневиком, разбежались.
С замиранием сердца смотрели мы, как Назаров, выйдя из машины, подошел к большевистскому броневику. На переднем щите его было красной краской выведено: «Черный Ворон»… Взобравшись на машину, Назаров выбросил из нее убитого матроса.
– На полном ходу, – весело крикнул он нам и двинул вперед «Черного Ворона», но вдруг, крикнув: – Еще броневик! – двумя прыжками очутился на своем месте.
Безклубов подал нам бронебойные ленты. Лязгнули замки пулеметов, и мы приготовились. Прошло несколько секунд, и на площадь с клубом пыли вылетает огромный броневик.
– Отставить! – кричит Гунько. – «Верный»!
Обе братские машины сошлись. Командиры их вышли и радостно приветствовали один другого. Командир «Верного», капитан Нилов (ныне здравствует в Париже), сообщив нам, что большевики отступают по окраинам села, сел в свою машину, и она в облаках пыли скрылась в одной из боковых улиц площади. Так был взят «Черный Ворон», переименованный в «Партизан» (а не оставлен красными, как сказано в 1-м томе «Марковцы в боях и походах за Россию»).
Гунько сел за руль «Корниловца», Назаров сзади нас вел «Черного Ворона». Поехали обратно по знакомой улице. Мост, где мы оставили убитых лошадей, был очищен, но только мы его благополучно проехали, как по броневику защелкали пули, да так часто, что попадания слились в сплошной треск. Хотя войлочная обшивка броневика предохраняла нас, но я получил один броневой осколок в ухо. Бросив своего «Черного Ворона», чудом уцелевший невредимым Назаров снова очутился на своем месте.
– Не стреляйте! Свои!.. – крикнул нам Гунько.
Дабы не получить пулю в пулеметную амбразуру, мы повернули башни кругом. Федосенко через верхний люк башни стал махать надетым на шомпол платком. Вскоре мимо нас стали проходить наши цепи. Окруженный офицерами, к нам подошел Кутепов.
– Смотрите, – сказал он, обращаясь к стрелкам, – как вы разукрасили броневой автомобиль…
– Так точно, – ответил ему Гунько, – среди всех этих попаданий нет ни одного большевистского.
В особенности сильно пострадал передний щит с надписью «Корниловец». Хромоникелевая сталь обыкновенным пулям позволяет сбить только краску.
Далее на пути к Тихорецкой мы имели несколько выездов, в которых «Корниловец» то преследовал отступающих «товарищей», то помогал опрокидывать их части, преграждавшие нам путь. 1 июля мы имели серьезный выезд на хутор Тихорецкий.
Расположенная перед этим хутором станица Тихорецкая взята была нашими частями почти без боя, и мы, в поисках «товарищей», поколесив по ней, по большой дороге выехали на окраину ее, где наши части занимали исходное положение для атаки железнодорожной станции и прилегавшего к ней огромного селения, именовавшегося хутором Тихорецким.
На дороге с чинами своего штаба стоял Кутепов. Все они в бинокли рассматривали расположенные между станцией и хутором окопы противника, в которых даже невооруженным глазом было заметно большое скопление большевиков. Предстояло действовать и прочими частями армии, предназначенными для атаки Тихорецкой, а потому Кутепов выжидал. В это время группа офицеров подвела к нему захваченного в какой-то хате видного и хорошо обмундированного большевика.
– Господин полковник, вот товарищ командир полка, – заявили они ему.
– Поздравляю, – сказал Кутепов и, отвернувшись, стал отдавать распоряжения подошедшим командирам.
Обстановка под хутором Тихорецким была схожа с обстановкой под Белой Глиной, то есть были те же седлавшие дорогу окопы, с той разницей, что под Белой Глиной они были на окраине села, а здесь между станицей и хутором. По команде: «по машинам» мы уже не новичками заняли свои места, и машина тронулась. Позади «Корниловца» шел подошедший ко времени выезда «Верный». Без пояснений всем было ясно, что Гунько повторит белоглинский маневр, то есть мы, минуя окопы, влетим в селение. Вскоре мы увидели в огромном облаке пыли несшийся нам навстречу большевистский двух-башенный, как и наш, броневик.
– Огонь на ходу! – скомандовал Гунько.
Мы выпустили несколько очередей. Большевистский броневик остановился и сейчас же откуда-то со стороны был пробит нашим артиллерийским снарядом. Мы подъехали почти вплотную к большевистским окопам. С высоты башен броневика густо, почти плечо к плечу сидевшие в мелком окопе «товарищи» представляли собой на редкость прекрасную цель.
– Стой! Стой! – одновременно с Федосенко закричали мы и лентами открыли огонь. (На следующий день на этом месте побывал генерал Деникин и был поражен огромными потерями большевиков.)
Но и большевистские пули, как град, стучали по броне, и от их резкого щелканья шумело в голове и звенело в ушах. Гунько хотел было двинуть машину вперед, как сзади и левее нас в облаках пыли показались эшелоны нашей кавалерии. Это шел в атаку на окопы 2-й Дроздовский полк. Мы поддерживали их интенсивным огнем. Идя карьером, дроздовцы быстро проскочили окопы. После них по всему полю, то тут, то там, лишившись своих седоков, понуро стояли оседланные лошади.
В хуторе Тихорецком «Верный» пошел направо, Гунько поворотил налево, и вскоре мы нагнали группу человек 20—25 красноармейцев, которые, предводимые матросом, по-видимому, спешили оставить селение и, увидя схожий со своим броневик, приняли нас за своих. Они были нами расстреляны. Первым был убит матрос, потому что раньше других обратил на себя наше внимание своим матросским видом.
После этого мы наткнулись на родных корниловцев и представились командиру полка по случаю возвращения из отпуска.
Э. Кариус[159]ВТОРОЙ…[160]
Начало июня 1918 года. Добрармия привела себя в порядок. В Армию влились новые силы. Со всех сторон прибывало пополнение, главным образом казаки. Влился к нам крупный отряд полковника Дроздовского, образовав нашу 3-ю бригаду. Силы наши больше чем удвоились, дойдя до 10 тысяч бойцов. Добровольческая армия двинулась во Второй Кубанский поход.
Наша 1-я бригада вышла в этот поход в уменьшенном составе, так как Офицерский полк из Ростова к этому моменту к нам не подтянулся.
Бригада состояла из 1-го Кубанского стрелкового полка под командой полковника Туненберга, примерно 450 штыков, моих пулеметов —16, артиллерии под командой подполковника Миончинского – 2 полевых 3-дюймовых орудия – Саперной команды, Ординарческой команды при генерале Маркове и его помощнике полковнике Тимановском.
С нами шло все наше «хозяйство» (мы тыла не имели!): санитарная часть с больными и раненными в первых стычках, обозы и т. п.
12 июня мы с боями стали подходить к железной дороге Царицын—Торговая, имея целью перерезать ее.
У хутора Попова (конный завод), лежащего вплотную у станции Шаблиевка, мы встретили со стороны красных сильное сопротивление. Бой затянулся, и солнце стояло уже высоко. Был прекрасный солнечный и теплый день.
Сломав сопротивление противника, мы стали занимать хутор Попова. Окруженный строениями, внутри его оказался хороший сад и жилые помещения. Красные, уходя, забрали лошадей, а тем, которых принуждены были в спешке оставить, перерезали на ногах сухожилия. Взятие хутора решило и участь станции Шаблиевка. Красные стали ее покидать, и генерал Марков послал вслед несколько сотен пехоты, чтобы ее занять. Разгоряченные боем люди, с разрешения генерала Маркова, располагались для передышки и приведения себя в порядок.
Сам же Марков, в окружении своего помощника полковника Тимановского, командира полка полковника Туненберга и меня, выдвинулся за постройки хутора в открытое место с тем, чтобы наблюдать ясно обозначенный отход красных за станцию и занятие ее нашими частями. Бой фактически был закончен.
Недалеко от нас были в рост человека сложены железнодорожные шпалы. Марков взобрался на них, чтобы лучше видеть обстановку, спустился со мною вниз и предложил нам разойтись, чтобы выйти из сферы огня. Наша артиллерия к этому моменту также реагировала и открыла ответный огонь.
Не успел генерал Марков дать нам это распоряжение, как новый взрыв гранаты обдал нас осколками, землей и давлением воздуха.
Генерал Марков упал. С остальными нами тремя ничего не случилось. Мы подбежали к упавшему, подняли и отнесли за постройки. Генерал Марков был без чувств. Левое его плечо кровоточило. Череп был поврежден. Стала запекаться кровь. Санитары отнесли его в дом. Через некоторое время он пришел в себя. По-видимому, отдал себе отчет в серьезности своего положения. Мы об этом уже знали. Попросил принести ему икону. Таковая оказалась в доме. Благословил ею Кубанский стрелковый полк, и через два часа его не стало.